Матушка   Схимонахиня Сепфора

 

 

  

I

 

     Схимонахиня Сепфора, в миру Дарья Николаевна Шнякина (урожденная Сенякина), родилась в крестьянской семье, в селе Глухово Гавриловского уезда Тамбовской губернии 19 марта 1896 года по старо­му стилю. Отец ее, Николай Алексеевич, крестьянин-середняк и мать, Матрона Герасимовна, были трудолюбивыми, честными, верующими людьми, хотя и неграмотными. Из тринадцати детей, родившихся у них, выжило только трое: Дарья и ее братья Василий и Павел. Первый брат был впоследствии убит на    войне 1914 года, второй при раскулачивании, в начале 30-х годов.

     Матушка в конце своей жизни (а она прожила сто один год) вспоминала: «Жили мы хорошо с родителями, ходили в храм... Икона на вратах... Монахи были в родне моего отца: один монах, а другой жил как монах — все знал... В маминой родне было три монахини и один монах».

     Дед Дарьи, крестьянин Алексей, много ездил по святым местам. В 1903 году привез семилетней внучке четки. Матушка вспоминала также, как учили ее Иисусовой молитве жившие в Глухове при храме Покрова Божьей Матери монахини, обучая ее шитью и ткачеству, они говорили, что во время работы нужно произносить молитву «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную»...

     Работы в деревне было много. К ней крестьяне приобщались уже с детства. Труд тяжелый, разнооб­разный: в огороде, в лесу, на пашне да на скотном дворе. В воскресенье ходили в храм. Жизнь была у нас в деревне простая, среди русской природы – открытой Божьей книги, говорящей о Создателе.

     На третьем году войны смертью храбрых пал на поле брани брат Дарьи Василий. Вскоре скончался отец, ему было в это время всего сорок пять лет. Почувствовав приближение смерти, он зажег свечу и, сжимая её в холодеющих руках, сказал: «Подержите меня... Я сейчас умру». Дарье исполнилось двадцать лет. Отец, пока был жив, не выдавал ее замуж, так как знал, что она этого не хочет. Она желала принять иноческий постриг. Вера её была углубленной в Боге, она не хотела творить самочиния, жить по своей воле, она не просила родителей, позволить ей покинуть мир. Не забыл и Господь причислить ее к ангельскому чину. Он повел эту верную Ему душу через многие испытания и наградил великими духовными дарами.

     Долог был этот поистине узкий и каменистый путь для матушки Сепфоры! Господь, сотворивший обитель в ее сердце, не оставлял ее. Она любила Господа и знала, что тот есть любящий Его истинно, кто исполняет Его заповеди. Людям казалось, что перед ними грубая крестьянка, неграмотная, в самой простой, всегда темной одежде, в лаптях, а потом в сапогах или чунях с глубокими галошами, всегда покрытая платком, а это был духовно просвещенный – Самим Богом – человек, не изучением, а духом постигший многие тайны аскетического делания.

     Когда после кончины отца, в 1916 году, к ней посва­тался молодой односельчанин Димитрий Шнякин. Человек верующий, бывавший в Сарове и Дивееве. мать Дарьи благословила этот брак. Девушка безропотно подчинилась. Она вошла в большую зажиточную семью: у свекра, старосты сельского храма, было четверо сыновей и дочь, большое хозяйство. Он не позволял своим детям после женитьбы отделяться от пего, и вот в доме собралось пять снох, пять молодых женщин. Дарья стала старшей снохой, которой по чину полагалось за всем следить, всем распоряжаться, словом, быть домо­правительницей. Матушка вспоминала, что ей тогда «лапти некогда было снять, не то что отдохнуть». Она справлялась со всеми делами, и все были ею довольны. И совсем не устава т. Господь давал силы, так как она постоянно помнила о Нем.

     В 1917 году у нее родилась дочь Александра. Затем сын Владимир, который умер младенцем. И в 1922 году — дочь Параскева. После рождения Параскевы свекровь, довольная ее трудами и духовным устроением, отпустила ее с глуховскими паломницами в Саров и Дивеево. Время было трудное. Кругом по деревням – голод и болезни, нищета и запустение. Саровские монахи и дивеевские инокини лишены были новой властью всего хозяйства, жили в великой скудости. Саровский настоятель Руфин (уже предпоследний) выбивался из сил, не зная, как накормить братию.

     Паломники, простые русские люди, шли по проселкам через поля и леса, ночуя в стогах сена или на лесных полянах, подкрепляясь в пути сухарями с водой. Несли в святую обитель что кто мог: кусок полотна, новые лапти, немного крупы, соли, постного масла... Дарья также несла в мешке за спиной милостыню для иноков. Она шла, как и все богомольцы, босая, с палкой в руке, неустанно повторяя Иисусову молитву. В 1924 году, после рождения дочери Лидии, также ходила опять в Саров. Через три года обитель преподобного Серафима зарыли. А в 1928 году, через год после рождения дочери Нулин. Дарья с несколькими паломницами отправилась пешком в Киев, в монастырь Киево-Печерской Лавры. Были времена, когда волна за волной калились на русских людей, на русскую Церковь скорби. Господь шел но Руси Святой в терновом венце.

     Посетил Он и Глухово. В 1933 году свекор Лары» по­строил для нее с мужем новую избу и выделил часть хозяйства: лошадь, корову, овен,, разный инвентарь.. Но в это время власти начали устраивать колхозы, разо­ряя при этом крестьянские хозяйства, арестовывая и преследуя несогласных. На Тамбовщине этому сопротив­лялись очень сильно: вспыхивали крестьянские восста­ния, подавлявшиеся силами регулярной армии. Началось массовое «раскулачивание» неугодных крестьян. Середняк и просто работящий мужик-одиночка также считались ку­лаками. Смерть катилась из одного двора в другой...

     Муж Дарьи не сомневался, что дело дойдет и до них. В надежде, что без него жену и детей здесь не тронут, он уехал в поселок Болохово, что в тридцати километрах от Тулы. Там открыто было месторождение каменного угля и начиналось строительство шахт. Он рассчитывал об­основаться в Болохове и вызвать семью туда. Едва он уехал, как в Глухове началось раскулачивание, и притом в самой жестокой форме. Шнякины на предложение отдать все имущество в колхоз ответили отказом. Добрались и до свекра с сыновьями и до Дарьи с детьми. Матушка вспоминала: «В 1933 году, на Покров, нас раскулачили. Прямо взяли за руки и вывели за ворота: иди куда хочешь... И стали ломать избушку – по бревнушкам весь дом разобрали» – Господи помилуй! Дарья с детьми стоит у изгороди, смотрит и удивляется: «Зачем это ломают новый дом? На дрова что ли?..» Не прошло это Дарье даром: сразу все зубы выпали.

     Младший брат Дарьи Павел и еще трое молодых му­жиков отказались идти в колхоз. Пьяные уполномоченные отвели их к церкви и на глазах односельчан не за­стрелили, а побили до смерти камнями, по образу иудеев, казнивших святого архидиакона Стефана. Дарья видела эту страшную картину. Избитого свекра и других людей отправили на Соловки. Свекровь поехала с мужем и умерла в пути.

     Наступила зима. Жить было негде. Никто в селе не хотел пускать Дарью к себе, – боялись властей. Но вот бедная вдова Агафья, которая жила на краю села и была нелюдимой, приняла их. Дочь Параскева, вспоминая те времена, зиму, а потом и лето, рассказывала: «Что ели? Да что все, то и мы. Травку вот... Всю и поели, что у дома росла. Да как быстро она росла-то, прямо диво. Натолчем, бывало, какой крупицы туда, если есть... Хлеб пекли из картошки: немного муки добавим – и хорошо. Мама шила много на заказ, вот, глядишь, узелочек и дадут. А так и милостыню просили, что ж... В зиму холодновато было: топить нечем – ни дров, ни соломы... «Вы, – говорят, – кулаки, вам не положено». Собирали на полях сухие подсолнухи, связывали и топили ими. Иной раз навозом». Дарья шьет. Параскева в няньках у крестной. Старшая, Александра, уехала к отцу. А через два или три года в Болохово переехала вся семья. Там жили до начала Великой Отечественной войны.  

