Раскаяние Иуды. — Свидетельство о невинов­ности преданного Учителя. — Он повергает сребреники. — Самоубийство. — Село крови. — Исполнение пророчеств. — Характер предате­ля. — Что побудило его быть в числе учеников Иисусовых? — Почему и для чего он принят? — Страсть сребролюбия — непрестанно возрас­тающая. — Как могла образоваться мысль о предательстве?.. Иуда не ожидал от него тако­го конца. — Естественность раскаяния. — Тя­жесть греха Иудина.

 

лух об осуждении синедрионом Иисуса Хрис­та на смерть привел, без сомнения, в содрога­ние весь Иерусалим и, может быть, даже не­которых из врагов Его; но самое сильное дей­ствие произвел в том человеке, от которого в настоящем случае всего менее можно было ожидать чувствитель­ности — в Иуде! Будто от какого-то чуда предатель пере­менил свои мысли и чувства. Раскаяние самое сильное и мучительное наполнило всю его душу и овладело им так, что он, не зная, что делать, решился на самый отважный поступок — идти к первосвященникам, возвратить ги­бельные сребреники и всенародно свидетельствовать, что он согрешил тяжко — предал кровь неповинную! Трудно было надеяться тронуть этим поступком (хотя он сам по себе был весьма трогателен) сердце судей — врагов Иисусовых: но ученик-предатель хотел, по крайней мере, облегчить хоть сколько-нибудь нестерпимое бремя греха, подавлявшее его душу. Первосвященники приня­ли раскаяние Иуды и его свидетельство о невиновности Иисуса с презрительной холодностью людей, которые, якобы занимаясь только исполнением законов, не име­ют времени обращать внимания на порывы мечтатель­ной чувствительности. Ни один не захотел спорить с Иудой о невиновности его Учителя (всего менее призна­ваемой личными врагами Иисуса), но ни один не взялся пролить капли елея на растерзанное сердце предателя. «Что нам, — отвечали, — до твоего поступка? Смотри сам! Ты согрешил (если согрешил), ты и должен отве­чать!» — Так холодно говорили уста, хотя сердце кипело злобой на Иуду за его всенародное раскаяние и свиде­тельство о Иисусе, которые, служа к оправданию Осуж­денного, были вместе с тем нестерпимым упреком не­праведным судьям Его.

Огорченный упреком священников, бедный пре­датель действительно обратил весь взор на себя самого, но взор отчаяния, перед которым так скоро является и такой кажется приятной — смерть!.. В смятении чувств он повергает полученных сребреники в храме¹⁴¹, спешит в уединенное место и там на древе душит в себе жизнь те­лесную, давно задушив духовную. Но ужасная картина эта, начатая рукой отчаяния, как бы с намерением про­должается перстом карающего Провидения; висящее те­ло падает с дерева стремглав вниз, чрево его разрывается от падения, и выпадают внутренности (Деян. 1, 18)...

Первосвященники, по свидетельству св. Матфея, не согласились положить в корван церковный сребреники

Иудины: законом запрещено было принимать в церковь деньги нечистые (Втор. 22, 18), а это была цена крови! Вместо этого, с общего совета, было куплено впоследст­вии у одного горшечника пустое место за городом для погребения странников, может быть, и иудеев, которые, толпами приходя во святой град, оканчивали нередко там земное поприще свое, а более, кажется, язычников, которым, как нечистым, по мнению иудеев, приличес­твовало и место отдельное для погребения. Глас народа, в котором так часто выражается глас Божий, дал вскоре этому кладбищу соответственное имя: Акелдама, то есть место крови.

Таким образом, по замечанию евангелиста, исполни­лись древние предсказания пророков о предателе и пло­дах предательства: тридесять сребреников приняты как «цена Ценного, Егоже цениша от сынов Израилевых» и отданы за землю горшечника, как то еще издревле от­крыл Господь верным рабам Своим (Захар. 11, 12-13).

Сбылось, замечает св. Петр, и слово Давида о том, кто, ядый хлебы, возвеличил запинание (Деян. 1,20; Пс. 73, 26); двор его остался пуст — превратился в безмолвное жилище мертвых! В окрестностях Иерусалима и теперь показывают следы села крови.

