Рассмотренные выше грехи против Бога и Церкви не составляют по содержанию своему предмета монастырской аскетики. Они отно­сятся скорее к области апологетики. Аскети­ка предполагает установившийся уже облик христианина, готового бороться со своими недостатками и страстями, тогда как недове­рие, маловерие, неправоверие относятся больше к тем, кто еще не встал на путь борь­бы с грехом. Предлагаемые в настоящей главе грехи против ближних и общества могут быть, да и должны рассматриваемы быть в категориях аскетического учения о страстях. Как выше было указано, писатели Церкви, посвятившие свое внимание науке самоусовершенствования и борьбы со своими грехами, рассматривают эти грехи не только, как злые дела, а как проявления известных скрытых "страстей" или "лукавых помыслов". Поэтому и духовник должен учить своих ду­ховных детей освобождаться не от того или иного злого факта, в сущности поправимого, а искоренять в себе самые причины этих дел, т. е. самые страсти, перечисление коих было дано выше.

Страсть чревоугодия чаще всего проявляет­ся или как привычка много, неумеренно есть, т. е. в форме объядения, или как пристрастие к утонченному вкусовому ощущению, т. е. тому, что на языке аскетики носит наименование "гортанобесия", улаждение теми или иными вкусовыми ощущениями. Здесь уместно гово­рить о пользе поста, т. е. подчинения своих телесных потребностей церковному уставу о воз­держании; при этом духовник должен поучать и необходимости сочетать пост телесный, т. е. воздержание в пище, с постом духовным, т. е. обузданием своих мыслей, чувств, движений и пр. Прекрасно нас в этом вопросе учит сама Церковь своими постными песнопениями, как напр.: "Постимся постом приятным, благоугод­ным Господеви: истинный пост есть злых от­чуждение, воздержание языка, ярости отложе­ние, похотей отлучение, оглаголания, лжи и клятвопреступления: сих оскудение, пост ис­тинный есть и благоприятный" (Стих, на стих, в понедельник вечера I седм. Вел. Поста). Вся наша аскетическая литература полна полезны­ми советами в этой области. Духовник и сам должен понимать и другим внушать, что пост есть добродетель вовсе не одних только мона­хов и схимников, а что пост есть необходимое средство для всякого человека, желающего серьезно заняться своей духовной жизнью, ос­вободиться от своих привычек и стать более трезвенным. "Сей род ничимже исходит, токмо молитвой и постом", — вот слова Господа, ко­торые   дожны   быть   памятны   и  духовнику   и всякому христианину. Протестантизм, исклю­чивший эту добродетель из своего кодекса нравственных заповедей или католицизм, сведший пост на очень облегченное воздержа­ние, удобное и малообременительное, — совер­шенно не знают всей силы этого великого ору­жия. Как бы ни был труден пост в условиях современной жизни, к нему надо стремиться и его надо стараться возрождать в быту христи­анском. Он помогает и поддерживает молит­венное настроение, он смиряет человека и ос­вобождает его от ряда других злых привычек.

Страсти блудной, как занимающей особое место и связанной с целым рядом иных при­входящих вопросов аскетики и нравственной психологии, будет посвящена особая глава.

Сребролюбие чаще всего проявляется в форме расточительности или противоположной ей скупости. Весьма яркое проявление этой страсти открывается в форме зависти, от кото­рой мало кто свободен. Начинается она в раз­мерах, казалось бы, невинных и мало замет­ных, но, развившись, она пленяет человека, вселяя в сердце его всевозможные недобрые чувства. Зависть рождает классовое недоволь­ство своим положением и своим достатком. За­висть, кроме того, может легко перейти в форму честолюбия. Зависть легко облачается в одежды искания справедливости, нравственной категории, кстати, сказать, неизвестной Еван­гелию и отеческому учению. Общество наше настолько верит в положительные качества этой юридической категории, что почитает ее основой общественных отношений. Древлее благочестие и жизнь подлинно христианская, как она существовала в Византии, в древней Руси совершенно была чужда этому понятию. Искали тогда не право, не справедливость, а правду. Это и сохранилось в сознании древних предков наших, это же чувство сохранил и простой русский народ вплоть до революции.