    В Болохове, надо сказать, семье ненамного стало легче. Та же скудость во всем. Жили

Матушка во дворе

 долгое время в про­ходной комнатушке, спали вшестером на полу, соседи через них перешагивали. Отцу чаще всего доставались случайные заработки: то щиты для снегозадержания на железной дороге сколачивать, то на хлебозаводе дрова колоть, то истопником трудиться. Александра и Парас­кева тоже где могли работали. Сюда, в Болохово, при­ехала мать Дарьи, Матрона Герасимовна, пожила два ме­сяца и скончалась. В 1937 году семье дали отдельнуюкомнату в коммуналке, стало хоть немного удобнее.

Дарья работала в горсовете уборщицей. Параскевавспоминала, что мать ее «Бог весть, чем питалась... Вес отговаривалась: «Ешьте, ешьте... я не хочу». Отец оби­жался, – видел же все».

     Как семья пережила войну 1941 —1945 годов, оста­ется почти неизвестным. Дочь Параскева лишь кратко заметила: «Войну мы в деревне перетерпели, там не бом­били. И тут нелегко было, как всем. Отца-то в армию взяли... А после победы возвратились под Тулу. И отец пришел с фронта. Снова все вместе...» Жизнь начала налаживаться. Все дочери учились. Александра закончила рабфак в Туле, приобрела специальность бухгалтера. Параскева окончила педагогическое училище. Лидия после школы-десятилетки училась в финансовом институте.

     Но скорби продолжали посещать семью. В 1946 году Параскева вышла замуж, через четыре года муж скон­чался. Прошло еще пять лет, – умер супруг Дарьи. В 1956 году обстоятельства привели семью в бывший поселок, а ныне город Киреевск1. В восьми километрах от города, в селе Панине находился храм, который никогда не закрывался. Дарья с детьми, а чаще одна, стала посещать его.

     После кончины мужа она еще не была монахиня, ос­тавила всякое попечение о земном. Дочери выросли и теперь могли позаботиться о ней, о ее очень небольших нуждах. Ее все чаще стали называть матушкой Дарьей. Ее хорошо знали священники и весь клир храма, бывав­шие там монахи и многие миряне. Верующие из простых людей все чаще стали прибегать к ней за сове­том или утешением. У нее появилось несколько духов­ных чад, ничего не предпринимавших без ее слова. Дома с дочерьми читала акафисты. Правило свое молитвенное вычитывала одна.

м. Досифея с родственниками

     Старшую дочь матушки Дарьи Господь привел в Сергиев Посад, где нашлась для нее работа почтальона. В скором времени удалось ей купить там часть небольшого дома – комнату с пристроечкой, огородом и сараем для дров. Овражный переулок, где находился этот домик, вблизи стен Свято-Троицкой Сергиевой Лавры. Матушка Дарья стала сюда приезжать, подолгу жить у дочери посещать монастырские богослужения. Однажды вматушка Дарья уединенно молилась, и вдруг явились КиреевскеАнгелы, которые стали ходить вокруг нее, совершая какой то обряд. Когда они начали одевать ее в монашеские одежды, она поняла, что это – постриг. Вскоре

Дарья приехала в Лавру и здесь, на исповеди, рас­сказала о своем чудном пострижении в иночество. Тогда ее благословили на постриг мантию, который совершили здесь, в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре, 20 октября 1967 года. Она была наречена Досифеей. Это произошло так незаметно, что даже дочери матушки далеко не сразу об этом узнали.

 

  

 

II

 

       Матушка Досифея целые годы проводила в Сергиевом Посаде у дочери Александры, но иногда вынуждена была уезжать в Киреевск, так как не всегда могла здесь уединяться, в маленькой комнате и в пристройке все время кто-нибудь ночевал: родственники, знакомые, паломники. Александре даже приходилось самой проводить ночи в сарае па дровах. А в Киреевске у матушки была уединенная келейка. Соседи ее знали как «бабушку Дашу», а у этой бабушки – схимническая молельня, где нет ничего лишнего: кровать, столик, стул и божница с иконами. На гвозде плащ-пальто на все сезоны. На полу – три кирпича. Когда бывало холодно, Параскева нагревала эти кирпичи на плите и, завернув во что-нибудь, подкладывала матери под бок.

     Она всегда с четками, по большей части в безмолвии и богомыслии, но внутренняя ее жизнь почти никому не была открыта: эта тайна была явной лишь для Господа. О высоте этой жизни догадывались по случаям прозор­ливости, которую она проявляла. Многие уже заметили, что она ничего не говорила просто так. И если что советовала – делали. Монахиня С. рассказывала: «Как-то приезжает племянник, делится со мной своей бедой: назначили ему операцию в Москве. Перетрудился с отцом на тяжелой физической работе, да и сорвал себе позвоночник. Я его отправляю к матушке, а та ему говорит: «Никакой операции, только тяжелого не поднимай». Он ее послушал, и все обошлось. Поясок матушкин носил, она ему дала...

     Помнится, приходим мы к матушке с сыном Виктором. Он ей в подарок захватил воблу, так уж ему захотелось. Матушка ее взяла, а ему дает маленькую такую рыбку, соленую-пресоленую, а это, мол, тебе. Дочь ее еще ругала: «Что ты даешь, ее и есть нельзя!» А я сразу поняла –  солоно ему придется... И точно, вскоре сделали ему операцию... Больно сложная была, с трудом выкарабкался. А матушка сказала, что без молитв за него он бы умер... А еще, помню, перед операцией спрашивает меня: «Тебе какой сын помогает?» Я ей говорю: «Средний, Виктор». А она мне: «И у него денег не будет, и у тебя». Все правильно, так и вышло».

     Пользовавшаяся советами матушки с отроческого возраста П. вспоминает: «Трижды матушка спасала меня от нечаянной смерти. Первый раз, это когда перед родами приложилась у нее к иконе Царицы Небесной. Медицинские заключения свидетельствуют о немалом удивлении врачей, что я и мой ребенок остались живы. После родов матушка многое мне открыла: «Смерть твоя была близка. Если бы не Царица Небесная, ты бы умерла». Прямо так и сказала... По ее доброму совету я, отправляясь в дорогу, всегда брала с собой икону свя­тителя Николая. В одну такую поездку случилась авария с автобусом, и я осталась жива лишь потому, что молитвы матушки удержали меня от того места, куда я хотела поначалу сесть. Второй аварии удалось избежать благодаря тому, что но дороге на автостанцию мне встретилась монахиня Е., с которой я задержалась, что­бы дать ей денег на монастырь. И тут откуда-то вырулил другой автобус, следовавший по нужному мне маршруту. Я и еще три женщины решили не дожидаться рейсового и поехали на нем. Рейсовый пошел следом за нами и попал в тяжкую аварию. Погибло 12 человек. Мое спасение я тоже приписываю матушкиному заступни­честву, потому что у меня имеются к тому основания... Матушка мне говорила много наставлений, и если я исполняла их, то у меня все ладилось, но если проявляла своеволие, то и расплата была очень горькая... Еще при жизни матушки приснилась она мне стоящей не на земле, а как бы в воздухе, и по правую руку Спасителя... Мне была показана книга и был голос: «Все записано». Когда я рассказала сон матушке, она просила никому о том не говорить...»

МатушкаСепфора в Киреевске

В помяннике матушки Сепфоры были записаны многие десятки мирских и монашеских имен. Она умела утешить скорбящего. Обличить могла, назвав человеку грехи, которые тот не смел и выговорить.

