Тертуллиан обратился в христианство в последние годы II века (думают, что в 190-205 годах). Он был сын карфагенского сотника (центуриона). Обратился он, видимо, уже в зрелом возрасте, лет тридцати. Тертуллиан был выдающийся юрист*; быть может, мнения его сохранились в Дигестах¹³³. От него сохра­нилось около тридцати сочинений: он первый круп­ный латинский христианский писатель. Из Карфаге­на, а не из Рима вышли почти все крупные писате­ли .латинского христианства первых трех веков, хотя первый был лишь провинцией в Африке, а послед­ний — всемирной столицей. Достаточно назвать Тер­туллиана, Минуция Феликса и святого Киприана. Только в середине III века латинский Рим получил собственного крупного писателя Новациана, да и тот вскоре оказался раскольником. Насколько широко раскинулось христианство в этот век в Западной Африке, видно из того, что на Соборе 220-240 годов в Карфагене собиралось от семидесяти до девяноста епископов. Опередив Рим с его окружением, как в этом, так и в другом отношении, Карфаген напомина­ет Малую Азию: дух карфагенского благочестия бли­зок малоазийскому — здесь то же внимание к молит­ве, к посту, к внутренней благодатной жизни и к проявлениям Духа Святого и сравнительно мало от­влеченных умственных интересов.

Не случаен здесь успех малоазийского лжеуче­ния — монтанизма; а о гностиках, которыми полны Рим, Александрия, здесь почти не слышно.

В Тертуллиане «малоазийское» благочестие облека­лось в форму солдата и юриста: какая-то солдатская прямота и грубость проглядывают в его до неприс­тойности грубых выпадах против язычников, ерети­ков, а затем и всего многообразия неугодных Тертул­лиану людей — недостаточно ревностных епископов, недостаточно духовных христиан и т. д. Юридическая ясность и точность его языка были иногда порази­тельны: он создал много понятий и определений, ко­торые потом стали общепринятыми в латинском цер­ковном языке. Но «юридичность» его мышления ча­сто лишает его мысль нужной для богослова глуби­ны. Тертуллиан был большой писатель; в эту эпоху ни христианское, ни языческое латинское общество не имело писателя, подобного ему по яркости, силе, пылкости.

Получив хорошее образование, Тертуллиан, поми­мо юридических наук, хорошо знал языческую по­эзию, историю, мифологию, отчасти философию. Проведя, по-видимому, довольно не безупречно моло­дость (в Риме и Карфагене), в зрелом возрасте, как мы сказали, он перешел в христианство. По некото­рым его замечаниям в «Апологии» и других его со­чинениях можно думать, что на него повлияла спо­койная радостная твердость христианских мучеников. Он мог их наблюдать в 180-х годах и в Карфагене, и в Риме. Известно, что он называл кровь мучеников семенем для распространения христианства, их по­ведение — «царственным красноречием». Он говорит в «Апологии»: «Кто в состоянии быть свидетелем (твердости мучеников), чтобы не быть потрясенным, чтобы не захотелось вникнуть в ее причину; вник­нувши в нее, кто не пожелает к нам присоединить­ся?» (50). Это первое впечатление от христианства наложило какой-то особый отпечаток на духовный облик Тертуллиана. Христианство раз и навсегда за­печатлелось ему в героическом образе борцов — ду­ховных атлетов, как тогда называли мучеников. «Мир­ное» духовенство со своими мирными задачами и трудностями мало привлекало его и мало ему было понятным.

Обратившись в христианство, он со всем своим пылким талантом ринулся на защиту христианства. Его «Апология», написанная в 197 году, — едва ли не самое сильное, во всяком случае самое едкое про­изведение. Трудно себе представить, чтобы можно было равнодушно прочесть его меткие и полные юмора характеристики образа действия власти рим­ского общества, полные силы ответы на клевету про­тив христиан, защиту их невинности. Впрочем, это не защита, а скорее обличительная речь в ответ на гнус­ную травлю беззащитных и неповинных людей.