Поучая своих пасомых остерегаться сребро­любия, духовник должен помнить, что христианству вообще чуждо стремление насадить на этой планете какой бы то ни было социальный рай. Христианство не ищет рецептов для уни­версального счастья. Вера в какое-то счастли­вое будущее, в котором всем будет жить так прекрасно и справедливость будет парить на земле, совершенно не согласуется с тем хрис­тианским, евангельским пессимозмом, которо­му верны были все истинные христиане. Эта вера в здешнее, на земле уже осуществленное царство Христово Церковью рассматривалась, как лжеучение хилиастическое. Христианство вообще никогда и не претендовало на устрое­ние земного града. Оно звало и зовет к "взыскуемому Граду" и к царству "не от мира сего". Евангелие учит строить царство Божие внутри нас, создавать внутренний мир души, а не обольщаться возможными фантазиями земного всеобщего счастья. Посему и аскетика наша строится в совсем иных категориях, чем соци­альное строительство. Христианская аскетика не проклинает богатства, но и не зовет к при­нудительному социализму. Христианская аске тика знает, что богатому трудно войти в Цар­ствие Божие, но не делает из этого выводов коммунистических. Представлять себе св. Иоан­на Златоуста и св. Василия Великого социалис­тами только потому, что они не оправдывали обогащения, как цели жизни, можно было только в предреволюционные годы в России (напр. проф. В. И. Экземплярский в Киев. Д. Ак.), когда все вплоть до Евангелия и церковной истории хотели использовать для разрушения векового уклада жизни.

Поэтому и пастырь вовсе не должен своих пасомых силою влечь к социалистическим идеа­лам. Он должен учить, что обогащение, как цель жизни есть грех; что сребролюбие есть пагубная страсть; что зависть ведет к злобе и братоненавистничеству; что не деньги зло сами по себе, а сребролюбие, т. е. рабство материа­лизму, капиталу, наживе, но вместе с тем и скупость и расточительность суть грехи пред лицом евангельской проповеди.

Гнев, в ряду прочих страстей должен быть особым предметом внимания священника и он обязан стараться разъяснять своим духовным детям все отдельные ответвления этого порока, часто скрывающегося под разными благовид­ными формами, перечисление коих невозмож­но в рамках краткого конспекта. Но главные виды этой страсти должны быть ясны и само­му священнику и от него должны стать ясны­ми и его пасомым.

Чаще всего кающийся исповедует этот свой грех,   как   нервность,   стараясь   его   извинить причинами чисто физиологическими или пси­хологическими. Естественно, что через нерв­ный аппарат эта страсть легче всего себя про­являет, но причина вовсе не в одних нервах, а в глубоко укорененной привычке срывать свое раздражение на всех и на всем, что только под руку ни попадется. Раздражительность, легкая способность вспылить, отсутствие мира в семейной жизни, ссоры из-за пустяков, нена­висть к ближним, мстительность, злопамятст­во, ожесточенное сердце, жестокость в отноше­нии к окружающим и многое другое суть только видимые проявления этой скрытой страсти. У детей и молодежи это иногда легко сочетается с легкостью обижаться, "дуться", не выносить невинных шуток. Впрочем, тут уже эта греховная страсть граничит с другой, а именно с гордостью.

Отцы-аскеты дают немало ценных советов для борьбы со страстью гнева. Одним из самых действенных является "праведный гнев", т. е. оборащение этой естественной раздражитель­ной способности нашей на самую страсть гнева. Не только допустимо, но и впрямь спаситель­но гневаться на свои собственные грехи и не­достатки.