    Монахиня Пантелеймона, духовная дочь матушки Сепфоры, вспоминала, что в первый же день ее знакомства с матушкой (это было в 1973 году), та предсказала ей монашество, но не прямо, а подарив Псалтирь и черный платок. Затем матушка стала учить ее читать на церковно-славянском языке и поправляла ее ошибки. Исповедоваться посылала в Тулу, в храм Двенадцати Апостолов, а потом напоминала грехи,  которые на исповеди не были сказаны. С некоторого времени стало попадаться им  что-нибудь Оптинское.

        Сначала появилась молитва Оптинских  старцев. Потом написанная в Оптиной жившим здесь на покое в 1883—1885 годах Епископом Петром (Екатериновским) книга «Указание пути к спасению», рукопись которой он подарил обители для издания в ее пользу. «В 1980 году, – пишет мать Пантелеймона, – к нам в руки попала книга Епископа Петра «Указание пути к спасению», изданная в Оптиной Пустыни в 1885 году. Я ее внимательно читала и все прочитанное подробно пере­сказывала матушке. В некоторых местах она меня пре­рывала, растолковывая услышанное. Хороших книг еще было мало, и по ее благословению я переписала «Указание пути к спасению» с некоторыми сокращениями. Этот рукописный вариант труда Епископа Петра лег в основу духовного воспитания многих матушкиных чад... Память у нее была удивительная. Она помнила все прочитанное ей, а от своих духовных чад добивалась исполнения прочитан­ного. Для лучшего усвоения она рекомендовала делать выписки: «Прочтешь, просеешь – и забудешь. А если запишешь – попадется бумажка и вспомнишь». По ее благословению с Божьей помощью я переписала толко­вание на Псалтирь, которое она слушала с великим вниманием. Матушка добивалась от нас, своих духовных чад, понимания и Божественной литургии. Мне пришлось переписывать Часослов и множество акафистов, которые она раздавала окормляющимся у нее православным».

Дом дочери Александры в Сергиевом Посаде

     С 1980 по 1984 год матушка Досифея жила почти все время в Сергиевом Посаде. В эти годы она много помогала афонским инокам, приезжавшим за помощью. По ее молитвам находились доброхоты, но она не у всех брала деньги, говоря об иных: «Рукой дают, а сердцем жалеют». Нередко своими деньгами она дополняла соб­ранное до круглой суммы. Просила всех молиться о монахах святой горы Афон. Говорила: «Надо, чтобы там был мир». Александра Дмитриевна, дочь матушки, все свободное время проводила в Лавре. Ее знали многие батюшки. У нее была простодушная, детская вера, и жизнь она проводила одинокую,чистую, по иноческому образу. Но когдадуховник ее предложил ей принять постриг, она не согласилась, искренне

считая себя      недостойной. В по­следний год своей жизни она тяжело болела и в 1984 го­ду скончалась. Матушка Досифея была в это время в Киреевске и хворала. Дочери ее Параскева и Лидия по­ехали хоронить сестру.

      В конце восьмидесятых годов матушка Досифея че­тыре раза побывала в Киево-Печерской Лавре. «Всякий раз мы летали туда на самолете, – рассказывает мать Пантелеймона. – В самолете «Ил-18» ей уступали лучшие места, глядя на нее с великим уважением. В девя­носто с лишним лет, слепая, она и виду не подавала, что ей трудно. Так ласково и спокойно беседовала со стюар­дессами, что те приглашали ее на следующие рейсы. Меня укоряла: «Вот ты за меня все боишься, а они – нет». В полете матушка чувствовала себя хорошо и, глядя в иллю­минатор, приговаривала: «Здесь-то, верно, и Бог ближе, и Ангелы показываются». Застегиваем ремни, она спрашивает: «А это еще зачем?» – «Для надежности, от воздушных ям». – «Что ж это, и в небе дорога портится?» Она могла создавать настроение, укрепляя нас, немощных, доброй шуткой и вовремя сказанным словом».

     «В Киеве мы останавливались в Покровском монас­тыре, продолжает мать Пантелеймона. Матушка больше всего любила молиться в Киево-Печерской лавре, в пещерах. Там она духом общалась со святыми угодниками... Она вспоминала, как еще пешком ходила в Киев. Помнила расположение мощей, а после Литургии всегда подходили к ней старцы, давали большую служебную просфору, антидор и благословляли. И это всегда. А если бывали на всенощной, то помазать освя­щенным елеем подходили к лавочке, и что характерно, там много было сидящих старушек, а ее помазывали одну... В пещерах мы старались побывать одни, матушка не любила с «экскурсиями». Но случалось, что матушка сама рассказывала про святых».

     Матушку тянуло в святые обители. В 1988 году, недели через две после прославления преподобного Амвросия, она со своей духовной дочерью, будущей мона­хиней Пантелеимоной, посетила Оптину Пустынь, нам» дящуюся в то время все еще в разрухе. «Когда приехали, – вспоминает мать Пантелеймона, пошли по территории. Она говорит: «О, какая же благодать здесь. Мы обошли все вокруг, прошли по всем развалинам, и я поняла, что она все благословляет, эту обитель кругом». Может быть, матушка предвидела тогда, что вскоре возникнет у нес благодатная связь с великой русской обителью.

     В декабре 1989 года владыка Серапион, Митрополит Тульский и Белевский, постриг матушку Досифею в схиму с именем Сепфоры ( Семфора — птичка (древнеевр.) Это ими носила жена пророка Моисея Боговидца) . Матушке девяносто три года, но она в тишине уединения сокровенно пост молитвенный подвиг, немного приоткрытый лишь ее келейнице. «Когда она начинала молиться, – вспоминает келейница 3.. – я, бывало, подойду, – очень мне хотелось посмотреть, как схимники молятся. Она столько имен начитывала человеческих, что я рот раскрывала от удивления. А сколько она знала икон Пресвятой Богородицы, называла каждую икону — так она молилась Ей... И вот она встает на колени... Матушка говорила так: «Вот висят десять икон, – читай десять тропарей обязательно, утром или вечером, ночью, этим иконочкам помолись. Это не выставка».

Матушка в Киреевске

     Матушку Сепфору беспокоило то, что ей, схимнице, как она думала, придется умереть в миру. Долго она молилась Матери Божией, и вот Та явилась ей однажды ночью во сне, в ее маленькой келейке в Киреевске. «Ты не умрешь в миру, – сказала Она. – Ты умрешь в Клы­кове, в монастыре». Матушка лишь подумала недоуменно: «А где ж оно такое есть?», как Пречистая ответила: «Не надо тебе знать. Придет время – свя­щенники сами к тебе приедут». И матушка стала ждать.

     Приезжали к ней монахи, священники, она каждого спрашивала: «Вы не из Клыкова?» Те удивлялись, что за Клыкове, почему такой вопрос... Параскева, дочь матушки, тоже смущалась: «Мама, откуда ты взяла это Клыкове? Что это за  место?» Матушка Сепфора отвечала кратко: «Какое тебе дело?», – и не объясняла ничего. Однако не так уже много оставалось времени ей ждать до переезда в Клыково.

     Позднее, уже в Клыкове, келейница З. спросила: «Матушка, а как это так получилось, что ты не в женском монастыре, сейчас же много их на Руси, а в мужском?» Матушка Сепфора сказала: «Я по велению Пресвятой Богородицы здесь. Мне было во сне такое видение... Я скорбела, что мне, схимнице, придется умереть в миру, а Она мне сказала: «Ты в миру не умрешь, ты умрешь в монастыре в Клыкове». И все, кто ни приезжал, на меня смотрели удивленными глазами, когда я каждого спрашивала, не из Клыкова ли при­ехали».