Но кто укажет следы нрава и жизни несчастного стя­жателя, обозначит истинный характер сына погибель­ного? проникнет тайну его лица и предательства? — Ли­цо, на первый взгляд, ужасное и вместе таинственное, состоящее в какой-то особенной, разительной противо­положности с достопоклоняемым лицом Сына Челове­ческого! Каиниты, конечно, жестоко заблуждались, по­читая Иуду за его предательство, совершенное якобы потому, что он один из апостолов обладал прозрением в тайну спасения человеческого смертью Сына Божьего; но несогласно с истиной поступил бы и тот, кто захотел бы видеть во всей прошедшей жизни бывшего апостола одно мрачное и преступное. За противоположное руча­ется уже его почти четырехлетнее пребывание с Иису­сом среди напастей и искушений (Лк. 22,28), когда мно­гие оставляли Его (Ин. 6, 65-67). Такое постоянство до­стается в удел не всякому. Сильное раскаяние во грехе, всенародное признание в нем во храме и торжественное свидетельство о невиновности осужденного уже Иисуса, подвергавшее Иуду многим серьезным неприятным последствиям, — также громко свидетельствуют, что в душе предателя еще была совесть, что рука его умела не принимать только, а и повергать сребреники. Все это и многое другое заставляло еще отцов Церкви думать, что душа Иуды не чужда была многих добрых чувствований; почему он и был принят в апостолы и причислен к лику двенадцати. Но вместе с тем, в душе Искариота был за­родыш гибельной страсти сребролюбия, этого, по заме­чанию св. Павла, корня всех зол (1 Тим. 6, 10). То и дру­гое — и похвальная, и предосудительная стороны его ха­рактера могли равно расположить его следовать за Ии­сусом. Где еще, как не в Его святом обществе, как не в Его Божественных беседах, была пища для всех благих помыслов и чувствований? При ком, как не при Нем — Мессии, Царе всего мира — удобнее казалось удовлет­ворить и свою жажду денег? И вот Искариот — в числе учеников Иисусовых и причтен к лику дванадесяти. Быть не может, чтобы Иисус, избравший Своих апосто­лов после всенощной молитвы, среди собеседований с Отцом, не ведал, что Он избирает Своего предателя. Ведяше искони, кто есть предаяй Его, — и однако же избрал его! Избрал, да сбудется писание, яко никто же от них погибе, токмо сын погибельный (Ин. 17, 12).Неизбранный, Искариот, конечно, не совершил бы предательства в настоящем его виде, но мог совершить в тысяче других видов: ибо Сын Божий, ипостасная Истина и Благо, предается всякий раз, когда мы злона­меренно изменяем истине и добродетели. Напротив, смертельный недуг, которым заражена была душа Ис­кариота, нигде не мог найти скорейшего и прямейшего исцеления, как в святом обществе Иисусовом, если бы несчастный захотел восстановить здравие души своей! В этом отношении включение Иуды в число учеников было для него милостью величайшей...

Постоянная, непосредственная близость Искариота к Иисусу должна была, по свойству сердца человеческо­го, сделать одно из двух: или подавить совершенно страсть сребролюбия в сердце Иуды и сделать его совер­шенно чистым, подобно прочим ученикам; или произ­вести в нем тайную, постепенно возрастающую скуку от святого общества Иисусова, заставить его, избегая све­та, так ярко сиявшего перед очами и освещавшего все шаги его, более и более погружаться в собственную тьму, предаться совершенно страсти. К несчастью, над Иу­дой, по его собственной воле, сбылось во всей силе пос­леднее. Тогда как прочие ученики, вступив в святое об­щество Иисусово, оставляли, так сказать, свою со­бственную жизнь и со дня на день более и более начина­ли жить божественной жизнью своего Учителя и Госпо­да, — Иуда остался со своей гибельной самостоятельно­стью. В его уме продолжался мрак неверия; в его сердце лежал нетронутый лед самолюбия; он продолжал жить собственной нечистой жизнью, противоположной жиз­ни Учителя. Средоточием этой противоположности бы­ла страсть к деньгам, столь противная духу нищеты и са­моотвержения Сына Человеческого. Носимый Искариотом ящик сделался ковчегом завета для сребролюбца, из которого сатана посылал ему свои откровения: вся область тьмы обратилась на эту душу, находя в ней убе­жище и мнимую твердыню против Того, Кто пришел разрушить дела диаволя (1 Ин. 3, 8). Когда Сын Челове­ческий восходил от одного подвига к другому — несчас­тный сын погибели ниспадал от лукавства к лукавству, от измены к измене. Все злое настолько глубоко внедря­лось в душу Иуды, что должно было оставаться тайной его совести: внешне он был апостол, как и другие.

Учитель, без сомнения, употреблял все средства к излечению недугующего ученика. Свидетельство то­му — последняя вечеря. Сколько трогательных и силь­ных намеков на покаяние! В Евангелии Иоанновом сохранились и другие следы особенного внимания Иисусова к состоянию души Иудиной (Ин. 6, 70). Но по причине заключения чувств сердца, занятого стра­стью, все доброе оставалось на его поверхности — не было принято И не могло обратиться в силу и жизнь духовную. Прикосновение — самое легкое и дружес­кое — врачующей руки к ране производило одно внут­реннее содрогание и боль.

Терзаемый своей страстью, может быть, не раз Ис­кариот, подобно другим, думал оставить Иисуса (Ин. 6, 66). Но невидимые узы все еще держали его до предоп­ределенного времени; внутренний голос сильно еще го­ворил за Учителя. Могла говорить в пользу пребывания с Иисусом и самая страсть, все еще не терявшая совер­шенно надежды видеть Иисуса Мессией. Иуда, — как  ни тяжело было принуждать себя непрестанно, — принуж­дал и оставался!..