В один год с «Апологией» на эту же тему им на­писано еще две книги «К язычникам». Затем после­довали (с 198 по 202 годы) ряд небольших сочине­ний (трактатов) вроде проповедей: «О крещении», «О молитве», «О покаянии», «О терпении», Посла­ние к мученикам (197 год) и др. Это была как бы текущая работа хорошего и тогда еще скромного на­ставника, может быть, пресвитера, которым он вско­ре сделался, по словам блаженного Иеронима (О зна­менитых мужах. 53).

Он еще не забыл в это время свое небезупречное языческое прошлое («Никто не достоин стольких уп­реков, как я» - Об одеянии женщин. И¹³⁴. 1). Это смиренное самосознание помогало ему в этот период жизни находить правильный путь и православное ре­шение затронутых вопросов.

Кончая слово «О крещении», он просит: «Прошу и я вас об одной милости, чтобы в молитвах своих вы поминали Тертуллиана, грешника». Когда он зовет грешников к покаянию, он осознает себя одним из них, даже свое превосходство в грехе (О покаянии. 4). То же видно и в других трактатах этого времени («Послание к мученикам», «Об одеянии женщин», «О терпении»). Видимо, эти признания не были у Тертуллиана общим местом, ничего не значащими словами. Это самосознание приоткрыло ему на неко­торое время путь к подлинному пастырству. Когда же замутилось это сознание и замолкли такие призна­ния, он ушел на такую «духовную» высоту, христиан­ское значение которой было совсем сомнительно, но откуда он уже с презрением смотрел на всю эту «толпу» грешников, которая стала ему чужой.

Первоначально он чувствовал себя тесно связан­ным со всем телом церковным, у которого все боль­ше и больше стало замечаться немощных, слабых, греховных членов.

Тертуллиан в своих первых трактатах не чуждает­ся их и не считает чужими для Церкви. Наоборот, он привлекает, зовет грешника, удалившегося от Церкви, призывает его каяться «среди твоих братьев, имею­щих одинаковые надежды и одинаковый страх с то­бою, участвующих в твоем препровождении времени, в твоих горестях и страданиях».

Это не мешало ему видеть, что быстрый количе­ственный рост христианства и во многих потухшая ревность сделали из христианского общества нечто мало похожее на собрание одних праведных людей.

Он и тогда видел, что многие вокруг него не толь­ко не праведны, но и не ищут даже в искреннем по­каянии выхода из своего состояния, не ищут тех путей, которыми огонь благодати снова возгорается, ибо одни боялись ложного стыда (покаяние было тогда публичным), телесного изнурения (поста), другие — показаться в некрасивой одежде, лишиться всякого рода удовольствия, носить грубую власяницу, так как всего этого требовал обычай от кающегося. Вот како­во покаяние по описанию Тертуллиана: «Оно повеле­вает ему (грешнику) пребывать во вретище и погру­жает душу в горесть, дабы очистить ее через страда­ния. Оно запрещает ему всякое услаждение в пище и питии не для одного тела, но и для души. Оно тре­бует, чтобы грешник питал и укреплял душу свою молитвою, постом, воздыханиями и слезами, чтобы день и ночь вопиял к Богу своему, чтобы преклонял колена перед священниками, повергаясь ниц перед престолом Божиим, и просил братьев своих молить­ся за него» (О покаянии. 9. 4).

Публичное покаяние перед всею церковью приме­нялось в конце II века, видимо, к особо тяжко погре­шившим и, по мнению Тертуллиана и некоторых других писателей того же века, было возможно пос­ле крещения один только раз. Для более или менее легких грехов Тертуллиан указывает, что «они полу­чают прощение от епископа» («О стыдливости»). Но он не объясняет, как испрашивалось это прощение. Сочувствие и снисхождение к грешнику не мешало Тертуллиану находить и язвительные слова и мягкую насмешку, только бы вывести своих собратий из со­стояния равнодушия на путь подлинного покаяния. С любовью призывая грешника, он не щадит тех, кто думает чем-нибудь незначительным отделаться, сохра­няя в своем покаянии весь обиход своей малохристи­анской жизни: «...иным, может быть, больше нравит­ся каяться в уборе из тирской багряницы, имея золо­тую булавку для прикалывания волос, употребляя душистый порошок для чистки зубов и медные нож­ницы для обрезывания ногтей, равно как белила и румяна для крашения губ и щек. Поезжай на море, принимай морские купания, умножай свои расходы, питайся жирными яствами, пей старые вина, и если кто тебя спросит, для чего столько тратишь, ты мо­жешь отвечать: это потому, что я погрешил перед Богом, и спасение в опасности, а потому я решился таким образом каяться, изнурять тело мое, дабы при­мириться с Богом, Которого я оскорбил грехами сво­ими». Так православный Тертуллиан и просит, и зо­вет, и язвит, и смеется — только бы привлечь к Цер­кви глубже и плотнее своего собрата-грешника.