     У матушки Сепфоры бывали первые насельники вос­станавливающейся Оптиной. Им предстояли великие труды, – без Божьей помощи не поднять. Матушка узнавала их имена, вносила в свой помянник в память. В 1994 году их было уже более восьмидесяти. Молитвы ее были неоценимой помощью оптинцам. Но не только молитвы. Вот руководит молодой иеромонах восстановлением храма... Матушка духом видит, что там что-то не так... волнуется. «Поезжай, – говорит келей­нице, – скажи ему, что правый угол у него не идет. Пусть сделает так и так... Мне, что ли, ехать ему пока­зывать?» Едет оптинский послушник, будущий монах, в Киреевск (послан к матушке Сепфоре). «Еду на ма­шине, – рассказывал он, – смотрю по сторонам, раз­глядываю проходящих женщин. Заезжаем в Киреевск к матушке, а она мне, что называется, с порога: «И что ты, зачем тебе бабы эти?»

     Весной 1993 года матушка Сепфора посетила с мо­нахиней Пантелеимоной Оптину Пустынь. Здесь произошло ее знакомство с будущим восстановителем Клыковского храма иеромонахом Михаилом, тогда послуш­ником Сергием, лишь несколько месяцев тому назад появившимся в обители. Вот как вспоминает об этом он сам: «Я выходил из Введенского храма, когда кто-то сказал: «Старица идет, старица идет! Пойдем, возьмем благословение!» Хотя я тогда еще мало в чем разбирался и не понимал, как можно брать у нее благосло­вение, но пошел за другими и увидел, что она благо­словляет всех троеперстием, как делала в свое время моя мама. Я подошел к ней. Она, четко прикладывая свои пальцы к моим лбу, животу и плечам, произнесла: «Вложи, Господи, корень благих, страх Твой в сердца наша». И, держа меня за плечо, начала спрашивать, как меня зовут. Я сказал: «Сергий». Потом она спросила, что я здесь делаю, и я начал объяснять свои послушания. Выслушав все, она сказала: «А нам с тобой вместе жить». Немного помолчав, хлопнув меня но плечу, прибавила: «А пока бегай, бегай!..» Я, стоя в недоумении, пытался что-то переспросить, уточнить, где нам придется жить вместе, но она повторила: «Бегай, бегай!..» Я посмотрел на ее келейницу, и та сказала: «Слушай, что тебе говорит матушка! Она старица». Они пошли в храм. Придя в свою келлию, я много думал над этим странным благословением. А затем начал расспрашивать живущего со мной послушника Романа, он был у матушки в Киреевске. Когда я узнал, что она живет на квартире у дочери, то ее слова показались мне еще более странными, как же и где нам с ней жить вместе? И я оставил эти мысли». Однако это было одно из предсказаний матушки Сепфоры, Господь открыл ей, что некоторое время спустя, менее трех лет, они будут служить Ему в одном месте — при храме в Клыкове.

 

 

III

     Клыково расположено неподалеку от Козельска, на возвышенном берегу речки Серены. Прозрачные березовые рощи, поля и луга, высокое небо. В пяти километрах, за холмом – Шамордино. Вблизи Клыкова находится курган, место захоронения татар, убитых при осаде Козельска, «злого города», как они его назвали за то, что весной 1238 года он оборонялся семь недель против тьмачисленного Батыева войска, и козельчане уничтожили более четырех тысяч татар. Спустя века едва ли не злее татар Святую Русь опустошали большевики. Остались следы их разрушительной деятельности и на берегах тихой речки Серены. Разорено было поместье, превращен в руины храм, построенный в 1826 году владельцем этих земель поручиком Полторацким, опустело село Клыково... Со временем храм Спаса Нерукотворного оброс кустами и деревьями...

      В первые годы возрождения Оптиной была послана таинственная весть от Господа Клыкову и его храму... Одна из тогдашних жительниц села, заведующая почтой, ныне пенсионерка, Вера Ивановна Медведева, работая у себя в огороде, увидела некий дивный предмет летящий в синеве неба и сверкающий, как бы огненный, ковш. Он появился с востока. Трижды облетев руины храма, ковш стремительно ушел на восток. Это было за год до восстановления храма. А осенью 1993 года та же Вера Ивановна видела Спасителя, склонившегося в небе над храмом... Однажды был замечен и страж этого ч рама. Ангел небесный, он показался на миг летящим над речкой Сереной.

     Храм был возвращен Церкви в 1992 году. Архиепископ Климент Калужский и Боровский благословил устроить Архиерейское подворье силами братии пришедшей из Оптиной Пустыни и поселившихся здесь. По благословению владыки среди других перешел жить и трудиться в Клыкове послушник Сергий, который в 1994 году принял иноческий постриг с именем Феодосия и был рукоположен во иеродиакона. Настоятелем храма Спаса Нерукотворного тогда был иеромонах Пахомий. Отец Илий благословил о. Феодосия побывать в Киреевске у матушки Сепфоры, спросил, знает ли он ее. Он сказал: «Знаю». Отец Илий прибавил: «Поезжай к ней. Она будет вас окормлять».

       Но не сразу собрался отец Феодосии в Киреевск. «Через какое-то время ему понадобилось ехать в Москву с братом Сергием, будущим о. Никоном, на поиски благо­творителей, так как не было средств на восстановление храма, но решили сначала заехать в Киреевск, – рассказывает о. Михаил, – испросить молитв и благословения... Приехав к матушке, мы постучали в дверь и нас приветливо встретила ее дочь. Сергий пошел в комнату к матушке, так как его уже знали. Пошел за ним и я. Матушка спросила, кто я такой и откуда. Я сказал, что меня зовут иеродьякон Феодосии и что я из Клыкова, где восстанавливается храм».

     Матушка Сепфора оживилась, радостно захлопала в ладоши и сказала: «Слава Тебе, Господи! Пресвятая Богородица! Из Клыкова приехали!» Потом стала расспра­шивать о Клыкове. «Я очень удивлялся, – вспоминает о. Михаил, – что матушка со мной так приветлива. Она разговаривала со мной, как с человеком, которого давно знает. Мне не хотелось ее утомлять, и я пытался выйти комнаты, но она меня не отпускала. Наш разговор о Клыкове продолжался до двух часов ночи. Она говорила, что будет там построено то и то, и свободно ориенти­ровалась в месте, где никогда не бывала. Слыша, как она называет будущие постройки, я изумлялся, зная нашу скудость».

     Заметив его недоумение, матушка Сепфора решила ему напомнить, что она старица и не может вести пра­здных разговоров. Она сказала о. Феодосию, что у него два седых волоса в бороде и две маленьких родинки на правой ладони (она не могла этого видеть, так как была слепая). Обнаружив у себя все это, о. Феодосии понял, что матушка так вот обличила его помысел недоверия к ней. Узнав, что он строит в Клыкове деревянный дом, она сказала: «И строй, строй побыстрее... Я к тебе жить приеду».

     Бываю так, рассказывал отец Михаил, что он ничего не говорит, не спрашивает матушку, а сидит возле нее и внутренне молится Господу и Богородице о чем-то, а матушка словно слыша его молитву, говорит ему то, что и есть ответ на его молитвенное прошение.

     Отец Михаил знал, что к матушке заезжают оптинцы получить благословение на сбор пожертвований. Она молилась о них, и дело шло, Оптина восстанавливалась... Матушка спросила о. Михаила: «Ты знаешь, как блаженные строят?» Он ответил: «Нет». — «Вот как дети, – продолжала – кубики складывают, играючи, так и мы – молимся, а сами все кубики складываем, чтобы дело делалось». Отец Михаил сказал, что у них в Клыкове нет ни рубля и что вот и вот они едут искать средств для восстановления храма. Матушка улыбнулась: «Все у вас будет, – и храм, и колокола, и домиков настроите, и забор сделаете... Я вас научу, как просить. Когда будете просить, не говорите «пожертвуйте», а «сотворите святую милостыню», и люди сами будут вам давать что имеют. Это слова священные... Сам Господь сказал: « Милости хочу, а не жертвы » (Мф. 12, 7).

