В Третьяковской галерее есть два живописных "хита", мимо которых не пройдет ни один посетивший Третьяковку впервые, как не пройдет он мимо "Джоконды" в Лувре.

Это картина Ильи Репина "Иван Грозный убивает своего сына" и "Явление Христа народу" Александра Иванова. Можно их любить или не любить, но брендом Третьяковки являются они. Остальное - это дело вкуса, личных симпатий и антипатий. Короче, дело выбора. Репина с Ивановым не выбирают. Наоборот, это они выбрали нас, чтобы поставить на нас какой-то нравственный и психологический эксперимент.

Старый вурдалак обмазался в крови убитого им сына, трогательно прижимая к себе его разбитую голову. Но на это смотрят часами. Потому что, минуя здравый смысл, эта картина несет в себе какой-то невероятный и непостижимый душевный заряд. Или лучше сказать, разряд. Глядя на нее, разряжаешься в каких-то подсознательных страхах или, как выражаются теперь, фобиях. Не нужно никакого психоаналитика, не говоря уж о глупейших американских "ужастиках".

"Явление Христа народу" - феномен иного порядка. Изначально, по замыслу художника, она была призвана именно "заряжать", нравственно преобразовывать зрителя, превращая материальное тело в духовный организм. Грубо говоря, из куска плоти ты должен превратиться в религиозное существо, почувствовать вкус жизни вечной. Однако, доводя до предела контраст материального и духовного, который должен был потрясти зрителя, сломать в нем материалистический стержень, Иванов сам сломался.

Встречавшийся с ним осенью 1857 года Иван Тургенев, посмотрев только что законченную картину (она писалась более 20 лет, из которых последние десять художник не допускал в свою римскую студию практически никого), осторожно заметил в письме к Павлу Анненкову: "По глубине мысли, по силе выражения, по правде и честной строгости исполнения вещь первоклассная. Но есть недостатки. Колорит вообще сух и резок, нет единства, нет воздуха на первом плане... все как-то пестро и желто. Со всем тем я уверен, что картина произведет большое впечатление (будут фанатики, хотя и немногие)".

Он недаром осторожничал. Привезенное в Петербург в 1858 году невероятных размеров (пять с половиной на семь с половиной метров) полотно было принято публикой, скорее, отрицательно. Хотя за считанные дни ее посмотрело более 30 тысяч человек. Да и как ее можно было оценить "на ходу"? До художника, и без того панически боявшегося возвращения в Петербург, стали доходить слухи, что император Александр II, обещавший купить картину еще будучи цесаревичем, вместо 30 000 рублей даст то ли десять, то ли пять, то ли не даст вовсе ничего, а только пожизненную пенсию... Нервы Иванова взвинтились, он заболел холерой и скончался в том же году, не дождавшись триумфа, на который положил по сути всю жизнь. Уже после смерти пришло известие, что царь покупает "Явление..." за 15 000 рублей и жалует Иванова орденом Святого Владимира. Ужасно русская история!

Тургенев свидетельствовал, что накануне возвращения в Петербург Иванов "тронулся". Например, он боялся принимать пищу в итальянских ресторанах, утверждая, что его "отравляют медленным ядом", так что Василий Боткин даже предложил во время совместного обеда поменяться тарелками, чтобы доказать нелепость подозрений.

"Что за непостижимая судьба этого человека!" - восклицал в "Выбранных местах из переписки с друзьями" боготворивший Иванова Гоголь. Их судьбы были очень похожи. Как и Иванов, Гоголь полагал, что его главное творение - "Мертвые души" - не просто произведение, а сверхпроизведение, нечто такое, после чего человеческая жизнь не может идти обычным порядком. Например, Гоголь не опасался цензуры. Он считал, что "Мертвые души" должны быть написаны с той степенью совершенства, чтобы "самый глупый и придирчивый цензор" понял, что не напечатать такое просто нельзя. И Иванов, и Гоголь рассматривали свои вещи не как творения, а как Явления, подобные Явлению Христа.

Сказать, что картина Иванова - это тяжелый труд, значит, ничего не сказать. На жизнь в Италии лучшему выпускнику Художественной академии, где преподавал его отец, исторический живописец Андрей Иванов, положили два года, в течение которых Общество поощрения художников обязалось выплачивать ему пенсион. Вместо двух он провел в Риме двадцать отшельнических лет, не приехав хоронить даже отца с матерью. На скудные деньги, поступавшие от родителей и доброхотов, он покупал краски и кисти, сам порой голодал, ходил в единственной куртке и не думал ни о чем, кроме своей картины.

Сначала он не вылезал из Сикстинской капеллы, копируя Микеланджело, потом создал множество эскизов на библейские сюжеты. Затем написал изумительную картину "Явление Воскресшего Христа Марии Магдалине", за которую его в 30 лет удостоили звания академика живописи. Но это была лишь подготовка. Он путешествовал по Италии, напитываясь пейзажами и человеческими лицами, специально изучал еврейский тип внешности, чтобы максимально достоверно изобразить крестящихся евреев, собравшихся возле Иоанна Крестителя. "Вдруг слышишь по лицам, в какой земле происходит дело", - с восхищением писал Гоголь. Подготовительные работы сами по себе заслуживают отдельного музея, да и во всей совокупности они, пожалуй, художественно значительнее самого "Явления..." В конце концов Иванов сам понял это и задумал еще одно сверхтворение - собственный Храм Искусства, который был бы одновременно историческим пантеоном всего человечества. Не успел. А вот на завершении картины это сказалось отрицательно, он к ней несколько охладел и заканчивал потому, что не закончить было бы еще большим безумием, которое бы уже просто никто не понял.

Русские в Риме шли к нему в студию как на паломничество, как ходили, скажем, к Серафиму Саровскому, пока сам художник окончательно не закрылся от мира, встречаясь лишь с отдельными избранными, среди которых первым был Гоголь. Это был художник-монах, находивший, по словам Гоголя, блаженство в нищете. Гордыня его замысла странно сочеталась с отсутствием самолюбия и детским нравом в соединении с глубоким умом.

Даже иронический Тургенев признавал: все слабости картины меркнут перед величием жизненного подвига Иванова, и если выбирать между ним и "красивым" Брюлловым, выбор очевиден: Иванов!

Вот об этом, наверное, и стоит поразмышлять перед этой невероятной картиной, нашим трагическим русским брендом.


Павел БАСИНСКИЙ
"Российская газета"
28 июля 2006 г.