В отпадении Тетуллиана в монтанизм (около 207 года) обнаружилась грубоватость всего духовного его пути и природные недостатки его характера, которые он не сумел преобразить помощью благодати. Гениаль­ный писатель оказался мало пригодным пастырем и не глубоким христианином. Но не только его отпаде­ние обнаружило, как поверхностно он усвоил христи­анскую «духовность», за которую так пылко ратовал. И раньше, еще когда Тертуллиан пытался быть право­славным наставником, многое поражает в его пастыр­ских опытах. Поражает, прежде всего, несоответствие между суровыми требованиями «духовности», то есть значением, какое он придает покаянию, молитве, Таин­ствам, — и тем, что говорит он о положительном со­держании этой духовной жизни. Больше всего и крас­норечивее всего он говорит только о внешней оболоч­ке этой духовной жизни — о воздержании плоти, о мученическом подвиге (в смысле страдания плоти) и так далее, в которых дух христианского благочестия упражнялся, — как будто в ней-то и сущность дела. Уже в трактате «О крещении» удивляет, что здесь го-ворено о всем, что касается крещения, но менее всего о внутреннем действии крещения на душу верующего (ср.: Послание к Донату святого Киприана). Как бледно то, что сказано в сочинении «О покаянии» о внут­реннем возрождающем действии покаяния! Здесь есть понукание к покаянию, его обоснование библейскими примерами и изречениями, любопытна бытовая обо­лочка первохристианского покаяния — но нет ни опи­сания, ни раскрытия его сущности.

Особенно странное впечатление оставляет его сло­во «О молитве». Молитва — это воздух первохристи­анской жизни. Здесь сердце этой жизни, ее сила, ее радость. В молитве получаются духовные дарования, которым придавал такое значение Тертуллиан. О мо­литве, о Таинствах прежде всего говорит и сам Тер­туллиан, когда касается положительного содержания христианской жизни: «Путь наш есть путь спасения и, следовательно, путь молитвы» (О молитве. 10).

Какой молитвенной силой проникнуты страницы современных ему Мученических актов Филицитаты и Перпетуи и других карфагенских же мучеников! Тем более удивительно то, что приходится читать о мо­литве у Тертуллиана.

Он говорит  о молитве как чужой, как человек, который только со стороны наблюдал действие мо­литвы и то, чем она является для души в жизни христианина. Почти так, как будто пришел язычник к христианам и довольно поверхностно понаблюдал со стороны, как христиане молятся, какие на этот счет у них обычаи, мысли.

