Вас занял вопрос о вечности мучений. Доброе дело! Но стали вы об этом рассуж­дать и набрались недоумений, не умея ре­шить которые, начали колебаться и в са­мой вере в этот догмат. Вам думается, что коль скоро есть недоумения против какого-либо догмата веры, то ему и верить нечего, потому что иначе вера будет не разумною, а слепою, — будет не вера, а суеверие. По этой причине у вас в голове собрался боль­шой шум. Не желая в чем-либо погрешить против веры, вы ищете вразумления. С удо­вольствием готов исполнить ваше желание, — и как у вас путаница произошла оттого, что, боясь обличения в слепой вере, вы взялись за рассуждение умовое, которое и завело вас в накрывший вас туман; то сначала и скажу вам слово-другое о вере слепой и неслепой, и о том, в какой степени надо доверять своему уму в предметах веры. Слепой вере противоположна вера ви­дящая. Какая же это? — Вера видящая есть та, которая ясно видит, во что верует и почему верует. Ясное видение, во что веру­ет, обнимает все содержание веры, — что Бог есть един по существу и троичен в ли­цах, что Он весь мир сотворил словом Сво­им и о нем промышляет, и в целом и в частностях, что мы сотворены для лучшей жизни, но пали в прародителях, и се — то­мимся в изгнании, что беду сию мы сами на себя навели, но высвободиться из нее сами не имели возможности, почему воп­лотился Сын Божий и избавил нас от все­го, чему подверглись мы вследствие паде­ния, Своими страданиями, смертию, вос­кресением, вознесением на небеса и седением одесную Бога Отца, — это для того, чтоб каждый из нас делался причастным благ спасения, совершенного Господом, Дух Святый сошел на апостолов и чрез них Церковь Святую основал на земле, в коей Церкви и пребывает, всех верующих чрез святые Таинства возрождая к новой жиз­ни, укрепляя на всякое добро, очищая от всякого зла и освящая, и чрез все это к веч­ной жизни приготовляя и Царства Небес­ного наследниками соделывая, — и что все верными сынами и дщерями Церкви Бо­жией до конца себя сохраняющие несомненно Царство Божие наследуют, а невер­ными ей оказывающиеся в ад попадут на вечные мучения. Все это ясно видит и веда­ет определенно видящая вера.

Видит она ясно и определенно и осно­вание, почему так верует. Но оснований этих у нее не много, а одно, — потому что веру­ет, что Сам Бог повелел так, а не иначе веровать, — основание самое разумное, ра­зумнее и тверже которого ничего нет. Ибо что Бог сказал, то уже все конечно есть со­вершеннейшая истина, против которой не­уместны и возражения. В полном смысле настоящая вера и есть та, когда кто верует потому только, что Бог так повелел, и ког­да для того, чтоб уверовать ничего больше не ищет, как узнать, как Бог повелел, и как только узнает, что Бог повелел так и так веровать, так и успокаивается на том полным успокоением, не допускающим никаких колебаний.

Се — детская вера, беспрекословно ве­рящая Богу — Отцу своему! Ее-то и требо­вал Господь, когда сказал: если не будете как дети, не внидете в Царство Небесное (Мф. 18, 3). Из сего можете вы сами заключить, что кто иным каким-либо образом верует, о том нельзя не усомниться, войдет ли он в Царство Небесное.

Такая детская вера не есть слепая, а ви­дящая, и видящая все чистыми глазами, ничем не запорошенными. Она только в умовые исследования не пускается, а как узнает, что Бог так сказал, так и успокаи­вается. Это у нее самая верная, самая проч­ная и самая разумная основа на все верова­ния. Слепая вера есть га, которая не знает, во что должно веровать, или если знает, то не полно, кое-как; равно не знает и того, почему должно веровать, и не заботится узнать ни того, ни другого. Такова большею частию вера простого нашего народа, но не исключительно; ибо и между лицами выс­шего и образованного круга очень много таких, если не наибольшая часть. И в про­стом народе не редкость сильная детская вера видящая, за которой куда гнать нашей ученой вере?!

У нас вошло в обычай слепой вере про­тивополагать разумную, а под разумною ве­рою разуметь веру ученую, которая не до­вольствуется одним тем основанием, "что так Бог повелел и верую", — но ко всему примешивает и соображения своего ума, и когда начнет говорить о предметах веры, то говорит о них так, как бы это было пости­жение ума его, стыдясь даже помянуть, что так Бог повелел, видя в этом унижение уму своему. У иных это доходит до того, что они и совсем верить не хотят ничему такому, что не сумеют подвести под начала своего разума и согласовать с суммою добытых ими понятий и с установившимися в голове воз­зрениями на сущее.