     «Мы на следующий день поехали, – вспоминает отец Михаил, – и в Москве зашли в первую попавшуюся контору, прося помощи по матушкиному научению... Нам дали столько денег, что можно было начинать восстанавливать храм. На обратном пути мы побывали у матушки, благодаря ее за молитвы».

     В другой раз матушка Сепфора предсказала, что один из жертвователей подарит Клыковскому подворью машину. И даже научила, как выбрать из нескольких самую надежную. «Обращаюсь к ней с просьбой, говорит отец Михаил, – как нам не ошибиться, потому что машин много и все одинаковые...» Она отвечает: «Ну, ваша будет такая особенная: на ней крестик увидите, три троечки и число Ангелов»... И вот на второй машине я увидел крестик, нарисованный пальцем на пыльном капоте, а цифры, выбитые на кузове были те, которые и назвала матушка: 333144...»

     О многом предупреждала матушка клыковских иноков. Однажды она сказала отцу Феодосию, чтобы он готовился к постригу в мантию, и посоветовала купить серебряный крест. Она спросила его, какое он хотел бы имя получить в монашестве. Он ответил, что ему нравится то, которое есть – Феодосии. «А что, – заметила матушка, – Михаил тебе не нравится?» – «Действительно, – рассказывает отец Михаил, – скоро владыка мне назначил постриг в мантию. А крест я себе купил нательный. Потом же выяснилось, что владыка сразу назначил хиротонию, и мне понадобился крест священнический, о котором и говорила мне матушка».

     Как и сказал отец Илий, матушка действительно на­чала духовно окормлять насельников Клыкова. Ее поучения были не только практического характера (как, например, просить денег на храм и другие), но и чисто духовного, монашеского. Она говорила порой очень простые вещи, но здесь важно было то, что их говорит мудрая старица. Простое получало глубину и наполненность небесным светом.

     Вот, например, неким инокам захотелось от суеты и разных забот убежать в какое-нибудь пустынное место. Когда матушке сказали это, она глубоко вздохнула, – да, она сама всю жизнь имела такое желание, очень естественное для монаха, но... «Радость моя, — сказала она, – пустыня везде». – «Где?» – «Вот», – коснулась она рукой груди. «В сердце?» «Да. Вот Он здесь с нами Господь... И Матерь Божия. Где их искать, если Они тут?»

     Пожаловался инок, что трудно бороться с унынием. «Ты не отступай, – сказала матушка, – Пришел сюда – не оборачивайся. Хоть какое тебе горе, хоть какая скорбь, пусть ругают, бьют – никуда... Скажи себе: тут мое место, не поддамся. Пусть говорят о тебе что угодно. Бери на себя все... Да и от кого терпишь-то, подумай: все одинаковые... Твое дело – бегай да бегай по послушанию, ни о чем худом не думай. И не устанешь».

     Спросили у нее, каким святым подражать лучше. «Се­рафима Саровского надо больше всех слушать, – сказала она о подвижнике как о живом. – А из давношних...» Она задумалась. «Давношние» – это великие монахи первых веков в Египте, Палестине, Сирии, Греции... Антоний Великий, Макарий Великий, Павел Препростый... Аммы Феодора, Сарра, Синклитикия... И продол­жила: «Э-эх, нам по-ихнему не жить, мы так не сможем. О них даже и говорить нечего – разве потянем? Помни близких: Амвросия Оптинского, Иоанна Кронштадтского... Собирай, кто поближе».

     Кто-то вопросил попросту: «Как жить, матушка? Та­кое время, кругом одни искушения!» «Вставай с постели, – ответила она, – и подходи к Господу: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас»... И проси все куда тебе и что. А то враг поведет. Выйдешь за порог там семь дорог, а тебе одна нужна... И молчи. Камешки в рот клади – и будешь спасаться. Встретится кто: «Что это с ним? Не разговаривает». А ты без внимания... Знай свое дело. И молитву держи: «Господи, Сокровище мое! Ты мое счастье... Ты мой покой... Пр­даюсь воле Твоей!» Не отходи от Него».

     Она говорила, что монаху молиться – значит рыдать.

     Раз пожаловались братия: «Уж больно суров и строг отец... Все ему не так. Стараемся, а никак не угодим. Что делать?» – «И хорошо, что строг!» – сказала ма­тушка. – «А как же? Я у вас на что грешный человечек, а иной раз, знаешь, как шумлю-то! Все старухи лежат да спят, а с этой что-то не так, – чего-то живет, зачем-то оставлена... Или для монахов, что ли? бить чтобы их? Ругать?.. Не-ет... Вас не ругают. Вас хвалят, а вы думаете, что вас ругают. Поняли? Как ребенка мать: и кричит на него, и за уши треплет... Вот и вы, – паства его, у него как родные дети. Он за вас перед Господом отвечает».

     А однажды сказала: «Вы сюда пришли зачем? Бо­роться с врагом. Монастырь делать. Значит, всем нужно молиться друг за друга. Вон пошел брат: «Спаси его Господи, дай ему работы!» Другой трудится – и за этого помолись... Вот как нужно жить. Тогда вы братья будете все».

     О сне говорила так: «Выспишься лишнее – погубишь себя... Мы всю жизнь не спали веселые были, здоровые!..»

     И о еде: «Сила бывает не от еды, сила от Господа, – вот сила... Вот без Бога хоть объешься – все без толку. С Ним, с Ним, с Ним!.. Тогда и встанешь бодрым, и голодный пойдешь. Хоть и не ел – не ропщи, ты еще голода не видел. А Господь стобой — и ты сыт».

     Редко благословляла матушка на дальние паломничества: «Лучше тут где-нибудь... А по дороге все растеряешь, что и имел...»

 

IV

 

     В Рождественский сочельник 1996 года о. Михаил, уже иеромонах, перевез матушку схимонахиню Сепфору из Киреевска в Клыково. Она приехала с монахиней Пантелеимоной. «На сотом году своей жизни, – говорит отец Михаил, – матушка справила новоселье, и с той поры мы стали жить по ее слову – «вместе»...

     Привезя матушку, завели ее в только что отстроенный новый дом и сокрушались, помня ее старость, как она здесь будет жить. Но она себя мужественно и смиренно вела, хваля домик, «новую деревяшечку», как она его назвала. Матушку усадили на диван, укрыли ее пледом, так как печи топились в доме впервые. А я, сидя напротив, вспоминал о том первом разговоре и благословении, когда она сказала, что нам предстоит вместе жить».

     Потом приезжали батюшки из Оптиной, видя все неустройство, предлагали матушке жить не здесь, а в монастыре. А она им объясняла, что вот Господь ей на старости лет вернул «деревяшечку». Как же не остаться здесь жить? Впрочем, многие думали, что она побудет денёк-другой и уедет назад в Киреевск. Но нет, этого не случилось. Не стала она покидать клыковских насельников.

Схимонахиня Сепфора в Клыково

      В ее новой бревенчатой келии всё стало на место: в красном углу иконы, четки на гвозде, кровать... Топится печь. Весело потрескивают дрова. Потрескивает и дом, просыхая... Пахнет дымком. На столе деревянные ложечки, чашка, – такие вот вещи любила матушка. «Вот мне Господь домик вернул», – сказала она, вспомнив, очевидно, час, когда ломали у нее на глазах ее новый дом в деревне при раскулачивании. «Какой у меня от­няли, точно такой же вернул Господь», – прибавила она. И ещё сказала, обратившись к монахине Пантелеймоне: «Ты видишь, мне вернули все... Это не случайно!»

