Настоятель Свято-Троицкого храма деревни Озерец протоиерей Алексий Новиков рассуждает о трудностях сельской жизни, необходимости христианской проповеди в русской глубинке, преодолении «искушения позолотой» и особенностях русского «глубинного» менталитета.

В саду

Добрая недоверчивость

— Отец Алексий, по вашему опыту и наблюдениям, в чём разница городского и сельского менталитетов? Овеян ли сельский менталитет какой-то романтической загадочностью (так и хочется назвать это «посконностью», но не знаю значения слова)? Или же всё обстоит гораздо прозаичнее: нет никакой романтики — одна суровая, подчас жестокая, действительность, оправдывающая возникновение такого наказания, как ссылка?

— Посконина — это грубая домотканая холстина из конопли. Называя что-либо «посконным», мы хотим подчеркнуть иронично его излишнюю грубость и простоту. Но деревенская жизнь не так проста, как может показаться! Прожив до 45 лет в мегаполисе и 13 лет в деревне, я, наоборот, воспринял бы наказанием возврат в городскую среду.

Нас в деревне немного, и за счёт этого каждый — подчеркну: каждый! — рельефная и значимая личность. Кто-то тебе не симпатичен? Не спеши «посылать» его подальше, ваши пути обязательно пересекутся, больше скажу — возможно, он даже спасёт тебе жизнь.

Сугробы у забора

Да, деревенская жизнь суровее и жёстче городской. Тем, что надеяться нам особо не на кого. Что «Скорая», полиция, пожарные — далеко. Так самим надо поворачиваться — что в этом такого особенного? Надо помогать друг другу. А скажите: каково в городе без электричества? Без тёплых батарей? Без горячей воды в кране? Просто без воды (помню такую аварию)? Безопасно ли оттого, что есть полиция? Вовремя ли приедет «Скорая», застрявшая в пробке? Мы — люди гораздо более независимые, самостоятельные, чем горожане, и без удобств, без этих благ, если придётся, проживём, были бы дрова. Счастливо проживём! Наша суровая жизнь течёт с постоянной оглядкой на Небо (и в смысле погоды тоже), с надеждой на помощь Божию, с благодарностью Ему за самые простые вещи, которых в городе и не заметишь. Наша жёсткая жизнь научила нас самостоятельно принимать решения, воспитала в нас чувство хозяина, а это дорогого стоит. Не каждый горожанин готов принять это, не каждый готов признаться, что он менее нас жизнеспособен и лучше выдержит в сложной ситуации.

Основным отличием деревенского менталитета я считаю консервативность. Здоровую консервативность.

— Поясните, пожалуйста.

— Городской житель привык к новшествам (новый транспортный маршрут, новый способ оплаты проезда, новое эффективное лекарство, новый покрой одежды, гаджет нового поколения, новое жаргонное словечко..), быстро соглашается их принять, практически не сомневаясь, что от этого жизнь станет лучше, полнее, успешнее, меньше будет проблем, больше возможностей, высвободится время. В современной реальности в этом настойчиво нам «помогает» реклама; ну, и работает: «У всех уже есть, а почему до сих пор нет у меня?»

В деревне по-прежнему сохраняется настороженность к новому, и принимается оно не сразу, не всё или вообще не принимается. Здесь так: «У него есть. Посмотрим, каково это: цыплят по осени считают». И ещё. Многие современные наши потребности таковыми не являются, искусственно созданы и нам навязаны. В деревне это «не прокатит». Это очень правильный подход, спасительный, избавляющий от многих бед.

Не каменный век, а обычное созерцание, трудолюбие и, конечно, улыбка

За сморчками!

— Я благодарен Богу, что застал одну ныне покойную старицу, которая на протяжении жизни никогда не покидала пределов своей деревни — просто не было необходимости. Несмотря на это она была мудрой, здравомыслящей, но никак не отсталой, «тёмной» и «забитой».

Возможно, это покажется крайностью, но ещё совсем недавно — в предыдущем поколении — это было нормой. Сохранил дверь от старого хлева (он сильно обветшал, и мы его пустили на дрова), так доски в ней — с выбранной вручную «четвертью» на врезанных вручную же шпонках! Чтобы такую сделать, надо иметь несколько специальных столярных инструментов (интересно, скажут ли вам что-нибудь названия: «отборник», «наградка»?), надо этими инструментами владеть и, наконец, надо массу времени. Гляжу на эту дверь и понимаю, какой размеренной, осмысленной была та, ушедшая в прошлое жизнь. У меня уже не так: и доски простые, и три накладки на «саморезах», трах-бах, быстро сделал и дальше побежал.

Подобных примеров теперь, к сожалению, нет, да и коренных жителей в деревне поубавилось, а прибавилось приезжих. Однако наши прихожане (многодетная семья), перебравшиеся в деревню из Москвы, выложили в сеть видео, как папа зимой носит воду из колодца в вёдрах на коромысле. Друзья пишут: «Каменный век!» — «Почему каменный? Вёдра-то железные!» — «Ну, значит, жесть!»

Та особенность, что в деревне по-прежнему с невероятной скоростью распространяются новости, сохраняется. Это притом что телефоны далеко не у всех. Полностью доверять этим слухам не стоит: у нас тут одну бабулю так «похоронили». Кто-то ляпнул: «Померла», — и пошло. Потом оказалось: живёхонька!

В деревне по-прежнему в ходу прозвища, их имеет если не треть, то как минимум четверть жителей. Спросишь: «Как там Лёша Иванов поживает?» — «Какой Иванов?» — «Ну, такой-то и такой-то!» — «А! „Метр“! Так бы и сказал. А я и не знал, что он Иванов. Нормально поживает!»

Петя Булочка, Саша Малыш, Коля Кривой (хотя со зрением всё в порядке), Галя Сало (худющая была одно время, потом поправилась, и «Сало» так и осталось), Петя Букса (буксовал), Коля Лунь, Ванька Чомбэ. Но самый шедевр — это Саша Чимбансал (сокращённо Чебик). Почему — никто мне не мог объяснить. Недавно узнал, что был такой монгольский маршал: Чойбалсан, может, здесь кроется разгадка.

Мы, приезжие (к которым я и себя отношу, несмотря на то, что живу в деревне давно, и мне думается, что именно здесь моя родина, хотя родился далеко от этих мест), меняем деревню, она меняет нас. Процесс диалектический и для нас, бесспорно, весьма благодатный.