Преп. Иоанн Кассиан Римлянин, в своем "Обозрении духовной брани" учит: "нам разрешается гневаться, но спасительно, т. е. на самих себя и на приходящие худые помыслы, гневаться на них, и не согрешать, т. е. не при­водить их в дело на пагубу себе" ("Добротолю­бие", том II). А преп. Исихий Иерусалимский учит, что "гнев обыкновенно бывает разруши­телен; если он подвигнется против бесовских помыслов, то их разбивает и истребляет; если же воскипит против людей, то истребляет в нас благие относительно их помышления"... "Гнев дарован нам от Бога, как щит и лук, и бывает таковым, если не уклоняется от назна­чения своего" ("Добротолюбие", том II). Точно также и преп. Нил Синайский советует быть "кротким с людьми, а бранолюбивым с врагом нашим, так как в том и состоит естественное употребление гнева, чтобы враждебно противо­борствовать древнему змию" ("Добротолюбие", том II). "Кто памятозлобствует на демонов, тот не злопамятен на людей", — говорит тот же писатель-подвижник (там же).

Если гнев допустим и даже полезен против внутренних наших врагов, т. е. дурных помыслов, исходящих от демонов, то в отношении к ближним нам советуют наши учители, отцы церкви кротость и только спокойное и терпе­ливое отношение. Даже спорить надо без ожесточения и без гнева, так как раздраженное со­стояние наше легко передается другому, его заражает, но ни в коем случае не убеждает в нашей правоте. "Если встретимся с язычника­ми, — говорит св. Иоанн Златоуст, — то таким образом будем заграждать их уста, но без гнева, без ожесточения. Если же будем делать с гневом, то это уже не будет дерзновение, а страсть. Дерзновение — это добродетель, а гнев — порок" (XVII беседа на Деяния апос­тольские).

Очень ценным является следующее замеча­ние митр. Антония в его "Исповеди": "Духовник должен непременно спрашивать всех исповедающихся, не питает ли он злобы на ближ­него и примирился ли с тем, с кем ссорился, а если кого не может увидеть лично, то в сердце своем примирился ли с ним? Объясни при сем исповедающемуся, что на Афоне духовники не только не разрешают инокам, имеющим злобу на ближнего, служить в церкви и приобщаться Св. Тайн, но и читая правила, они должны в молитве Господней опускать слова: "остави нам долги наша, якоже и мы оставляем дожником нашим", чтобы не быть лжецами пред Богом. Этим запрещением иноку дается напоминание, что он теперь пожалуй и не христианин, если не может читать молитвы Господней" ("Испо­ведь", стр. 43-44).

Это очень ценный совет для тех, кто страда­ет злопамятством, кто "ни за что не простит никогда обиды" своему ближнему, так как на­столько велика была несправедливость и пр.

Также существенно помогает молиться о тех, кто так легко нас вводят в искушение гнева. Через это постепенно вселяется в сер­дце чувство кротости и любви к тем, кого мы так легко ненавидим или на кого мы легко гневаемся.

Третьим средством, которое в сущности до­лжно поставить на первое место, является молитва о даровании нам кротости и об отогнании от нас духа гнева, мести, обиды, зло­памятства и пр.

Наконец, весьма помогает совет духовника, настаивающего на примирении с обидевшими; надо, даже если бы мы и чувствовали себя вполне вправе, решиться просить прощения у того, с кем мы находимся в отношениях враж­дебных или злопамятных.

Относительно страстей печали и уныния ду­ховник должен помнить, что это обычно бывает не первичная болезнь души, а является чаще всего, как производное от других духовных со­стояний. Рождаются эти духовные пороки или от самомнения и самоуверенности, или от гор­дости и отсутствия смирения. Христианству свойственен известный пессимизм, поскольку это касается истории и прогресса, веры в зем­ное благополучие, в социальную справедли­вость и пр. Но Евангелию в корне чужд тот пессимизм, которым болеет внецерковное чело­вечество, все свое упование полагающее на свои силы, на мощь своего ума и свои способ­ности. Пессимизм буддизма, Шопенгауэра и иных мыслителей не может быть примирен с христианским упованием. Этот пессимизм и есть скрытая форма того, что аскетика называ­ет "унынием". Это — "потеря духовной жизне­радостности о Боге, которая питается надеж­дой на Его милосердное о нас промышление" (Митр. Антоний, "Исповедь", стр. 68). Иногда это чувство выражается в виде скуки, утомле­ния в жизни, как духовной, так и просто физи­ческой; иногда оно облекается в ощущение не­отвязной тоски, тревоги, безотчетного подав­ленного состояния, о котором так прекрасно и психологически глубоко писал датский фило­соф Киркегор, испытавший, по-видимому, особо сильные приступы этой тревоги. По­скольку это чувство граничит с переживания­ми не столько аскетико-нравственными, сколь­ко психическими, о нем будет в свое время сказано в отделе о пастырской психиатрии, психоанализе и о применении этих дисциплин к пастырской практике.