Последние события, возбудившие и в других учени­ках чаяние о близком воцарении Учителя (Лк. 19, 11), вИуде должны были потрясти всю душу надеждой и страхом. «Теперь, — думал Иуда, — не позже, должна решиться Его, — по крайней мере, моя участь! Время подумать решительно о своем будущем состоянии». — Что же слышит сребролюбец от Учителя в продолжение всех последних дней? Частые предсказания о Его буду­щих страданиях и — ни слова о Его царстве и земных наградах ученикам! «Первосвященники и фарисеи со­бираются для совещаний, принимают все меры, осуж­дают нас на смерть, а мы ходим туда и сюда без дела, проводим дни и ночи ни над чем... Прекрасное общест­во — но оно не по Иуде, которому нужно чем жить. Я не их, и они не мои! Каждый пойдет своим путем!» — «Но нельзя ли извлечь, — шептал демон сребролюб­цу, — последней пользы из твоего почти четырехлетне­го пребывания с этими людьми? Синедрион весьма до­рожит знанием местопребывания Иисусова: почему не употребить в свою пользу этого вызова?.. Указание мес­топребывания не причинит большого вреда Учителю, а тебе послужит на пользу. Посмеют ли стражи наложить руки на Иисуса! Не в первый раз возвращаться им от Него без успеха. Даже если бы они захватили Его, то во время праздника, боясь народа, не посмеют причинить Ему ничего худого; дело окончится чем-то неваж­ным¹⁴² — по всей вероятности, изгнанием Иисуса в Гали­лею; а ты можешь получить награду как патриот и отли­чишь себя в глазах фарисеев, что может быть весьма полезно для твоей дальнейшей судьбы...»

Адская мысль принята — и ученик-предатель весь занят сатаной!  Не ищите теперь логики в его действи­ях — это значило бы искать порядка в аду. Пусть Каиафа не будет обещать ему ничего более 30 сребрени­ков — эти сребреники покажутся ему горами золота. Вырваться скорее из рая, обратившегося в темницу, кончить, кончить дело — вот чего хочет душа Иудина, дьявол, в ней живущий!..

Но дело кончено! Учитель в руках книжников! С не­имоверной поспешностью они успевают в продолжение ночи провести два собрания, выслушать лжесвидетелей, произнести осуждение, предать Осужденного Пилату на распятие... Вести о всех этих событиях, подобно громо­вым ударам, раздаются в душе Иудиной. Разродившись предательством, исполнив внушение сатаны, душа пре­дателя сделалась как бы праздной и потому доступной чувству забытого долга. Какой ужасный голос раздается теперь в этой пустыне! Все доброе, на время забытое, в тысяче видов возникает снова, теснится в сердце, подав­ляет, разрывает его. Иуда видит одно, слышит одно: смерть Учителя! Для него нет более стыда и тайны; все расчеты, сама страсть исчезла, как адское привидение: осталась одна совесть с мучениями! Дружеское участие в этом положении какого-либо священника, какого-либо человека, может быть, остановило бы душу, готовую про­валиться в ад. От нескольких минут зависело все. Что же слышит самоосужденный предатель? «Смотри сам», — говорят ему с презрением. — «О, я хорошо вижу, — дума­ет он в отчаянии, — чего стоит подобное мне чудовище: око за око, кровь за кровь — говорит сам закон», — и пер­вое дерево служит ему орудием казни над самим собой.

После этого уже стократ унее было, дабы не родился ужасно несчастный человек сей!

Но речет кто: «Аще писано есть пострадати Христу сие, то чего ради порицает Иуду? Писания бо сотворил есть».Но не тем изволением, а от лукавства. Аще же не из­воление его испытывати будеши, то и диавола от согреше­ния свободиши. Но несть сие, несть. Бесчисленных бо до­стойны суть мук и сей и он, аще и вселенная спасеся. Не предание бо Иудино спасение нам содела, но Христова пре­мудрость и Его художества богатство, иных лукавства в пользу нам употребляя. Речеши: «Аще и Иуда не предал бы, ин не предал ли бы!» — И что сие на предложение? «Яко аще распятися Христу подобаше, чрез некоего подобаше, речеши: аще чрез некоего, чрез такова человека вся­чески: аще же все были блази, не содеялося бы смотрение о нас». Не буди; — сам бо Всепремудрый ведяше, како устроити полезная нам, и сему не собывшуся; изобильна бо Его премудрость и непостижи­ма. Сего ради да никто воз­мнит,    яко    служитель смотрения бысть Иуда, окаевает его» (Злат. Бесед. 18 на Мф.).

XVII ОКОНЧАТЕЛЬНЫЙ ПРИГОВОР СИНЕДРИОНА ИИСУСУ ХРИСТУ

XVIII СУДЬБА ПРЕДАТЕЛЯ

Глава XIX ИИСУС ХРИСТОС НА СУДЕ ПИЛАТА