     В первый же день ее приезда отец Михаил отправ­лялся в Москву для сбора денег, и матушка его благословила, потом молилась об успехе дела. В один день собралась большая сумма пожертвований. Теперь, когда братия отправлялись в Москву, матушка говорила келейнице: «Поехали!.. Молись, молись за них, иди читай, чтоб Господь им помог, чтобы им там милостыню дали». По молитвам матушки стали притекать средства на возобновление храма.

     Началось повседневное общение с матушкой, – рассказывает отец Михаил. – Мы каждый день брали у нее благословение. Она утешала нас, врачевала наши души. Каждый сделанный шаг мы обсуждали с ней». Вспомнил о. Михаил и случай с кровельщиками, которые зимой, в мороз, крыли железом кровлю храма. У них как-то не ладилось дело, швы расходились, и вот они пришли к матушке Сепфоре, так как слышали, что она прозорливая. Матушка обличила их, говоря, что они работают не с молитвой, а с бранными и черными словами. Увидев, что рабочие эти, хотя люди и нецерковные, устыдились, она ободрила их и посоветовала во время работы произносить Иисусову молитву. Научив их этой молитве, отпустила их с миром. С этого времени работа на кровле храма пошла успешно и быстро, – Иисусова молитва и в устах рабочих оказалась очень действенной.

     Стояла зима. В храме совершалось богослужение. Несмотря на то, что там было холодно, столетняя схимонахиня матушка Сепфора стояла и молилась, одетая в легкое пальто и безрукавку поверх него. На Литургии не садилась совсем. Позволяла себе присесть только во время всенощной на кафизмах. Иногда постукивала себя палочкой по ногам, приговаривая: «Стойте! Стойте...» Она говорила, что возле братии видит духов злобы и что поэтому молиться надо очень усердно.

      Живя в Клыкове, матушка выходила из келии только в храм. А к ней шли люди, жаждущие духовного слова. Это были и оптинскис иноки, и шамординские монахини и послушницы. Приходило много верующих мирян. Многих юношей и девушек она благословила идти в мо­настырь. Вскоре образовался возле нее большой круг духовных чад. Она учила многому. Например, правильно налагать на себя крестное знамение: сильно сжимать троеперстие («чтобы бесы не могли поместиться между пальцами») и крест накладывать точно и крепко. Священ­никам, идущим па богослужение, наказывала не вступать в разговоры, не останавливаться и не раздавать без особенной необходимости благословение налево и на­право... Скорбела матушка еще и о том, что иные священнослужители неправильно, небрежно крестятся, подавая этим дурной пример. А бесы заносят все это в свои хартии и на мытарствах предъявят грешной душе каждый такой случай.

Матушка в Клыковском храме

     У матушки была еще келейница 3., которая потом стала монахиней. Она рассказывала, как матушка учила ее послушанию: «Она вырабатывала во мне смирение, испытывала меня, делала замечания и смотрела, как я это переношу. Иногда я понимала, а иной раз до меня не доходило. Вот идем мы в храм. Беру я ее под руку, а она мне: «Чего ты меня хватаешь? Кто ты такая?» – как я на это, обижусь или нет?.. Она меня еще так проверяла. Под столом у нее всегда нагружено было, наложено. Вот показывает мне: «Давай вот это положим... Почему оно там-то стоит? Поставь вот здесь». Я говорю: «Матушка, тут пойдут батюшки, спотыкаться будут». Она передвинет на другое место: «Ну, вот тут поставь». Я опять: «И здесь не место». Мне нужно было бы сказать: «Ну, пусть стоит здесь, пускай спотыкают­ся», – а я недопонимала... Бывало, ничего не скажет сразу, а только потом: «Когда же мы научимся быть по­слушными?» И начнет из житий святых примеры приво­дить».

      Шамординские сестры часто навещали матушку в Клыкове. Дважды побывала и она в Шамордине. Одна послушница рассказывает: «Я, глупая и самонадеянная, никогда не искала наставлений и руководства духовных стариц, даже с опаской о них думала, не в прелести ли они. И когда приехала мать Сепфора, я не сразу поспе­шила на кладбище, где она со всеми была. Но как враг ни старался, Господь не дал ему лишить меня животворных наставлений матушки. Переборов свое нежелание, я все же пошла туда, и вовремя, так как они уже отъезжали. Матушка сначала не хотела со мной разговаривать. «Некогда, – говорит, – некогда». Но я, чуть не плача, просила хотя бы благословить меня, да и другие за меня просили. Матушка уступила: «Что там у тебя?» Я начала с главного, – какая я гордая, как превозношусь перед сестрами, не смиряюсь. Матушка спрашивает: «А ты старая или молодая?» Я искренне, как в миру считается возраст, говорю: «Старая, матушка, мне двадцать пять лет». Все рассмеялись, и матушка заулыбалась. Говорит: «Не гордись: будешь гордиться – пойдешь в ад. Трудись. Молись... Трудись, и гордость пройдет. Смотри на всех милым оком». А потом благословила, постучала мне по голове и говорит: «Ду­рочка, ну кто так разговаривает? Надо наедине». Они уехали, а у меня на сердце такая радость была, такой мир, как на Пасху! В пяток Светлой седмицы 1996 года, в празднование иконы Божией Матери «Живоносный Источник», я побывала у матушки в Клыкове. Сестра Н. просила меня пойти с ней. Сама я не чувствовала для себя необходимости в советах старицы, считала, что и так спасаюсь...

     Когда мы пришли в Клыкове, у матушки было много посетителей, но нас пропустили. Вошла я к матушке. Она сидела в своей келии на постельке. Я встала на колени и начала объяснять свои искушения. Она очень строго отнеслась ко мне. Сильно и внушительно объяс­нила, что плохо, не по-монашески мы живем: не слуша­емся, не хотим трудиться, все делаем по своей воле. Так нельзя... Так мы погибнем. Расспросила она про монас­тырь, про устав, послушания. И хотя отругала меня и палочкой побила, но вселила надежду, что есть выход... «Надо взять себя в руки, – говорила она, – постараться монашескую жизнь свою наладить, молиться... Пятисотницу исполняй, сто пятьдесят молитв Богородице, «Отче наш» не менее десяти раз... Псалтирь читай для себя. Полюби Псалтирь, она такая сладкая, из нее и служба вся составлена... Молчи. Язык – дракон. Боль­ше молчи. Ни с кем дружбы не заводи. От бабушек келейных и прочих убегай... Устав о трапезе неправиль­ный у вас. После вечернего правила уже не должно есть, Дадут тебе конфетку или яблоко, ты и лопаешь сразу... Надо трудиться на полях, на огородах, а ты ленишься. Вышивать – это не послушание. Вышила что просят – и беги на поля трудиться».

     На какое-то время матушка взяла мою руку и сильно на нее оперлась, так что мне даже больно стало. Прижала мою голову к себе и, пока я ей про монастырь рассказывала, она, как бы не внимая моим словам, прослушивала, словно врач, что-то там у меня внутри, в душе... Потом сказала: «Ты хороший человек, только глупенькая еще, отроковица, ничего не понимаешь. Но я очень рада, что ты хоть поняла, что не спасаешься, что дальше так жить нельзя. Прибегай ко мне».

     Та же послушница привела несколько кратких настав­лений старицы, которые ей запомнились: «Не надо разуз­навать, что будет. Этим только разрушается молитва»; Никому не рассказывай, что говорила, как помолилась матушка Сепфора, – все потеряешь»; «Не обижайтесь, что я вас ругаю... Кто же еще отругает вас?»; «Хорошо, что матушка Игуменья к духовным отцам в Лавру не пускает – нечего надоедать батюшкам»; «Никуда из Шамордина не уезжать!»

