Если латинская теория о главенстве Римского епископа не имеет оснований ни в Евангелии, ни в книге «Деяния апостольские», то где же искать основание этой теории? Она коренится в самом Риме, в римской психологии и покоится на ряде ложно ис­толкованных исторических фактов.

После разрушения Иерусалима и падения этой древнейшей Церкви, Рим, куда с Востока и Запада, с Севера и Юга свозились и добровольно стекались ты­сячи тысяч исповедников — «свидетелей веры», Рим, ставший вселенским вместилищем крови христиан­ских мучеников, занимает особо почетное место сре­ди апостольских церквей, выросших на крови свиде­телей слова. «Сколь блаженна сия Церковь, — вос­клицает Тертуллиан, — коей все свое учение вместе с кровью своею в изобилии преподали апостолы, где Петр страданием своим подражает Господу, где Па­вел увенчивается Крестителевой кончиной, откуда и апостол Иоанн, после того как он, погруженный в ки­пящее масло, остался невредим, ссылается на пус­тынный остров». Но это обстоятельство, хотя и ста­вило Римскую Церковь во внимание всего христиан­ского мира, придавая авторитет ее голосу, не присваивало ей исключительного права или исклю­чительной привилегии заботиться о других помест­ных церквах, отзываться на происходящее в них, принимать непосредственное участие в их внутрен­ней жизни, в советах и наставлениях, когда испыта­ния и смущения посещали поместные церкви. Исто­рия свидетельствует нам о том, что и Игнатий Анти­охийский писал увещания и наставления Ефесской, Смирнской, Траллийской, Магнезийской и Фила­дельфийской церквам; еп. Дионисий Коринфский «распространял свою ревность по Боге не только на паству свою, но в обильной мере на верных и других церквей», — говорит историк Евсевий, увещая и обо­дряя их в связи с различными опасностями и испыта­ниями в вере, которые они переживали; Ириней Ли­онский считал себя обязанным вмешаться в спор о времени празднования Пасхи, когда папа Виктор дерзнул на самовольную попытку «отлучить» от цер­ковного общения всю провинцию Азии и соседних с нею церквей; поместные церкви в эпоху великих дог­матических споров принимают участие — в лице сво­их представителей — в догматической жизни всей Церкви вообще, осуществляя тем апостольское слово: «Страждет ли один член, с ним страждут все члены; славится ли один член, с ним радуются все члены». Свидетельствует история и о том, что «роль вселен­ского учительства выпала и на долю великих отцов — Афанасия, Василия, Григориев, Илария, Кирилла и других, бывших светильниками, поставленными вы­соко на свещнице и светившими всем в доме — Церк­ви». Во всем этом сказывалось соборное единство всех частей Церкви и общее сознание ответственно­сти за судьбы всей Церкви. Это сознание общей от­ветственности за судьбы всей Церкви Христовой бы­ло действием Духа Божия, в Церкви живущего — как в Теле Христовом и через избранные сосуды направ­ляющего судьбы Церкви путем соборности; это созна­ние общей ответственности жило и горело во всех ве­ликих светочах Церкви, борцах за чистоту и неповрежденность веры во всем теле церковном.

И было бы грубой ошибкой в словах Иринея Ли­онского «Следует, чтобы к этой (Римской) Церкви, вследствие ее преимущественного первенства, обра­щалась каждая Церковь, т. е. верные, которые находятся повсюду, ТАК  КАК в ней всегда ВЕРНЫМИ, КОТО­РЫЕ приходят ОТОВСЮДУ, СОХРАНЯЛОСЬ предание, идущее от апостолов» видеть признание Римской Церкви хранительницей чистоты веры. Нет, не Рим­ская Церковь, взятая отдельно от всей Вселенской Церкви, не Римский епископ и его община охраняют от апостолов идущую традицию: дело соблюдения чистоты веры является результатом действия Все­ленской Церкви — вот что утверждает св. Ириней Лионский, ибо не чада римской общины и их епископ, а «ВЕРНЫЕ, которые ПРИХОДЯТ ОТОВСЮДУ», ОХРАНЯ­ЮТ здесь, в Риме, от апостолов идущую традицию.

История Церкви ярко свидетельствует о благо­творном и для всей Христовой Церкви спасительном взаимодействии православного Востока и право­славного Запада в их органическом единстве, в со­борности их жизни. В лице своих великих богосло­вов — отцов Церкви, — православный Восток защи­тил чистоту веры, ему принадлежала руководящая роль (за исключением IV Вселенского собора, где ру­ководящая роль принадлежала папе Льву I) в бого­словской защите и формулировке догматов Христо­вой Церкви, Восток оплодотворил мысль православ­ного Запада, а православный Запад в лице своих авторитетных предстоятелей древне-апостольской римской кафедры оказал мужественную и стойкую помощь православному Востоку в его борьбе с ереся­ми и, будучи независим по отношению к светской власти, был неоценимой поддержкой в борьбе за со­блюдение церковной дисциплины. Но Римская Цер­ковь не сумела сохранить ясного понимания своего назначения,  своей признанности быть старшим братом в Христовой Церкви и «предводительство­вать в служении любви», вследствие чего с началом стремления римских епископов к господству над всей Церковью стали постепенно искажаться и принципы ее участия в общецерковной жизни, в служении Истине Церкви. Это искажение, как мы видели, проходило постепенно и развивалось в двух направлениях: 1) в утверждении господства Рим­ского епископа над всею Церковью и владычества над миром и 2) в провозглашении папской непогре­шимости в делах веры.