Краткое и не слишком глубокомысленное толкова­ние «Отче наш»; указания на заповедь необходимос­ти мира с близкими для молящегося, на несуще­ственное умовение рук перед молитвою; как молить­ся — стоя или сидя, громко или тихо; на лобзание мира, на покрывало молящихся девушек; становиться ли на колени; на молитву публичную и домашнюю — вот главное содержание этого, казалось бы, существеннейшего произведения Тертуллиана. Закан­чивается оно красноречивым и не лишенным силы заключением. Это лучшее, что есть в трактате. «Ког­да Бог в чем-либо отказывает молитве, возносимой к Нему духом и истиною, как Он того желает, (молит­ва) подает мужество страждущим и терпение возды­хающим: сила ее умножает благодать, дабы вера ви­дела, что страдания происходят от Бога и должны быть переносимы из любви к Нему. Древле молитва могла возводить казни на людей... Так молитва уме­ет только устранять гнев Божий: христианин молит­ся за врагов и за гонителей своих. Одна молитва по­беждает Бога... Она представляет изображение жизни Господа нашего, Который во время пребывания Сво­его на земле не знал ничего иного делать, как вос­крешать мертвых, укреплять слабых, исцелять боль­ных, изгонять бесов, отверзать темницы и разрешать узы повинных. Молитва изглаживает грех, удаляет искушения, останавливает меч гонения, молитва уте­шает немощных, увеселяет сильных. Молитва руково­дит странников, усмиряет грозы и приводит к оцепе­нению разбойников. Молитва питает бедных и учит богатых (воздержанию). Молитва восставляет падших, укрепляет колеблющихся и убеждает противящихся. Молитва есть ограждение веры и щит против подсте­регающих (наше падение). Итак, не станем ходить иначе, как под покровом этого оружия. Во время дня не забудем стояний наших, ночью не забудем бдений наших. Со всеоружием молитвы должны мы защи­щать знамя нашего Владыки и ожидать трубы ангела. Все ангелы молятся и вся тварь. Стада скота и зве­ри лесов преклоняют колена, исходя из своих убе­жищ; они подъемлют чело свое к Нему и привет­ствуют Его мычанием. Птицы с наступлением утра направляют полет свой к небу; вместо рук простира­ют они свои крылья в виде креста и щебечут нечто,что походит на молитвы. Что мне остается еще ска­зать на счет сего необходимого дела (молитвы)? Сам Господь молился. Да будет Ему честь и слава во веки веков» (О молитве. 29).

Все это интересно, красноречиво, но ни в какой степени не заполняет того удивительного пробела, что среди двадцати трех глав трактата ни одной не оказалось посвященной молитве по существу, ни тем препятствиям, которые стоят на пути молитвы.

Что христианин должен жить во Христе, Кото­рый обитает в его сердце, что ему подобает путем борьбы с грехами и помыслами достигать непрестан­ной молитвы, сохранять общение со Христом, с Ко­торым он соединился в крещении, что молитва есть общение с Богом, жизнь во Христе, объемлющая всё существо человека, — обо всем этом умалчивается у Тертуллиана.

Как поучительны в этом отношении и сродство и различие его трактата с трактатом святого Киприана «О молитве Господней», ибо лучше всего показывают, что упущения Тертуллиана нужно приписывать не времени, а личности самого писавшего. При большом внешнем сходстве, при очевидных, иногда почти бук­вальных заимствованиях у Тертуллиана, при значи­тельно меньшем таланте святой Киприан внес в мер­твенные, по существу, рассуждения Тертуллиана сле­ды живого чувства богообщения. На всем протяже­нии трактата тертуллиановские рассуждения прониза­ны у святого Киприана живым познанием молитвы сердечной, тайной, молитвенного соединения со Хри­стом, обитающим внутри нас, в сердце; что «в нас обитает Бог», что «мы пребывающие и живущие во Христе». Это свидетельствует о прикосновении к подлинной молитве, к подлинному духовному опыту, особенно если сказанное в трактате «О молитве» по­ставить в связь с тем, что говорится святым Кипри­аном о богообщении в Послании к Донату.

Но достаточно сопоставить хотя бы только то, чем заканчивают Тертуллиан и святой Киприан свои рас­суждения о молитве. Вот мысли святого Киприана в конце трактата «О молитве Господней»: «Сущие во Христе, Который есть истинное солнце и день, мы должны прилежать прошениями и молениями весь день... и ночной мрак не может быть препятствием для молящихся, потому что для сынов света и ночью день. В самом деле, когда же остается без света тот, у кого свет в сердце? Или когда бывает лишен сол­нца и дня тот, у кого солнце и день — Христос? Не будем же, пребывающие всегда во Христе, то есть в свете, оставаться без молитвы и ночью...

Мы же, возлюбленные братия, которые всегда на­ходимся во свете Господнем, которые помним и хра­ним то, чем стали (быть) с получением благодати (в крещении), будем и ночь считать за день... предназна­ченные к царству, где будет всегда день, несменяе­мый ночью, будем бодрствовать ночью, как бы днем. Предназначенные к всегдашней там молитве и благо­дарению Богу, не престанем и здесь молиться и бла­годарить».