     После Крещения матушка сильно заболела и не при­нимала. Потом она уехала в Киреевск. Мы очень горевали, думали, больше не вернется, что за непослушание наше отнял у нас Господь это сокровище. Но матушка вернулась в Клыково на Страстной седмице. А на Светлой мы опять были у нее. Она принимала нас тепло и с любовью. Вот ее, как позже выяснилось, последние нам наставления: «Нет страшнее греха для монахини, чем уйти из монастыря и выйти замуж»; «О пристрастии к батюшке: сама ищи как защититься, то так, то этак попробуй, — что-то поможет... Это беда всех монашек».

     В четверг Светлой седмицы, 1 мая, мы ходили к ма­тушке петь стихиры Пасхи. Матушка как никогда ласкова была с нами и утешала нас. Тогда мы не понимали, что она прощается с нами. Она сказала: «Будьте бор­цами. Вот наденут вам «хомутики» (так называла матушка параман), и будете борцами. Из Шамордина никуда! Держите обитель. Вы все – мои дети. Я за вас день и ночь молюсь. Молитесь так: «Господи, утверди сердце мое по Тебе горети!» Молитесь за старших и за начальство».

 

  

V

 

     Сохранилось много рассказов о мудрости и прозорливости матушки Сепфоры, – они еще далеко не все собраны. Вот, например, одна из ее духовных дочерей вспоминает: «У меня была икона в келии, образ Спасителя. Матушка говорила: «Какое эту иконку местечко ожидает, ты даже представить себе не можешь!» Когда в Клыкове открылся храм, она сказала: «Давай эту икону в храм отдадим. Не жалко?» Я отвечаю: «Матушка, вы благословите – так и будет»... Отец Михаил сразу повесил ее на Горнем месте. Матушка знала, какое высокое место ожидало эту икону».

     Келейница З. рассказала: «Однажды слепая матушка говорит мне: «Дай мне иголку, я буду шить». – «Матушка, как ты будешь шить? Дай мне пошить». – «Нет, дай мне иголку». Приношу ей иголку, но все за свое: «Матушка, давай я тебе пошью». Она взяла у меня из рук иголку и вставила в ушко нитку: «Я ведь сказала, что сама буду шить». И вот она сидит и шьет. Я вышла из келии и думаю: «Я зрячая, да не вижу ничего, а она слепая там шить будет...» И только я об этом подумала, она зовет меня. Вхожу. У нее в руках полотенце в полоску. «Это полотенце?» Я говорю: «Полотенце». – «А «то дорожками?» – «Дорожками». – «Эта синяя?» – «Да» . – «Эта зеленая, эта красная, эта белая?» – «Да». Я поняла, что она духом больше видела, чем я вижу своими телесными глазами».

     Плотник Н. был мастер своего дела и гордился этим, но матушка нередко его смиряла, говоря, что «ты, мол, там-то и там-то плохо сделал, посмотри-ка... И в другом месте у тебя изъян». Так оно и оказывалось: мастер обнаруживал эти недоделки...

     Отец Михаил еще до приезда матушки Сепфоры бывал по хозяйственным делам у директора совхоза. Тот был настроен очень неприветливо, встречал иеромонаха сердито, стучал по столу. Спустя год, когда матушка была уже в Клыкове, отец Михаил сказал ей, что ему необходимо ехать к директору совхоза, но как поедешь... надежды на успех нет. Уж больно лют... «Ничего, – ответила матушка, – езжай!». И начала молиться. Поехал... Директора совхоза как будто подменили, вежлив, даже улыбается: «Садитесь... Как дела?» И, вы­слушав просьбы, с готовностью сказал: «Поможем! ­ Обя­зательно поможем!»

     Мать Пантелеимона вспоминает, как матушка Сепфора учила своих чад готовиться к церковным праздникам. «Спрашивала: «Ну, ты мне расскажи, что это за праздник?» В начале я этого не понимала, но потом поняла, что к празднику должно готовиться. Если я не знала ничего об угоднике, она говорила: «Ты почитай... Найди время и почитай». Она бывала недовольна, когда мы не знали тропарей угодникам, праздникам, для нее это было даже горе духовное, скорбь... Пли сидим, заминка. Матушка молчит, потом вдруг спросит: «Ты о чем думаешь?» – это она напоминала о молитве: не блуждай мыслями, молись».

     Матушка просила приносить ей палочки обструганные, легкие посошки. Она помазывала их освященным елеем и употребляла во время духовных бесед с чадами, возьмет да и слегка побьет по ногам, рукам... Как, впрочем, нередко и себя. Это напоминает действия преподобного Амвросия: как услышит, например, какую, пусть едва заметную, похвальбу (много прочитал... долго стоял...) от инока, так сразу за палочку. Некоторым и доставалось. Матушка клала палочку на пол и предлагала пройти по ней. В этом был какой-то сокровенный смысл.

     Бесы люто ненавидели её, но ничего, конечно, не могли с ней сделать серьезного: вот только дыму в келию напустят или поднимут ветер и кровать ее засыплют песком... Они цеплялись за всякого входящего ней, но и она не дремала, видела, что лезут... Келейнице она говорила: «Пришли к нам люди – ты с радостью, а после их ухода – кропи святой водой». После вечернего правила келейница кропила матушку, себя и всю комнату. А однажды ночью слышит шум: матушка отворила дверь и прямо ползком оттуда. «Что же ты, – говорит, – не слышишь... я умираю, задох­нулась вся. Такого чаду напустили – дышать нечем!» А келия полна дыма. Иногда и днем показывала: «Вон стоят: в шляпе, в брючках... Маленькие и большие... Читай скорее «Да воскреснет Бог...» Показывала опять: «Ох, этот мужик, замучил он меня... все время тут». Михаилу матушка также говорила, что видит эту вражью силу...

Матушка Сепфора с келейницей

     Матушка Сепфора наказывала келейнице не давать дремать. «Я непослушная была, – рассказывает та,– Господи, прости... Матушка, прости... Если она задремлет, то надо было ее обязательно будить... А у меня слабый такой характер, плохой, негодный, мне ее жаль. Говорю тихонько: «Матушка, матушка...» – да и отхожу. Так она меня потом так прочистит, проругает, что свет Божий не мил... Мне думается, что ночи она не спала совсем. К утру задремлет чуток, а в семь уже умываться, на молитву вставать... С утра – Псалтирь, Евангелие. Братия под благословение подходят... После обеда – акафисты. В это время могла и прилечь самый чуток, капельку... Поднимется: «Ой, я, наверное, много спала»... А где там много – десять минут... Вот она молится, и если я в это время приоткрою дверь к ней, то она начинает ползать на коленях, смиренно скрывая молитву: «Мусор тут какой-то... Сейчас соберу».

     Иеромонах Михаил рассказывает, что матушка Сеп­фора в Клыкове «жизнь вела строгую, постническую. За три дня до причастия вкушала только просфоры и пила воду. После причастия так же постилась три дня, уединялась и молилась, никого не принимая... Она рассказывала, что во время молитвы являлись ей покойные родственники и уговаривали отойти в иной мир. Мне она говорила, что не хочет нас оставлять, что желает нам помочь, но, так как ей открыт был день ее кончины, она прибавляла, что долго она у нас не проживет, – может до Пасхи и еще чуть-чуть»... Еще до Рождественского поста 1996 года матушка Сепфора говорила: «Меня зовут туда... К концу весны я уеду». В январе пришли к ней Ангелы, но она крестообразно сложила руки на груди и «Не отдам!» – душу то есть. Они сказали, что вернутся через четыре месяца.