Романтика жизни в опустевших деревнях Центрального Нечернозёмья несомненно есть. Это робинзонада, но тут уже — отдельная тема.

Из города — на волю! Но — как выжить?

— Но вы же городской житель, многолетний редактор «Сатиса». Как вы смогли привыкнуть к жизни в селе после Питера?

— Очень важный вопрос! Надеюсь, что ответ на него поможет избежать разочарования желающим перебраться из города в деревню.

Помогла привыкнуть, прежде всего, постепенность. Не надо ничего ломать и потом на обломках строить непонятно что. Начнём с того, что деревенская жизнь подходит совсем не каждому горожанину. Меня, как и мою супругу (единодушие в этом очень важно!), давно манило на «волю». Мы часто выезжали за город с детьми, потом сняли дачу в 150 км от Питера. Туда можно было приезжать круглый год, а не только в отпуск. Это была маленькая времяночка, мы еле помещались там, но она имела два огромных преимущества: была отдельной, автономной от хозяйки и тёплой (это был сруб с небольшой, но очень эффективной печью). Круглый год — в выходные, в праздники, в каникулы, в отпуск — мы, не раздумывая, как потратить время, мчались на электричке прочь от города. Оговорюсь: негативного отношения к городу, как к явлению, у меня нет, более того, я Питер люблю, это настоящее сердце России, настоящий европейский город, Восемь лет эта времяночка была приютом счастливой семьи. Там наши дети научились топить печку, разводить костёр с одной спички, готовить на костре. Там поймали они первых окуньков, а потом и настоящих щук. Там впервые увидели ландышевые поляны и волчье лыко, самостоятельно собрали первую кружечку черники и нашли первые в жизни боровики (сбор грибов, «тихая охота» и по сей день — любимое занятие всей семьи). Научились ориентироваться в лесу без компаса, различать диких зверей и птиц, не говоря уже о домашних животных, общение с которыми в детстве ничем не заменить; получили первые знания по огородничеству, садоводству и пчеловодству. Полюбили лес, поле, реку, озеро, незабудки в сырой канаве и крик коростеля в некошеной траве. Во времянке мы только ночевали, особенно в тёплое время года, да заготовки из грибов и ягод делали.

Всё это время крепло желание иметь свой дом. Господь так устроил, что дом у нас-таки появился, но уже в 500 (по самой короткой дороге) километрах от Питера. Скажете: на выходные не поедешь. Да, но мы стали ездить не только в отпуск, но и на «новогодние» и на «майские» выходные, в общем — при любой возможности. У меня этих возможностей было больше, и я всегда брал с собой младшую дочь, она с радостью соглашалась на поездку, и мы вместе считали, сколько ещё до неё осталось дней.

Когда решался вопрос о покупке дома так далеко от Питера (машины у нас не было), было много сомнений, терзаний, «за» и «против». Перевесили «за»! Мы решили: максимум, что мы потеряем, это деньги на покупку. Важно было и то, что в двух километрах ходьбы в соседней деревне была действующая церковь, прихожанами которой мы и стали сразу после первого приезда.

— Недавно беседовал с филологами о том, что у каждого народа есть какое-то знаковое слово, определяющее характер, стремление народа. Ну, у немцев, понятно, — «порядок», «орднунг» этот их знаменитый; у французов — «красота», кажется. С удивлением и радостью узнал, что у русских такое «кодовое слово» — «свой».

— Так и есть. Никогда не забуду ни с чем не сравнимое чувство хозяина, которое у меня до того отсутствовало или было в зачаточном состоянии. Теперь у нас был СВОЙ дом. Свой храм. Свой огород. Свой сад. Своя земля. Свой пруд. Своя речка с форелью (мы брали из неё воду для питья, колодца поначалу не было). Своя деревня. Свой лес. Свои соседи. После городского муравейника всё это было просто фантастикой, ставшей желанной реальностью!

Не стесняйся спросить

Без УАЗика — как без рук!

— Так уж и фантастика?

— Вы, наверное, уже поняли, что, несмотря на всю любовь к закатам и восходам, к запаху картошки из русской печки, мы вживались в эту хоть и желанную, но новую, неведомую для нас реальность очень постепенно, осторожно, и это оградило нас от разочарований. Перед глазами немало примеров, когда человек хочет сразу много (заводит корову, лошадь, коз, кур, кроликов и т. д., распахивает гектары..) и — терпит фиаско. Я — за постепенность. В деревне было и есть и пьянство, и матерщина, но нас это не пугало, мы к тому времени были уже «тёртые калачи».

Ещё один момент. Городскому человеку свойственна пусть хоть и подсознательная, но надменность по отношению к деревенскому. Чему вы тут можете нас научить, «сельские лапти»? Сами, мол, всё знаем, справимся, в интернете прочитаем. Общение с коренными жителями (назовём их «местными»), особенно с пожилыми людьми, использование их опыта — незаменимо. Так сложилось, что мне всегда шли навстречу. Никогда не стеснялся спросить, признать своё невежество, «фильтровал» информацию, что-то прибавлял своего и получал результат. Действуя вслепую, можно столько шишек набить, что вся романтика померкнет.

И ещё. Мы не старались стать «своими». Нас долго называли «дачниками», но это было не обидно. Мы не мимикрировали, не подделывались под окружающих, оставались самими собой. Такими нас деревня и приняла.

Тысячелетнее спокойствие

Закат

— Даёт ли село какое-либо преимущество перед городской круговертью?

— Повторюсь: принципиально я не против жизни в городе. Спасаться можно где угодно, хоть в горах, хоть в городах. Поэтому преимущества моей деревенской жизни — личного плана. Мне, когда я приехал выбирать дом, сразу здесь понравилось. Как-то сердце легло. И со временем это благодатное чувство только окрепло. Последние годы город меня стал ощутимо тяготить; может быть, молодость прошла, зрелость наступила. Каждый из нас так или иначе ищет, где «лучше», «глубже», а у меня получилось ещё и «дальше». Дальше от мегаполиса. Позже я понял, что отчётливое влияние большого города перестаёт ощущаться, когда отдалишься от него не менее чем на 500 вёрст. Большим плюсом оказалось и то, что наша местность расположена примерно на равном расстоянии и от Питера, и от Москвы, то есть нет выраженной направленности тяготения людей; мы находимся как бы между двух сильных магнитов, и не тянет никуда! Я даже в райцентр наш (в 45 км), город с почти 1000-летним прошлым, избегаю лишний раз выезжать.