Уныние и печаль, скука, тоска, тревога очень остро переживаются в возрасте юном, в период "бурь и порывов". Тут часто юная душа не может разобраться, в чем дело; почему такие замечательно интересные и привлека­тельные литературные типы, как Чайльд-Харольд, Печорин и сам Байрон вдруг становятся источником опасных душевных состояний. Ду­ховник в этих вопросах, а особливо с моло­дежью должен, как указано было выше, быть сугубо внимателен, вдумчив, терпелив, гибок, сострадателен. Эти две страсти, на вид сами по себе не такие уже и опасные, могут, однако, привести, при недостатке внимания, к послед­ствиям непоправимым: безнадежность, отчая­ние, самоубийство.

Одним из самых распространенных и "лег­ких" грехов является бесспорно грех осужде­ния ближнего. Многие, может быть, даже и не отдают себе отчета в том, что этот грех, столь обыденный и кажущийся таким незначитель­ным, на самом деле является началом и кор­нем многих других, более опасных греховных привычек. При этом духовнику иметь в виду надо для себя и внушать это надлежит и каю­щимся, следующее:

1.                 Прежде  всего,  грех  этот  стоит  в тесной связи с страстью гордости, о которой говори­лось выше. Осуждая чужие недостатки, чело­век мнит себя лучше, умнее, честнее, правед­нее  других.  Поэтому  надо  опять-таки  враче­вать свою страсть гордости и самомнения.

2.                 Судить других за их поступки и недостат­ки человеку не дано. Сам Спаситель заповеду­ет нам: "Не судите, да не судими будете. Имже бо судом судите, судят вам... Что же видиши сучец, иже в оце брата твоего, бервна же, еже есть в оце твоем, не чуеши..." (Матф. VII, 1-3). И  ап.   Павел  укоряет   Римлян:   "Ты   кто   еси, судяй чуждему рабу? Своему Господеви стоит или падает. Станет же, силен бо есть Бог поставити его" (Рим. XIV, 4). Окончательный суд принадлежит Богу.

3.                 Наш же суд есть предвосхищение Страшного Суда Господня. Наш суд никогда не бывает беспристраст­ным. Судим мы обычно под влиянием случай­ных впечатлений или, что всего чаще, под вли­янием обиды,  раздражения, гнева,  случайных "настроений". При этом ценным является еще и то психологическое наблюдение, что обычнее всего мы осуждаем в других наши же собст­венные недостатки, сами того не замечая: че­ловек  не   умный, но  мнящий   о   себе,   как   об умном,    осуждает    в    других    ограниченность, чтобы не сказать, глупость; гордый и самомни­тельный обычно возмущается и осуждает са­момнение    ближних;    подверженный    страсти сребролюбия, видит в других какое-либо про­явление этой страсти, скажем расточительности, не замечая, что он сам скуп, но следовательно подвержен той же духовной страсти и т. д.

4. Кроме того, при врачевании этого греха не следует упускать из виду еще одного психоло­гического соображения. Человеческому уму свойственно произносить суждения. В этом проявляется наша способность рассуждать, ду­мать. Поэтому, думая и составляя умозаключения о ком-либо, человек не всегда грешит страстью осуждения. Он может совершенно бесстрастно и невозмущенно составить то или иное заключение или суждение о человеке, его качествах, поступках, поведении, но тем самым вовсе и не осудить его. Это будет просто суж­дение, но еще не осуждение. Отказавшись от своей способности производить суждения, че­ловек отказался бы просто-напросто от способ­ности мыслить и рассуждать. Всем, так или иначе, свойственно и даже необходимо произ­носить эти суждения: учителю при вопросах учащихся; критику при чтении литературного произведения; начальствующему при оценке служебных поручений подчиненных и т. д. Но эти суждения: "работа исполнена небрежно", "ученик мало способен", "стихи плохи" и пр. вовсе не должны быть грехом осуждения и в них не надо приносить покаяния перед духов­ником.