Стремление к светской власти и участие в поли­тической борьбе не являлось делом отдельных пап, но вытекало из всей папской системы. Папа Пий IX объявил РЕЛИГИОЗНО-ОБЯЗАТЕЛЬНЫМ для верую­щего католика ПРИЗНАНИЕ за Римским епископом СВЕТСКОЙ ВЛАСТИ. Он осудил как заблуждение мне­ние, будто «Церковь не имеет власти производить насилие и вообще не имеет никакой светской власти, ни прямой, ни косвенной». Стремление к светской власти заставило пап не только окунуться в полити­ческие интриги, но и вести войны, даже самим пред­водительствовать в своих войсках (папа Юлий II).

Более серьезным и роковым для Рима и для всей Церкви явилось стремление римских предстоятелей Церкви к утверждению непогрешимости папы в де­лах веры, получившей свое завершение на Ватикан­ском соборе 1870 года. «Учение латинян о непогреши­мости вытекает, — говорит Хомяков, — из малоду­шия и неверия. Ведь Церковь есть предмет веры, поскольку она есть Христово Тело и обиталище Духа Святого. У латинян же место невидимого Главы занимает видимый «викариус Дэи», «викариус Христи», вместо же невидимого Духа Божия, живущего в Теле Церкви, они поставили видимого внешнего оракула истины — в лице папы, чтобы подчиняться ему. Пе­ред нами жалкая картина потери мистического пони­мания существа Церкви и упадка веры в Церковь».

В истории мы не обнаруживаем непогрешимости пап в делах веры. История свидетельствует о взаим­но друг друга уничтожающих противоречиях от­дельных пап, облеченных в торжественную тогу вселенского учительства. Так, папа Либерии подпи­сывает (354) — не в качестве частного лица, а в каче­стве епископа Рима — арианский Символ Веры; па­па Зосима (417-418) — в противоположность своему непосредственному предшественнику Иннокен­тию!— высказывается сначала в пользу Пелагия; папа Вигалий (537-555) в споре о трех главах три раза менял свое мнение: «он подчинился наконец решению Собора, заявив про себя, что он являлся до сих пор, к сожалению, орудием сатаны, работающе­го на ниспровержение Церкви, и был посему вовле­чен в раздор со своими сослужителями — еписко­пами собора, но теперь Господь просветил его»; разителен пример папы Гонория I (625-638) в моно­фелитском споре: «В самом начале спора папа Гоно­рий, спрошенный тремя патриархами, высказался в пользу ереси», и на VI Вселенском соборе (681) в числе других проповедников этой ереси был осуж­ден и умерший папа Гонорий; папа Лев III вопреки требованию императора Карла Великого запретил добавление в Никео-Цареградский Символ Веры вставки «и от Сына», а папа Венедикт VIII принял «филиоквэ» в Символ Веры, и эта вставка становит­ся догматом Латинской Церкви; папа Сикст V — под угрозой анафем — объявил лично им исправленный и изданный под его непосредственным наблюдением текст Вульгаты за обязательный для верующих и имеющий достоинство подлинника, но этот текст оказался настолько кишащим ошибками, что преем­нику Сикста V пришлось скорее изъять его из упо­требления. Все это никак нельзя примирить с догма­том непогрешимости в делах веры. Трагедия рим­ского католичества не в грехах и личных преступлениях отдельных предстоятелей Римской Церкви— личных грехов везде было много, — а в том, что в самое основание христианского вероуче­ния и духовного строя Церкви введен дух мира сего, дух власти, дух юридического, утилитарного и зем­ного искажения тайн Божиих. И привел этот дух к рабству, печать которого сказалась в стремлении перевести закон жизни Духа на язык внешнего ме­ханического счета, заслуги, числа и меры, что осо­бенно сказалось на учении об индульгенциях и на казуистической морали. Заповедь Божия восприни­мается не в качестве внутренней, органической нор­мы нравственно свободной жизни во Христе, а как иго неудобоносимое, как требование сурового заимо­давца, которое должно быть облегчено. Отсюда уза­конение так называемой ментальной резервации, то есть сознательное введение ближнего в заблужде­ние через намеренно двусмысленный способ выра­жения; отсюда и учение о «сверхдолжных делах святых», из сокровищницы которых папа может по­крывать недочеты верующих; отсюда и вместо духовной уравновешенности и трезвения духовного возбужденность, религиозный сентиментализм с характерным для него стремлением ударить по нер­вам, растрогать и поразить воображение человека.