Наша округа по результатам исследований ЮНЕСКО признана самым «чистым» уголком всей Европы. Здесь нет отравляющих жизнь факторов: промышленности, транспорта, минеральных удобрений, пестицидов и т. п. Кстати, узнал об этом, уже когда хорошо обжились. Обрадовался, конечно! Уже говорил, что воду из реки пили. А мой сосед всю жизнь её пил и по сей день пьёт, без колодца обходится. Говорит так: «Мне не напиться, пока воды со Свирицы не попью».

У нас нет пляжей, горных вершин, водопадов и т. п., но наша округа невероятно, фантастически красива! Красота эта доступна, думаю, не каждому. Она очень неброская, тихая и какая-то очень русская. У нас очень чётко выражены все четыре времени года, несмотря на изменения климата.

Город приезжего распыляет на атомы. Деревня, принимая человека, не только оставляет его целым, но часто и исцеляет

Преимущества ли это? Для меня — несомненно. К тому же ощущение городской круговерти порождается множеством людей, лиц, плотно собранных на ограниченном пространстве. Здесь этот фактор исключён, нас мало, и потому любого человека приятно видеть. Мы до сих пор не запираем двери, когда уходим из дому. Можно просто палочку снаружи приставить, значит — «меня нет дома».

Если я попадаю в Питер или Москву, я привычно ныряю в метро и двигаюсь по своим делам. Без проблем. Многолетняя привычка не исчезает. Но с того самого момента, как на перроне при выходе из поезда меня густо обдаёт табачным дымом и запахом шавермы, я начинаю хотеть вернуться, и это желание крепнет с каждым часом.

Явное для нас преимущество — крайне низкая плотность населения. Сам по себе факт плачевный, но желающим удалиться от «круговерти», побыть в тишине, наедине с самим собой, с Богом это на руку. В нашей деревне, например, сейчас всего 5 жилых домов, а растянута она вдоль дороги на 2 километра! Если нет желания, можно неделями никого не видеть и не слышать. Бывает, до райцентра проедешь 45 км и ни одной машины не встретишь.

Город, когда он принимает приезжего человека, распыляет его на атомы. Когда человека принимает деревня, она его не только оставляет целым, но зачастую и исцеляет его.

Деликатное любопытство

Храм. 2002 год, август.

— Мне всегда было сложно, когда сельские «лезли в душу» без всяких условностей. Сначала обижался, потом просто стал уходить от назойливых, как мне казалось, вопросов. Такая «назойливость» — это естественно, на ваш взгляд? Как воспринимать эту непосредственность? Не мешает ли она вам, священнику?

— Нас мало, поэтому каждый, особенно новый, человек вызывает естественный интерес. Думаю, это надо перетерпеть. Когда мы первый раз приехали на грузовике со своим скарбом, вся деревня пришла нас встретить! Вся. Нам это очень понравилось. Не подглядывали из-за угла, а просто пришли убедиться, что да, приехали, вот и на нас посмотрите, мы — такие. Помогали разгружать вещи, с интересом рассматривали некоторые из них, спрашивали: а что это, а это что? После всех хлопот все с удовольствием посидели за столом. Так что познакомились почти со всей деревней сразу!

Деревенский житель, не глядя, только по звуку, может безошибочно определить: кто поехал, с кем, куда и зачем! Поначалу меня это поражало, сейчас сам уже так могу. Всё дело в малочисленности нашей.

Вспоминаю: стал священником, только что вернулся в деревню, май месяц, почти лето, длинные дни, куча дел. А жил я тогда один, матушка ко мне присоединилась через два с половиной года, почему так — это отдельная история. За полночь падал и проваливался в сон.

Просыпаюсь в пять утра от стука в окно. Думаю: затаюсь! За окном — голос нашего пастуха (а он заходил редко и только с одной целью — похмелиться): «Лёша..» — «..» (я молчу). — «Николаич..» — «..» — «Алексей Николаич..» — «..» — «Батюшка!» — «..» — «Отче наш!!!»

Ну, тут я уже не выдерживаю, встаю и, стараясь сдерживать смех, иду открывать.

Если считать это назойливостью, то, пожалуй, это было самое явное её проявление. Люди у нас неназойливые, никто особо мне в душу не лез, да и сам я довольно открытый к общению человек. Никакого дискомфорта не испытывал. Скорее даже сам страдал от деликатности местных. Например: осень, холод, грязь, приходит гость и разувается чуть ли не на улице. Чтоб не наследить, пол не испачкать!

А вот когда священник любопытный, это плохо.

Трудно даются первые годы служения

Протоиерей Алексий Новиков в больничном храме

— Сельский приход — каковы его особенности?

— Приход наш маленький. Думаю, это особенность всех деревенских приходов, где деревни продолжают пустеть; на юге России деревни есть в сотни дворов, там ситуация другая. Маленький, но дружный; радости и скорби — общие. Хотя маленький — относительно приходов больших городов. А для деревни неплохо, 20 причастников — это как правило. А бывает и за 30. На вечернем богослужении — человек десять, редко больше. Кто любит тишину в храме, молитву — имейте это в виду! Дети — нечастые и немногочисленные наши гости, постоянно приходят 5−6 чад, им мы всегда рады. Детский говорок на Литургии ласкает слух. Трудно даются первые годы служения, когда в храме сначала один-два человека, через год — три-четыре, укрепление идёт потихоньку.

Важная особенность деревенского прихода — постоянство, неизменяемость, думаю, можно так сказать. В этой ситуации есть некая неизбежность, обречённость. Наверное, это особенность деревенского крестоношения — и для пастыря, и для паствы. Без любви тут никак. Священник вчера, сегодня и завтра один и тот же, и прихожане — те же. И так год за годом. Новое лицо, не случайное (приехал кто-то могилку убрать, заглянул в храм), из местных, — приятная, радостная редкость. Горожанин может выбирать: здесь душно (или: тесно, скучно, от священника луком пахнет и т. п.), пойду в другой храм. Священник в городе тоже не всех своих чад постоянно и сразу видит: сегодня один пришёл, завтра другой, послезавтра третий. Новые лица, опять же, всегда есть.