Но как скоро при суждении о качествах и недостатках другого входит элемент зависти, самомнения, озлобления и вообще страстности, наше суждение неизбежно приобретает харак­тер высокомерия, в него вселяется небесприст­растность, односторонность, и оно становится уже греховным осуждением.

Небесполезным было бы указать людям, страдающим недугом обличения чужих недостатков и осуждением, например, того безы­мянного инока, который вспоминается в Проло­ге под 30 марта и которому, несмотря на мно­гочисленные его недостатки, но при отсутствии у него порока осуждения чужих грехов, все было прощено Богом. Не осуждая других, а признавая все свои немощи и грехи, он не пре­возносился над другими, а смиренно сознавал свои грехи.

К так называемым "мелким" грехам причис­лить следует и ложь, равно как близкие к ней сплетни и празднословие. В сознание совре­менного общества неправда вошла так глубоко и так прочно в нем укоренилась, что она стала неотъемлемой обстановкой жизни. Этот грех принимает разнообразные оттенки, начиная от преувеличения, хвастовства и под., и кончая уже открытой ложью. Люди часто не отдают себе отчета в том, что кажущиеся им невинны­ми формы неправды могут быть и являются на самом деле поступками греховными. Преувели­чения в рассказе и "сгущение красок" людьми почти и не замечаются. О своих достоинствах повествуют с намерением выставить себя в более выгодном свете, а чужие недостатки представляются рассказчиком гораздо более мрачными, чем они на самом деле. Интонацией голоса стараются изобразить обидными чужие выражения, а свои реплики в том же рассказе передаются очень смягченно, словно в них не было ничего предосудительного. Сами того не замечая, люди извращают истину, стараются других заставить в это поверить и, что всего опаснее, сами уверяются в том, так что иска­женная истина им уже кажется сущей прав­дою. Люди таким образом вживаются в создан­ные ими образы неправды, эту неправду при­нимают за истину, незаметно опутываются тонкою паутиной лжи.

Рядом с этим, другой вид, кажущейся людям оправданной, лжи, это повседневные обманы: "скажите, что меня нет дома", — при нежелании увидеть неприятного человека; "дипломатические" заболевания вместо откро­венного отказа от участия в нежелательном деле или встрече; обманы в шутку, первоап­рельские шутки и пр. — все это, на первый взгляд совершенно невинно и безобидно, но в сущности постепенно растравляет правдивость и честность и научает человека с легкой со­вестью лгать.

Сюда же можно отнести и обманы больных, "чтобы их не напугать", уверения тяжко страждующего человека, жизнь которого может быть даже в опасности, в том, что у него ничего тревожного нет и пр. При этом еще, люди что-то где-то слышавшие по церковно-славянски, оправдывают себя псаломским изречением: "ложь — конь во спасение" (Пс. XXXII, 17), совершенно не понимая истинного смысла слов прор. Давида. На самом деле неточный перевод наш искажает смысл под­линной фразы, а именно: "вовсе не ложь явля­ется конем во спасение, а конь может оказать­ся ложным спасением", т. е. обмануть надежды всадника на то, что конь его вывезет из опас­ности. Ложь, наконец, может проявляться и со­вершенно беззастенчиво, открыто и во всей своей сатанинской опасности. Ложь становится в таких случаях какой-то второй природой че­ловека; он привыкает лгать, ложь ему необхо­дима для изъяснения своих мыслей.

Ложь в малом, в кажущемся невинном пре­увеличении, "ради красного словца" или в шутку, постепенно так овладевает человеком, что он идет легко на сделки с совестью и в вопросах принципиального значения. Ради спасе­ния кого-то или чего-то считают для себя до­пустимым заключать союз с принципиальной ложью, идти на компромисс с противохристианскими идеями и под., так как этим, якобы, можно кому-то облегчить участь. Сделки с со­вестью являются типичными болезнями века. По меткому выражению одного русского мыс­лителя, человечество теперь "не с ума сошло, а с совести сошло".