     Как сильна молитва матушки Сепфоры, видно и из рассказов ее келейницы З. Вот как-то приехал в Клыково некий профессор с женой. «Сначала зашла его жена,– вспоминает келейница, – Матушка ее обли­чила в том, что они с мужем жили блудно, дочь воспи­тали не православную, и стала она бесноватой... Надо обратиться к Богу с искренним покаянием сердца, а она им ничем не может помочь. Потом матушка позвала профессора. Он открыл дверь келии, но тут же закрыл, лицо руками и выскочил назад, как будто его огнем обожгло. Матушка ему не успела ничего сказать. Профессор ­весь трясся, и вид у него был крайне испуганный. Немного оправившись, он стал с раздражением говорить, вот, мол, «напридумывали имен – Сепфора какая-то, словно нормальных имен нет...» Как потом выяснилось, этот человек был экстрасенсом. Другой случай был еще в Киреевске. Одна паломница из Крыма побывала у матушки Сепфоры, которая и обличила и утешила ее, а на прощанье благословила не говорить об этой беседе никому. Та не сдержалась и рассказала, а когда до нее дошла весть о кончине матушки, у нее отнялась речь и за непослушание она не могла говорить ровно два года.

      Глядя на глубокую старость матушки и на суровые условия, в которых она живет, отец Михаил задумался: «Нет, не создать нам здесь для нее таких условий, как могли бы это сделать матушки в женском монастыре». Поехал в Малоярославец, в Николаевский монастырь, побеседовал с игуменьей Н. и пригласил ее побывать в Клыкове. Игумения так вспоминает об этом: «Батюшка Михаил попросил приехать в Клыково и пригласить к нам матушку Сепфору, пожить в монастыре... Меня потянуло к ней поехать, такой порыв сердца – надо ехать туда... Поеду! Я говорю: «Ой, батюшка, я к вам завтра приеду». И не получилось, заболела. Ну, думаю, если заболела, враг не пускает – значит, точно в этом что-то есть... Приезжаю. Матушка меня встретила с такой радостью, говорит: «Я тебя давно знаю, я за тебя давно молюсь...» Потом я рассказала ей историю свою в Шамордине. Она говорит: «Да, я все знаю». Такое впечатление, что действительно все про меня знает. Это была встреча с духовной матерью, которой у меня не было, и вдруг она у меня обрелась... Видно было, благодать Духа Святаго на ней».

     На просьбу игуменьи Н. пожить у них в монастыре, матушка Сепфора сказала: «Я потом у вас поживу». После отъезда игумений о. Михаил спросил матушку, согласится ли она пожить в Малоярославце с сестрами, и она ответила: «Я домой поеду». «Я смутился ее отве­том, рассказывает о. Михаил, потому как она Киреевск никогда не называла домом... Я подумал, что матушка на нас обиделась и собирается совсем от нас уехать».

     В другой раз, в те же дни матушка Сепфора попросила о. Михаила в случае ее смерти похоронить ее возле Никольского придела храма Спаса Нерукотворенного. Отец Михаил все еще не понимал, что она говорит о скорой своей кончине. Тогда она при разговоре с ним сняла с себя схиму и, подавая ему, сказала: «Возьми ее затем предложила ему свой посошок. «Я куда-то должен был ехать, – вспоминает отец Михаил, – и не могу это все взять. Тогда она сказала: «Ну, ладно... потом возьмешь». И трижды его благословила, хотя всегда благословляла один раз. Матушка раздавала свои вещи, платки, иконы, что кому...

     12 мая 1997 года, на следующий день после разговора с о. Михаилом, матушка Сепфора почувствовала себя плохо. Ее келейница известила его об этом. «Когда я пришел, – рассказывает отец Михаил, – матушка сидела согбенно и тяжело дышала. Мы ее уложили... У нее была парализована правая сторона. Я понял, что это к смерти и что вчерашний разговор был не простой, а прощальный».

     Были извещены оптинские батюшки. Они совершили над матушкой Сепфорой соборование. Ей стало полегче, но ненадолго. На следующий день у матушки отнялась и левая сторона. Священники по очереди читали Канон на исход души. «И вот, когда я в очередной раз начал читать, говорит отец Михаил, – то, помню, читал пятидесятый псалом, читал медленно, и при последних словах «да возложат на алтарь Твой тельцы...» матушка трижды вздохнула и упокоилась. Было без двадцати восемь вечера».

Пасхальная Панихида у могилы матушки Сепфоры

     Похоронили ее там, где она и завещала, возле алтаря Никольского придела, рядом с братской могилой. Отпевал схимонахиню Сепфору целый собор оптинской братии во главе со схиигуменом Илием, который при жизни ее нередко у нее бывал для духовной беседы. В это время яблони цвели. Гроб находился далеко от сада, и ветра не было, но вдруг нанесло множество благоуханных лепестков, которые, как снегом, осыпали гроб и все вокруг... Храм был так переполнен, что отпевание совершали на улице, вокруг теснились оптинцы, шамординские сестры, паломники, всего более трехсот человек.

     Двух лет не прожила матушка Сепфора в Клыкове, кажется, это очень недолгое время, но, судя по плодам, то есть, по всему, что Господь совершил здесь по ее мо­литвам, не на краткий миг и не бесследно промелькнула она здесь. Сколько людей – иноков и мирян – светом истинной веры напиталось возле нее! Сколько их по молитвам ее вышло на тесную дорогу вечного спасения и души свои повергло к ногам Господа!

     Из многочисленных рассказов о посмертных явлениях схимонахини Сепфоры разным людям (не только ее духовным чадам) остановимся пока лишь на двух. Дочь матушки Лидия Дмитриевна однажды читала утреннее правило у себя в московской квартире. Вдруг в открытую форточку влетела маленькая птичка и села на одну из икон красного угла – прямо перед молящейся... «Мама! Да ведь, это же ты!» – воскликнула она в изумлении (вспомним, что на древнееврейском языке Сепфора означает – птичка»). Не прошло и часа, как ей вручили телеграмму о кончине матери.

     Вот еще удивительный рассказ о девочке четырех лет, которую хорошо знают в Оптиной. Ее мама рассказала: «В нашем доме читали статью из православной газеты о посещении паломниками Клыкова и келии покойной схимницы. Девочка подошла и стала слушать это чтение с большим вниманием, а потом сказала: «Она тут, с нами! Она живая!» – «Кто?» – «Сепфора!» Мать заметила: «Ты не видала и не знаешь». – «Знаю! Душой!»– воскликнула дочь. А утром девочка рассказала сон, который видела этой ночью: «Мама! Я Господа и Божию Матерь видела! За мною много Ангелов прилетело... Там схимонамшя Сепфора... Я поднялась по облачкам и на одном облачке немножко поспала... Впереди шло много Ангелов... Рядом монахини и святые. Там красота такая! Розочки, травка, цветочки, ягодки красненькие. Олень...Рай большой, высокий... Меня встретили старцы. Мученица Зинаида, схимонахиня Сепфора. Все в белом.. – радость! Мне все сказали: «Молись!» Схимонахиня Сепфора там молодая и красивая».

     Не можем не поверить этому младенцу! На него с любовью смотрит Господь наш Иисус Христос, Спаситель наш, держа благословляющую десницу на его головке.

     После кончины матушки Сепфоры в ее келии замироточила фотография матушки, вставленная в рамку со стеклом. Первым  мироточение заметил иеродиакон Никон. Он и настоятель подворья, иеромонах Михаил, по­началу думали, что под стекло попала влага, но вскоре миро выступило на стекле и так обильно покрыло фотографию, что она прилипла к стеклу. Приехавшие оптинские братия стали свидетелями этого чуда...

     Ум воздымается горе, и хочется от сердца сказать: ты, матушка, за чистоту сердечную и крепкую веру приявшая свет Духа Святаго, водворившаяся в сонме блаженных на небесах помяни и нас, грешных, призри на житие наше, как призирала на земле; помолись о нас, как здесь молилась, да прославим Господа Бога нашего, в чудотворцах и благодатных молитвенниках прославляемого Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

 

Составитель монах Лазарь

Книга напечатана по благословению Митрополита

Климента Калужского и Боровского

МУЖСКОЙ МОНАСТЫРЬ "СПАСА НЕРУКОТВОРНОГО ПУСТЫНЬ

село Клыково КАЛУЖСКОЙ ЕПАРХИИ

2004г.