Особенностью является и выраженная зависимость числа приходящих в храм от сезонных работ (посадка огородов, сенокос, уборка картошки и т. п.) в тёплое время года и от погоды: в сильные морозы (а они у нас бывают) людей меньше. Хотя однажды, помню, жуткий мороз был, возвращаюсь домой со всенощной и думаю: завтра, наверное, никто не придёт. Так пришло людей в два раза больше, чем обычно. В городе это меньше заметно и мороз не так страшен: в транспорте тепло, а вот летом в дачно-отпускной сезон тоже «спад», но не так выражен. Можно сравнить: ожидал десять — пришло пятеро. Или: ожидал двести (в городе) — пришло сто. Чувствуете разницу?

На первых порах своего служения я, как и полагается, думал, что мало людей приходит из-за того, что я плохой. По пословице: «Каков поп, таков и приход». Но потом эти помыслы меня оставили. Смысл этой поговорки верный, но он — в другом, не в числе, а в образе мысли, поведения.

Один деревенский пастырь возглашал: «Мир всем!» И добавлял: «И тебе, Егоровна!» — так как кроме Егоровны больше никого в церкви не было.

Грустная особенность: на нашем приходе почти нет молодёжи. Возможно, причиной тому свойственная молодым людям легкомысленность, возможно — отсутствие рабочих мест, но, думаю, дело и в нас — не можем ключика подобрать к юношам и девушкам, не можем зажечь в них огонёк веры.

И ещё: в городе священнику его прихожане вряд ли благословят банку молока или десяточек яиц. У нас это бывает!

— Храм, в котором вы служите, построен заново или же действовал в советское время?

— О нашем храме я рассказал в очерке «Живи, Русская Деревня!» Он небольшой, и для тех, кто не читал, привожу его полностью.

Первая служба 29.09.2013

«Наш деревенский Свято-Троицкий храм стоит на Озерецком погосте. Могилки тех, кто жил здесь прежде, а может быть, и тех, кто его строил и в нём служил, и тех, кто просто приходил помолиться в праздник, крестился здесь, венчался, подступили почти вплотную к старым церковным стенам. Может быть, похоронены здесь и те, чьими руками сложена из больших валунов кладбищенская ограда, которая, как, впрочем, и сам храм, сильно пострадала от времени. За храмом — неглубокая, извилистая, с каменистыми перекатами, речка Добша; там можно поймать форель, а если повезёт — увидеть, как ловит её осторожная выдра.

Нынешняя весна очень необычная, порывистая какая-то, а на 9 мая, в День Победы, нашу округу за ночь укутало толстое снежное покрывало, сквозь которое всё же пробивалась первая травка и зелёная молодая листва берёз и черёмухи. Такое бывает не каждый год, но наш храм не удивился, он видел многое — в 2012 году ему исполнилось 250 лет. Видел он, и как плыли по Добше выброшенные из него, поруганные иконы. Помнит он, и как заколачивали двери, и как уводили последнего священника, и как молодой тракторист выцарапал на его стене: «Коля + Маша = любовь»..

Известно, что построил наш храм помещик Пётр Афанасьевич Кармолин на свои собственные средства. В храме было три престола. Главный, летний, неотапливаемый — во имя Святой Троицы, и два зимних, тёплых — святителя Николая Чудотворца, архиепископа Мир Ликийских, и великомученика Димитрия Солунского Мироточивого. Над зимними приделами возвышалась величественная колокольня, которая, по словам старожилов, была выше самого храма, высота которого сейчас более 20 метров. Ни зимних приделов, ни колокольни и колоколов, ни алтаря летнего храма время не пощадило — ничего этого нет. Не удалось найти ни рисунков, ни фотографий. От величественного даже по городским меркам храмового здания остался только квадратный в плане четверик (трапеза) летнего храма с огромными проломами в восточной и западной стенах, с провалившимися верхними углами. Свод храма обвалился.

В сентябре 2013 года, после десяти лет восстановительных работ, богослужения в нашем храме, прекратившиеся (да-да, правильно догадались) в 1937 году, возобновились. После 70 с лишком лет вновь под восстановленным сводом зазвучал начальный возглас священника, и вторил этому возгласу церковный хор. Наш хор! Радовались люди, стар и мал, радовались гости и помощники, радовались живые и усопшие, радовался Ангел нашего храма!

До этого дня все эти годы мы служили во временном храме, оборудованном своими руками в пустующей сельской больнице. Ах, какая была больница! С родильным отделением и рентгеновским кабинетом! С аптекой! Ах, какой был в Озерце совхоз — «миллионер»! Было — прошло. Но люди-то остались! Мы живы, мы хотим и можем жить, мы верим, любим, надеемся. Самому младшему нашему прихожанину полтора годика, а самому старшему — 92 два, правда, года берут своё. Мы живём не воспоминаниями, а днём сегодняшним. А сегодня у нас есть не так уж мало: администрация, школа, почта, магазин, медпункт, дом культуры, библиотека. Есть ещё у народа и коровы, и поросята, и овечки, и куры с петухами, и прочая живность. У нас есть земля! И огород мы сажаем! И сено косим! И в возрождённом храме уже семь младенцев приняли святое крещение. А через год после первой службы чудо у нас было — первое венчание совершили, венчались наши прихожане. Первую приходскую свадьбу, как положено — с баяном, гуляли всем селом.

На сегодняшний день нам удалось возвести «с нуля» стены алтаря, подвести их под крышу, сделать пол, потолок, внутреннюю отделку алтаря и оборудовать его всем необходимым. Теперь служим с настоящим алтарём, просторным и светлым, как и сам храм. Работы хватит минимум ещё на десять жизней.

Зимой погост укутан снегом немыслимой белизны. На кустах сирени сидят, поскрипывая, важные розовогрудые снегири в чёрных шапочках, а в отдалении внимательный глаз заметит цепочку лисьих следов. Весной в пойме Добши, в пьянящем буйстве черёмухи правят всенощное бдение соловьи. Летом в пение церковного хора через приоткрытое окно храма вплетается задорное воробьиное чирикание, а по мраморным плитам пола проплывает тень пролетающего мимо аиста. Ну, а если вы приедете (такое уже случалось — будем очень рады!) к нам осенью, вас встретят у входа огненные бархатцы и сгибающиеся под собственной тяжестью красавцы георгины.