В данном разрезе особенно ясно оправдыва­ется слово Господне: "Вы отца вашего диавола есте, и похоти отца вашего хощете творити. Он человекоубийца бе искони, и во истине не стоит, яко несть истины в нем; егда глаголет лжу, от своих глаголет: яко ложь есть и отец лжи"   (Иоан.  VIII,   44).  От  диавола  ничего  не может изойти, кроме диавольского; от лжи ничего не исходит кроме лжи. Ложь, — большая или маленькая, "оправданная" или открытая, шуточная или действительная, — всегда есть ложь и только ложь, и от нее ничего иного не может последовать, кроме лживых, растлеваю­щих и в конечном счете диавольских, т. е. антихристианских последствий.

Господь есть "путь, истина и живот" (Иоан. XIV, 6), ко Христу приходят только через истину, а не через ложь. И только Христос при­водит ко Отцу. Только истина делает людей свободными (Иоан. VIII, 32).

Наряду с ложью, т. е. искажением истины, стоит и грех празднословия, т. е. ненужного, излишнего, пустого пользования даром слова. Часто люди от необходимых слов переходят к бесполезному и бесцельному разговору. Слова тратятся без нужды, в "болтовне" проводится время для того только, чтобы что-то сказать. Слова начинают для таких людей терять их настоящее значение и назначение. Слово, как выражение мысли, становится праздным, ни­чего не выражающим. В таком празднословии проходит время, которое могло бы быть ис­пользовано иначе, для назидания, для разум­ного общения. Слова перестают быть осоленными солью (Кол. IV, 6), становятся незначащими и весь длинный разговор в конечном итоге не принес никому никакой пользы.

Вообще, при этом следует отметить, что слова делаются какими-то пустыми, не выражающими  мысли."Логос"   у  греков  означал и "слово" и "мысль". Слово должно выражать какую-то мысль, какую-то работу ума. Слово должно выражать какую-то истину. Преувели­чения, повторения, бессодержательность выра­жений превращают всю беседу в нечто беззначительное. Тот дар, который дан только чело­веку, ради приобщения к Истине, тратится попусту и мало чем отличается от того выговаривания слова, которому можно научить попу­гая, скворца или вообще неразумное существо.

Нагромождение прилагательных, когда можно обойтись только одним, наиболее ярким и выражающим самую суть вещи или явления; злоупотребление превосходными степенями сравнения или такими, как "потрясающий", "колоссальный", "исключительный", "идеаль­ный", "безумно важный", чтобы не говорить о такой нелепости, как "было адски весело" и пр. — все это свидетельствует об удешевлении того значения, которому слово призвано слу­жить. Выработка в себе хорошего, ясного и умиренного стиля не есть вовсе только литера­турная прихоть, а означает ясность мысли, трезвость ума и верность истинному смыслу дара слова.

Празднословие, осуждаемое молитвою св. Ефрема Сирина и неправда, осуждаемая самим Господом вырастают на той же почве. Надо поэтому духовнику с детства приучать кающихся быть осторожными в словах, прав­дивыми и не оправдывать никогда никакой формы лжи. Ребенку надо внушать быть гото­вым даже претерпеть наказание за какой-либо проступок, чем исказить истину и скрыться за выдуманное оправдание. Рано или поздно ис­тина выйдет наружу и тогда уже доставит сол­гавшему больше неприятностей, чем он бы имел при твердом стоянии на правде.

"Глаголю бо вам: яко всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный; от словес бо своих оправдишися и от словес своих осудишися" (Матф. XII, 36-37). Священник, уча других, конечно и сам должен твердо помнить о важности и о ценнос­ти слова: он сам не должен допускать празд­нословия и даже многословия. Надо помнить о соответствии слова, произнесенного со смыс­лом, в нем содержащимся. Но еще больше сле­дует помнить, что наша "словесность", наша  логосность есть проявление нашей разумности и, что еще важнее, роднят нас с самим ипос­тасным словом, котором есть путь, жизнь и ИСТИНА.

Грехи против Бога и Церкви

Грехи против ближних, семьи, общества. Так называемые "мелкие грехи"

Грехи плоти