Тертуллиан заканчивает мыслью о подражании Христу молящемуся, святой Киприан — о внутрен­нем общении и соединении с Ним. В святом Кипри­ане чувствуется молитвенник, в Тертуллиане — всего лишь поклонник молитвы.

Сила таланта неизменно покидает Тертуллиана всякий раз, как он пытается соблазнам языческой жизни противопоставить положительное содержание внутренней христианской жизни. Он разит ярко, бес­пощадно современные ему зрелища язычников; христианину, его собрату, увлеченному ими, трудно увер­нуться от его острой логики, его язвительных обви­нений. Но как беден делается его язык и бледны об­разы, когда в конце трактата «О зрелищах» он пыта­ется рассказать о положительном содержании и радо­стях христианской жизни, которые Тертуллиан проти­вопоставляет языческим удовольствиям! И только зрелище Страшного Суда и Второго пришествия, в которых он находит внешние эффекты, возвращают силу его побледневшему слову.

Это бессилие в изображении внутренней христиан­ской жизни — неужели случайность у такого писате­ля и с такими вкусами, как Тертуллиан? Тертуллиан мало походит на косноязычного пророка, бессильно­го передать богатства своего духовного опыта.

С этим нужно сопоставить, что Тертуллиан любил говорить о видениях, о вещих снах, но всегда с чу­жих слов, тогда как святой Киприан, пастырь поки­нутых Тертуллианом «душевных» христиан, был сам постоянно укрепляем и просвещаем видениями и снами, которые поистине просветляли его мысль и путь и оправдывались всею его жизнью, внутреннею и внешнею, и самою смертью, предузнанною в одном из его видений.

Здесь, как и в молитве (внутренней, конечно), Тертуллиан, видимо, был «посторонний зритель», и это делает понятными те роковые для него и тяже­лые для Церкви ошибки, которые омрачили вторую половину его жизни.

Мы уже сказали, что около 207 года Тертулли­ан сделался монтанистом и отпал от Церкви. Пылкий защитник Церкви стал ее поносителем и врагом. Как это могло случиться?

Если отвлечься от частных поводов и внешних столкновений и исходить из того, что мы знаем о ду­ховной жизни Тертуллиана по его собственным творе­ниям, то основную причину его отпадения нужно ис­кать не в какой-либо случайности, как думает блажен­ный Иероним, который говорит об обидах, причинен­ных ему римским духовенством, а в самой глубине его душевной жизни, во всем жизненном его пути.

При возвышенном понятии Тертуллиана о христи­анине, как храме Духа Святого*, при высоких требо­ваниях, которые он предъявлял себе и другим, храм души его производит впечатление пустого храма.

Эту зияющую пустоту (вспомним сказанное — «О молитве», «О покаянии», «О крещении»), отсутствие подлинной духовности Тертуллиан первоначально ис­толковывал смиряющим для себя образом. Помимо смиренных выражений, рассыпанных в его произведе­ниях первого периода, для понимания его духовного состояния много говорит попытка в трактате «О тер­пении» объяснить самому себе свою душевную пусто­ту (духовную бесплодность).

Уяснив, что в основании спасения человека и мира лежит терпение, он говорит: «...где Бог, там и терпе­ние... Когда Дух Святой нисходит в сердца наши, то с Ним вместе приходит и терпение, неразлучное Его подружие... Он (Дух Святой) не может остановиться в сердцах наших без сего возлюбленного и верного Своего подружия» (О терпении. 15). К этому Тертул­лиан приходит, когда заканчивает свои размышления о терпении, а начинает он с того, что пространно, как нигде ни раньше, ни после, объясняет, что он бедствует полным отсутствием именно этой доброде­тели, без которой, по его собственному убеждению, «невозможно ни вере умножиться, ни христианскому учению укорениться».

 «Пожираемый всегда пламенем нетерпения, я дол­жен беспрерывно воздыхать о моем исцелении, усерд­но молиться о нем и ничего не упускать к получе­нию оного» (О терпении. 1). Если свести конец с на­чалом, то ясно, что Тертуллиан в этой своей немощи, которая действительно проглядывает и в его сочине­ниях и во всем образе его действий, ищет объяснений им самим ощущаемой безблагодатности своего пути.