Наш храм всегда красив. Ранним утром лучи восходящего солнца делают его золотым, а тихой деревенской ночью над ним плывёт загадочный и величественный Млечный Путь, как бы делящий надвое глубокое чёрное небо, полное мохнатых звёзд.

Стелется утренний туман над Добшей. Пока ещё поют петухи, пока мычат коровы и тарахтит за околицей трактор, пока ещё есть кому слушать соловьёв, заливающихся в черёмуховой пене, и бегать босиком по нагретому солнышком мелководью, разгоняя шустрых мальков, я говорю: живи, Русская Деревня, я не хочу, чтобы ты умирала!"

Шприцы наркоманов и видимый признак неоставленности Богом

— Правда ли, что сёла, где церкви сохранялись, сохранили и тот старый добрый русский православный характер, основательность, без которых нам сейчас так сложно? Правда ли, что глубинка без Бога превращается в трясину со всеми страшными атрибутами — пьянством, развратом, разбоем и т. п.

— Ох, без Бога всё превращается в трясину: и город, и деревня, и глубинка, и казовый конец.

— Батюшка, простите, а что это за «казовый конец» такой?

— Казовый конец — наиболее выгодная, показная сторона чего-либо. Когда раньше купцы продавали сукно «штуками», то внутрь заворачивали худший, а снаружи, соответственно, оставался лучший, который и показывали покупателю, казовый конец.

В нашей округе три храма, примерно одного времени постройки (конец XVIII века): один не был разрушен, только разграблен, осквернён и закрыт в хрущёвские гонения, два других сильно пострадали, наш — особенно сильно. Просмотрите на фото руин, с чего мы начинали. Для меня нынешнее состояние храма, частично восстановленного, было, есть и будет оставаться Чудом. В тот период, когда все храмы бездействовали, в одной благочестивой семье свято хранилась Великая Агиасма — крещенская вода. Пользовались и доливали простой водой. И так до тех пор, пока не возобновилось богослужение и снова состоялось Великое освящение воды.

Те, кто веру имел, не терял её. Я знавал их. Это были Дубы! Корни нашего православного народа! И то, что храмы были закрыты, не повлияло на них. Многие из них сейчас уже отошли в вечность. Но ведь стали-то они такими, с русским характером, когда храмы ещё не закрыли, значит — влияет! А теперь храмы снова открыли, и на смену им пришли другие! Значит — не всё потеряно!

Видимым признаком того, что Господь не оставил нас, как раз и является возрождение нашего храма. Но если бы вместе с восстановлением храма восстанавливались и наши исковерканные десятилетиями безбожия души.

Однако не стоит думать, что наша глухомань не подвержена негативным веяниям времени, что у нас тут Китеж-град в полном великолепии своего расцвета. И наркотики дошли до нас, и детей балуют, лодырей-потребителей растят. Но, по сравнению с городом, у нас «цветочки». Тот самый папа, который с коромыслом воду носил, рассказывал: выйдешь на детскую площадку, а там всё шприцами усеяно.

Жизнь накануне Потопа?

— Действительно ли русская глубинка требует новой проповеди о Христе, о Евангелии? Или лучше сказать — постоянства в такой проповеди и личного примера? Вообще сложно ли говорить о Христе в русской глубинке?

— Мой брат и сослужитель, священник соседнего, тоже удалённого от епархиального центра деревенского прихода, очень образно сказал: сегодняшняя проповедь о Христе схожа с проповедью праведного Ноя незадолго до Великого потопа. Тогда люди, прекрасно знавшие истинного Бога, но забывшие Его, отступили от Него и сочетались злу, и сегодня — один в один, то же самое. Сегодня все (или почти все) знают о Христе, но почти все не желают жить со Христом, со злом как-то удобнее.

Говорить о Христе несложно, и не только в храме, но и в городе, и в деревне, и в школе, и у братской могилы на День Победы, и на Дне пожилого человека. И понимание у народа Божиего находим. Сложно жить, как Христос. Думаю, любой пастырь со мной согласится.

Личный пример — да, конечно. Если сам не делаешь, не умеешь, не стараешься, то никого этому не научишь.

Постоянство — да, необходимо, в том смысле, что пастырь должен жить среди паствы, а не просто приезжать, регулярно или не очень. Я после хиротонии выписался из Питера и прописался в своём деревенском доме. И все об этом знают. Знают, что я — не чужой, готовый в случае чего податься в тыловой обоз. И очень приятно было как-то услышать от нашей прихожанки: «Батюшка, а мне кажется, что вы и всегда тут с нами жили».

Самый счастливый священник на свете

— Бывали ли случаи, когда вы благодарили Христа за знакомство со Святой Русью, находясь в глубинке? Поразили ли вас чем-то местные жители по-доброму?

— Какие там «случаи»! Сказать, что благодарил и благодарю постоянно, каждый день, каждую минуту — значит, не сказать ничего. Мы так давно сжились с благодарностью, что просто не приходит в голову быть чем-то недовольными. Именно этот затаённый уголок Святой Руси, люди, здесь живущие, подарили нам и радость служения Богу и людям, и простое человеческое счастье. Наверное, это очень высокие слова, но мне представляется, что они не полностью выражают наши с матушкой чувства. Возможно, об этом нельзя говорить, но скажу: мы самые счастливые люди на свете!

Местные жители. Конечно, поразили и продолжают поражать. Пара примеров.

Наша ближайшая (дом её видно из окна) соседка тётя Лида, ангел-хранитель нашей деревни. Родила и воспитала десять детей. Мать-героиня. Когда в первый год своего пребывания в деревне мы стали потихоньку обживаться, она предложила приходить к ней за молоком. Ну, супруга и пошла с бидончиком и с какой-то денежкой. Бидончик тётя Лида наполнила «с горкой», так что крышку было не закрыть. Оля хотела оставить денежку, но тётя Лида замахнулась на неё «обменным» бидончиком и прогнала со словами: «Щас как дам бидоном!» И никогда, ни разу, ни за что не взяла ничего.

Та же тётя Лида, узнав в этот же первый наш приезд, что мы дочку после окончания третьего класса собираемся в лагерь отправлять, решительно восстала против этого: «Ну вот ещё, в лагерь! Дом купили, а сами — в лагерь. Привози её, Ольга, после школы ко мне, а сами потом в отпуск приедете!» И ведь привезла её супруга, хотя видела эту тётю Лиду в первый раз! И потом привозили — и никогда не жалели об этом!

Зимой

Тамара, наша первая и бессменная певчая, наше солнышко, душа всех наших приходских и общедеревенских праздников, боится собак. Случилось ей как-то тёмным зимним вечером идти по безлюдной дороге — топить печь в больничном храме. Навстречу долговязый Лёшка по прозвищу «Метр» идёт тем же зимним вечером по своим тёмным делам, да и говорит: «Смотри, Тома, волки ходють!» (а у нас, и правда, иногда волки появляются) — и поплёлся своей дорогой. А Тома и собак-то боится, а уж про волков услыхала — села в сугроб и заплакала. Недавно мы её на пенсию провожали, она с улыбкой вспоминала: «Посидела, поплакала, а ведь надо идти топить, а то народ замёрзнет на службе. Пройду немного, посижу, поплачу, дальше пойду, так и дошла». А ведь надо и домой вернуться! Вот натерпелась страху! Но служба не сорвалась!

Тамара с внуком

Разве это не поразительно? И таких маленьких, но чудесных из-за своей христианской обыденности историй множество.

Кому — ссылка, кому — счастье

— Вопрос из разряда «нелакированных»: а почему, как вы считаете, служение в селе воспринимается многими священниками из города как страшное наказание, трагедия, катастрофа? Я не выдумываю, я знаю таких. Они панически боятся служения в селе. Если и служат, то только приезжая в гости, желательно летом, когда всё красиво и баня с чаем, и осенью тоже: грибочки, ягодки — вот тогда можно съездить послужить. В гости. И, кстати, почему некоторые епископы считают служение на селе одним из видов наказания неугодного или провинившегося клирика?

— Мне это очень трудно объяснить, ведь сам я люблю деревню. Может быть, кому-то для удовлетворения самолюбия аудитория нужна, кому-то от благ цивилизации уезжать неохота, зависимость от них уже сформировалась. Привык к тёплому туалету, а в деревне, чего доброго, на улицу в мороз придётся ходить по нужде. Как тут не загрустить? Кто-то просто боится заскучать (у нас до сих пор горожане спрашивают: а чем вы там занимаетесь? а вам там не скучно?). Кто-то опасается народа деревенского, полагая, что он неспособен оценить талантов пастыря; кто-то думает, что в деревне все пьют не просыхая. — наверное, много банальных причин.

Но как поётся: «А подойди-ка с лаской к ней (к деревне — в нашем случае) да загляни-ка в глазки ей, увидишь клад, какого не видал!»

Про наказание надо у архиереев спросить, почему они так считают. Я уже говорил, что деревенская жизнь не всем годится и если священника «сослать» в чуждую ему среду, то вряд ли эта ссылка будет способствовать его исправлению.

Кстати, о гостях. Сам я в гости не люблю ходить. Избегаю даже этого. А вот принимать гостей — с большой радостью! И банька будет, и грибочки, если в слой попадёте! И цветочки полевые в вазочке!

Не всякий епископ — Батый

— Ещё — в блок скорби и печали — такая история. Как бы вы её прокомментировали? Знакомый священник служил в сельском храме, вместе с общиной построили его. Община, соответственно, крепкая и дружная. После смены власти в епархии, превращённой в митрополию, наступили новые порядки, и за радость служить вместе с митрополитом настоятель должен был выложить 25 000 рублей (для сельских церквей полагается великодушная «скидка») в конвертике. Звонит ему благочинный и говорит: «Такого-то числа у тебя владыка будет служить. Взнос — 25 тыщ. Плюс иподиаконам, плюс стол для избранных, итого около 50 тыщ». Тот ему: «Помилуй, отец, у нас нет столько денег — на ремонт собираем!» — «Скажи своим „спонсорам“, что нужны деньги на ремонт, а сам — в конверт!» — «Я им, что, врать буду?!» — «Иначе проблемы». Священник врать не стал и денег в конверт не положил. Вскоре настоятель сельского прихода сменился — прежний был вынужден продать дом, который строил своими руками, и вместе с многодетной семьёй переехать в другую епархию/митрополию.

Вот это всё как воспринимать, отец Алексий?! Какая же это поддержка сельских храмов с их нищенским бюджетом? Какая же здесь радость от приезда епископа, когда его появление воспринимается как Батыево нашествие? Почему нет радости от общения со священноначалием? Каков ваш совет, как вести себя христианам? Сталкивались вы с подобным?

— С таким безобразием, слава Богу, сам не сталкивался, хотя архиерей ко мне не раз приезжал. У нас такого нет и не должно быть нигде. Другого варианта просто нет, иначе все мы погибнем.

Я слышал про такое, а поскольку у нас этого нет, то полагаю, что всё зависит от конкретных людей. Священник находится в полном послушании у архиерея, но от обоих зависит, будет результат их служения благой и спасительный — или же нет.

Несмотря на то, что ваш вопрос лучше задать архиерею, а не простому священнику, дерзну сказать несколько слов. Откровенно говоря, от вашей истории болит сердце. Объяснение этому одно. Если «созижду Церковь Мою на камне, и врата адова не одолеют ей», это не значит, что они, врата адовы, не стараются постоянно её одолеть. Церковь — это не безжизненная замшелая крепость, это — живой Богочеловеческий организм, Божия составляющая которого не вызывает вопросов, и мы воспринимаем это как само собой разумеющееся. А вот что касается человеческой составляющей, тут мы часто хотим, чтобы и она была такой же равноценной, равночестной, как и Божия. Но это невозможно, все мы, люди, немощны и грешны, это неизбежная данность, это реальность. Другое дело — как далеко и глубоко распространяются наши немощи на Церковь. Как вести себя? Тем, кто соблазняется немощью человеческой, надо об этом помнить. И не забывать, что существует и Божия сила, которая «в немощи совершается».

Встреча владыки нашим старейшим прихожанином

Повторюсь: сам с такой «практикой» не сталкивался. Наш владыка служил несколько раз в нашем храме — ни о каких «конвертиках» или о чём-либо подобном и речи не было. После первой службы в частично восстановленном храме (а на неё мы постарались пригласить всех основных наших помощников) мы исключительно по собственной инициативе, с радостью, своими руками и руками этих же помощников организовали трапезу (сами варили и жарили, собирали посуду и стулья и т. п.) в Озерецком ДК на 80 человек — но это было совершенно добровольно и как-то иначе и не мыслилось, ситуация обязывала — шутка сказать: первая Литургия в восстановленном (пусть и частично) храме, да ещё возглавляемая архиереем! Праздник всенародный!