Дух Святой не может пребывать в его нетерпели­вом сердце — таково его первоначальное самосозер­цание.

Собственные признания автора подтверждаются впечатлением, которое производит написанное им о молитве, покаянии, крещении; наставник молитвы не соприкоснулся с подлинной молитвой, учитель пока­яния не научился покаянием претворять глубины сердечные — источники грехов, из которых исходят помышления зла, убийства, прелюбодеяния; руково­дитель в Таинствах христианских не напитался Ду­хом Святым, сокрытым в глубине этих Таинств.

После неудачных и неглубоких опытов в области внутреннего делания (молитвы, покаяния) Тертуллиан обращается вовне. Внутреннюю свою душевную пусто­ту как бы заглушает работой над очищением христи­анских нравов от примесей языческих непотребств и идолопоклоннических обычаев. Это могло быть скром­ностью: если нет способности учить молитве, научу хотя бы добрым нравам, порядочному поведению. Быть может, он так и начинал (Об одеянии женщин. II. 1); но в этой работе он скоро растерял свою пер­воначальную низкую оценку собственной духовности. Слишком пристальный взгляд на чужие многообраз­ные падения отвлек его от мыслей о собственной нич­тожности — тем более, что его внимание привлек­ли падения очевидные, бросающиеся в глаза, хотя, быть может, не очень глубокие, а его собственная не­мощь была менее наглядна, касалась глубин души.

Очищая нравы, он написал свои сочинения: «О зрелищах», «О идолопоклонстве», «О женских укра­шениях» (две книги), «О покрывале девушек» (по-гречески и по-латыни) — все это около 200 года.

Вначале внимание его привлекают христиане, ко­торые под разными предлогами считают возможным ходить на кровавые и развратные языческие зрелища.

Вот для примера образец его красноречия и силы слова: «Вероятно ли, чтобы христианин-беглец дей­ствительно помышлял о Боге в такое время и в та­ком месте, где ничего не напоминает ему о присут­ствии Божием? Вероятно ли, чтобы он сохранял спо­койствие души, где со страстностью держат сторону какого-либо гладиатора? Легко ли держаться пра­вил целомудрия и стыдливости там, где глаза устрем­лены на позорные телодвижения комедианта? Можно ли где встретить более соблазна?»¹³⁵

Здесь, как мы уже сказали, Тертуллиан чувствовал себя на твердой почве: разить, спорить, обличать — было дело его таланта. Беспомощный перед глубина­ми души христианской и ее таинствами, он почув­ствовал себя снова сильным, когда опять взялся гро­мить языческие непотребства, как в свое время в «Апологии», только теперь уже как заразу в своей собственной среде.

1.  Священное Писание Нового Завета.

2.  Послания святого Игнатия Богоносца.

3.  Послание святого Поликарпа Смирнского к Филадельфийцам.

4.  Послание Смирнской Церкви о мученичестве свя­того Поликарпа.

5.  Творения святого Иустина Философа и других апологетов.

6.  Отрывки авторов II века и разные сведения о них у Евсевия.

7.  «Учение двенадцати Апостолов» (Дидахи).

8.  Творения святого Иринея Лионского.

9.  Творения Тертуллиана.

10.  Некоторые апокрифы.

11. Письмо Плиния Младшего и ответ Траяна, и другие языческие документы II века (Лукиан, Цельс, рескрипт Адриана и др.).

12.  Евсевий Кесарийский. История Церкви.

13.  Творения святого Ипполита Римского.

14.  Мученические акты Аполлония.

15.  Мученические акты святого Иустина.

16.  Ориген. Против Цельса.

17.   Мученические акты Карфагенских мучеников (Сцилитанских, Филицитаты, Перпетуи и др.).

18.  Творения Климента Александрийского.

19.  Творения святого Киприана Карфагенского.

20.  Минуций Феликс. Октавий.

21.  Акты мучениц Перпетуи и Филицитаты.

      22.  Блж. Иероним. О знаменитых мужах.

ЦЕРКВИ ЗАПАДА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ III ВЕКА

ЦЕРКВИ ЗАПАДА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ III ВЕКАТЕРТУЛЛИАН

ПРИМЕЧАНИЯ