А последний раз епископ, два сослужащих священника и водитель дома у нас обедали после Литургии. Обычный обед. И радость была и от приезда, и от службы соборной, и от общения (после службы владыка ещё с народом Божиим в школе пообщался, на разнообразные нелакированные вопросы отвечал).

Спросите: как бы я поступил на месте того батюшки? — И врать бы не стал, и уезжать бы не спешил.

Радость Воскресения сильнее лени

— Как держится, чем живёт община христиан в глубинке? Что в ней главное? Кто? Что важнее людям, по вашим наблюдениям, — Христос или обряды?

— Держится и живёт она любовью. Главное — это любовь. Ведь она, как известно, «не ищет своего». Нужно понимать это так, что мы принимаем людей такими, какие они есть, у нас нет стремления переделать окружающих или вновь прибывших «под свою гребёнку». Бывает так: появляется новый человек на приходе, а мы его сразу одёргиваем: этого нельзя, того нельзя, у нас не так делают, надо вот так, чего сюда встал (или сел) — я тут стою. И сами думаем: зачем пришёл, ничего не знает, не умеет, лучше бы вообще не приходил, без него спокойнее было. Образуется замкнутая «православная» секта. Мы такие вещи, когда они на первых порах появлялись, пресекали, результат — у нас такого нет, всем рады!

От личности пастыря напрямую зависит, какой станет община: или она будет замкнутой в себе, или открытой для всех.

Община маленькая, объединяет её, конечно, взаимопомощь, чувство локтя. У кого-то трактор есть, кто-то машину может отремонтировать, кто-то пчёл держит, у кого-то урожай фантастический, кто-то поросёночка зарезал, у кого-то молочко, яйца, у кого-то сыворотка противозмеиная в холодильнике лежит — поделимся, поможем, но за выращенное своими руками, за труды стараемся вознаградить друг друга. Это нормально.

У нас, например, — мы оба с матушкой в прошлом врачи — аптечка солидная, тонометр, шприцы, об этом люди знают.

Приходские праздники для детей и взрослых, не только прихожан, тоже объединяют, они у нас регулярно на Рождество и на Пасху бывают. И Дед Мороз со Снегурочкой нас не забывают! Даже когда они в отпуске! Трапезы общие бывают, но не после каждой службы.

В психо-неврологическом интернате

Поездки по району бывали с концертами: в отдалённые школы, интернаты, дома престарелых. Поём, стихи читаем, фильмы хорошие показываем.

С детьми занимался рисованием, скворечники делал, мультики смотрел, купаться вместе с ними ходил, рыбачил, играл, в гостях они у нас бывали нередко.

Почему в прошедшем времени? Последнее время наша активность поубавилась: матушка больна, мы третий год боремся с онкологией. Позади несколько операций, лучевая и химиотерапия. Продолжаем лечение, это оттягивает «на себя» силы и время. На эту Пасху праздника впервые не было. Но — надеемся, что Господь придаст и того и другого.

Крестный ход на Троицу

Христос, конечно, важнее тем, кто со Христом. Это — малое стадо. Самая посещаемая служба — Вербное воскресенье, больше всего причастников. На Пасхальный крестный ход ночью приходят и те, кого весь год в храме не видно, в том числе и молодёжь (может быть, из-за таинственности возникает романтика, но я думаю, радость Воскресения сильнее лени и желания поспать). В остальном, повторюсь, — нас малое стадо.

Ядовито-анилиновые цветы

— А тем, кто без Христа, конечно, важен обряд. Особенно точность исполнения обрядов, связанных со смертью. Почему, например, в руку покойника свечку батюшка не вложил? А если вложил по настоятельной просьбе, то почему не в левую, а в правую? Как же он «там» креститься будет! А почему у вас могилу не запечатывают? — Как это? — Объясняют: оказывается, что на могильном холмике, вминая в землю черенок лопаты, священник должен изобразить крест.

Об обрядоверии. Наш храм — Троицкий, на погосте. С Пасхи начинает народ уборку отеческих могилок. Чем блице к Троице, тем ожесточённее рёв бензиновых триммеров-кос, убираются старые надгробья, ставятся новые, лучшие, «вечные», красятся оградки, втыкаются в землю ядовито-анилиновые искусственные цветы. Во всём этом отчётливо чувствуется тщета и отсутствие веры, тем более что в храм практически никто не заходит, хотя он и открыт, и богослужение совершается. Больно на всё это смотреть. К Троицкой родительской субботе этот процесс достигает апогея.

Некрополь, сиречь город мёртвых, как бы оживает. Кругом празднично одетый народ. На столиках у могил, аккуратно покрытых салфетками или полотенцами, стоят бутылки, разложена разнообразная снедь-закуска. Тихие с утра, к полудню разговоры становятся громче, некоторые любители поминок уже «навеселе».. В храм, повторюсь, никто не заходит.

Однажды меня пригласили помолиться (для поминовения) на одну могилку. Молодые, красивые люди стояли вокруг неё. Подойдя, я внутренне оторопел: вся могила была уставлена такой разнообразной снедью, что ассортимент сделал бы честь многим магазинам. Даже не уставлена, а устлана толстым слоем. Хотя всё было на тарелках, но самих тарелок из-за лежащих на них продуктов не было видно. Колбаса, ветчина, сало — разных сортов; помидоры, огурцы — свежие и консервированные, зелень, разнообразные фрукты, для которых ещё был не сезон, разная сдоба, всевозможные конфеты и шоколад. Венчали этот натюрморт батарея бутылок (марочные вина, разные водки и коньяки) и — ананас. Могильного холма просто не было видно.

Всё это и сейчас стоит у меня перед глазами. Священник — человек весьма беззащитный: ударят его — дать сдачи не может; обругают, оболгут — смолчать должен. Каждый пастырь получает много невидимых постороннему взгляду ран, но от вида этой «колбасно-коньячной» могилы я, молодой неопытный священник, получил первую серьёзную рану. Кажется, я всё-таки нашёл в себе силы сотворить молитву.

«Спонсоры» против благотворителей: богатство не должно мешать молитве

— Как вы считаете, может быть, бедность всё-таки полезна православной общине? Не нищета, конечно, а именно бедность? Я обратил внимание: вот восстанавливается порушенный большевиками храм, зарождается добрая община, семейные отношения почти. Участвуют все в восстановлении — жертвуют, кто сколько может, и не только деньгами, но и работая на строительстве, очищении стен, укладке пола и т. д. Кто-то приносит еду. (Какие это трапезы! Они были похожи на агапы, наверное). И — все участвуют в общей молитве: настоящей, искренней, доброй.

Но. Как только храм перестаёт быть нищим, начинаются испытания другого характера. Не умею правильно их описать, но тут всё большее внимание начинает уделяться деньгам (может быть, по примеру тех самых вдовиц, которые были обделяемы, как пишется в Деяниях Апостолов?), и былая простота, семейственность, доброта, искренность уходят — начинается «бодание» за влияние на приходе, особое внимание и почтение уделяется «спонсорам», прости Господи (кстати, тоже ужасное слово, заменившее собой старых добрых благотворителей), не всегда, может быть, и склонных к православному образу жизни, второстепенными становятся нужды «обычных» прихожан и т. д. Как объяснить это явление? Оно, надеюсь, не универсальное, бывают чудесные исключения, сам видел: храм вроде бы богатый, но и любовь у людей друг ко другу сохраняется. Но тут, боюсь, речь идёт только о чудесных исключениях. Прав ли я или заблуждаюсь? Если прав, то — как себя вести христианам? Всякий раз, увидев изменения к худшему, бежать восстанавливать новый порушенный храм? Тут, конечно, большевикам спасибо: много наворотили. Но выход ли это?

— Слово «спонсоры» не употребляю. «Жертвователи, благодетели, благотворители, помощники» — только не «спонсоры». Полностью солидарен с вами в отношении к этому гадкому набору звуков. Заметьте, кстати, как легко и быстро эта и подобная ей гадость приживается в нашей речи.

Объяснить описываемое вами явление можно только людской глупостью. Что имеем — не храним, потерявши — плачем. Церковь — она не для золота, не для выгодной торговли, не для денег. Она для спасения. Вроде все мы это понимаем, но по глупости снова и снова наступаем на те же грабли. «Люди гибнут за металл», а кто там правит бал, понятно.

Троица. Больничный храм

Сам, опять-таки, не переживал того, что вы описываете, но, судя по вашему рассказу, вам лично довелось с этим столкнуться. Не сомневаюсь, что подобные вещи происходят по вине пастыря, при его прямом попустительстве, а не по вине его пасомых. Это прежде всего вопрос пастырской этики, пастырской нравственности, воспитанности священника, его личных качеств: скромности, такта, предусмотрительности. Можно ошибиться, увидеть свою ошибку, признать свою неправоту и исправить положение так, чтобы снова всем правила Любовь, которая, как известно, «не ищет своего». Во власти пастыря не позволить (или позволить, как в вашем рассказе) проявляться в приходской жизни нашим низменным страстям. Нельзя забывать, что церковь — место особого присутствия Божиего.

Думаю, также способствует таким бедам простое отсутствие даже не пастырского, а жизненного опыта. Ведь вы указываете на типичность болезненной ситуации, значит, есть предвестники грядущих бед, симптомы их (я по образованию врач, простите!). Болезнь легче предупредить, чем «запустить» её, а потом лечить. Так ещё и лечить надо умеючи!

Бежать не надо! Голову в песок тоже прятать нельзя. Надо, во-первых, потерпеть (иногда долго нужно терпеть, чтобы был результат), а во-вторых, попытаться исправить ситуацию. Ведь, как правило, в деревне у прихожан со священником весьма доверительные отношения. Болезненные вопросы не стоит замалчивать, их надо стараться обсуждать. Если священник не окончательно глуп, он обязательно поймёт.

«Богатство» храма не должно мешать нормальной, спокойной молитве, не должно раздражать, лезть в глаза и тем более вызывать зависть. В деревне мы живём скромно, и чрезмерное «благолепие» кроме отторжения ничего не вызовет. Лучше о людях подумать: они ведь болеют, лекарства дорогие покупают, дети их тоже болеют, учатся на платных отделениях, техника старая, без которой как без рук, у них ломается, да мало ли ещё насущных нужд, в которых пастырь может помочь, вместо того чтобы добавить ещё пресловутого «золота».

На фото видно, что у нас нет иконостаса. Пока. Абы какую имитацию делать уже нет желания, всё это мы своими руками уже мастерили во временном больничном храме. Сделать достойно пока нет возможности. Не беда, Господь об этом знает, подождём. А в целом убранство практически закончено. Вам судить.

— Смотришь — и глаз радуется, и сердце. Всё. Хочу в деревню!

— Милости просим, но надеюсь, у вас не создалось впечатления, что в деревне только «тишь-гладь, Божия благодать». Есть у нас и пьянство, и драки, и смертоубийства, и суициды, и ДТП. Нас тут так немного, что подобные случаи поражают и притягивают человеческое внимание и помнятся много лет, так что говорят, к примеру: «Это Сашка (или Васька), который жёнку свою зарезал»; «Это дом Фильки, который летось удавился».. Грустно и больно.

А радостное и доброе — оно тихое, ненавязчивое, но его-то — больше! Замечать не хотим, не умеем!

— Но часто возникает желание оторваться от городского дивана-интернета-телевизора и прикоснуться всё-таки к настоящей России. Той самой, о которой вы говорите: тихой, ненавязчивой, доброй и радостной.

— Да, у нас ещё можно поспать на русской печи, погреть бока, и связь у нас мобильная практически отсутствует! Был у нас в гостях москвич, руководитель одного православного издательства, так когда он отъехал от райцентра (в нашу сторону) и увидел, что пропала сеть, — запаниковал. Ещё в разговоре он часто повторял: «Да это на любой заправке можно найти! Да это в любом магазине есть! Да это в любой сберкассе можно сделать!», и когда понял, что все эти блага лишь в 45 км, стал относиться к нам как к подвижникам. Конечно, это вызывало улыбку!

Приезжайте, будем только рады осуществлению такого здорового стремления, способного очистить и голову, и сердце! Желающих прикоснуться, а может, и поучаствовать в нашей жизни приглашаем в гости!

С протоиереем Алексием Новиковым беседовал Пётр Давыдов

http://www.pravoslavie.ru/104 003.html