На это скажу: никакого нет греха доис­киваться некоторых умовых соображений в уяснение и полнейшее уразумение предме­тов веры. Это делали нередко и святые отцы. Но надо заметить, что к существу веры это ничего не прибавляет, и есть совсем побоч­ное или придаточное дело. Будь это или не будь, вера, верующая Богу, как сказано, нисколько от того не теряет. Кто набрал себе таких соображений, не имеет у Бога пре­имущества пред тем, кто не имеет их, а искренно и ясно верует во все веруемое по тому одному, что Бог так повелел. Это за­мечание надо крепко держать в уме, чтоб не породилось лукавое в сердце предпочте­ние своих соображений тому единственно прочному основанию: Бог так повелел, и верую. Ибо в таком случае человек выходит из детскости и сам себя подвергает опасно­сти, в коей находятся не имеющие детской веры: "аще не будете яко дети, не внидете в Царство Небесное". Как ни мудр будет ум, все ему окончательно надо стоять на том, что — Бог так повелел, и верую. Но само собою уже разумеется, что по мере того, как дается предпочтение своим соображе­ниям, вера слабеет и теряет свое значение, а где своим только соображениям верят, там и совсем веры нет, а есть умствования о предметах веры.

Когда строятся в уме умовые соображе­ния о предметах веры, тогда наиболее при­ходят и недоумения, колеблющие веру. Правда, что они подкрадываются и в душу, детски верующую. Но тут им обычно ника­кого хода не дают, сразу прогоняя их, в той уверенности, что это наверное какой-либо кривотолк. Но так же надобно посту­пать и тем, которые не довольствуются и не умеют довольствоваться простою верою. Недоумения против веры то же суть в обла­сти веры, что дурные помыслы и позывы, противные добронравию и заповедям в сфе­ре жизни. Последние как мы встречаем? Отталкиваем — и конец. То же следует де­лать и с первыми. Пришли недоумения, от­гони их мечом веры, и конец. И это будет самое разумное действование. Когда ясно ведомо, как Бог повелел веровать, разум­но ли против того допускать возражения, а не только строить? Когда Бог говорит, тварь должна слушать и слушаться.

Это первый акт — отбить недоумение, оставаясь на стороне веры без колебаний. Когда это сделано, и покой веры возвра­щен сердцу, тогда можно против недоуме­ний искать разъяснений, кто хочет. И это не мудрено. Их всегда можно найти в вос­становлении точного учения о предмете веры, подвергшемся нападкам недоумений. Все недоумения исходят оттого, что какой-нибудь предмет веры затемняется, и ясное представление его не созерцается. Коль ско­ро этот недостаток будет восполнен, тот­час недоумение рассеется само собою.

Грешат против сего много те, которые, лишь только родилось какое недоумение, тотчас переходят на сторону его, и вражес­ки готовы выступить против веры, мечтая в то же время, что они начинают действовать неким возвышенным образом, — не то, что иные невежды, слепцы, и проч. — Хорошо ли делает тот, кто, лишь только пришло дурное желание, тотчас переходит на сто­рону его и исполняет его? — Конечно, дур­но. Дурно делает и тот, кто, как только ро­дилось недоумение, тотчас вместе с ним начинает вооружаться против веры. Когда недоумение касается такого предмета, о котором известно Божие определение, то такого рода действование есть богоборство. Законный образ действования должен быть такой: пришли недоумения — не допускай их до сердца и не возмущай ими покоя веры; оттолкни их, стоя с сердцем на стороне веры, а потом ищи разъяснения. Придет разъяснение — добре; не придет — беда невелика. Покой веры цел, — не слепой, а той, которая видит и знает, как повелел Бог. Повелевает неложный Бог, а недоуме­ния кует нам умишко, — задорный, но слепой. Этими пояснениями теперь ограничусь. Рассеяние ваших недоумений отлагаю до следующего раза.

II

Начну с Божиего помощию восставлять поколебленную веру вашу в вечность муче­ний и успокаивать душу вашу.

Недоумение ваше таково: как можно, чтоб будущие мучения были вечны?! Никак нельзя. Это благости Божией противно.

Прежде всего спросите у своей детской веры, — знает ли она, что Бог именно так определил? — И если не знает, просветите ее, указав ей прямые Божеские о сем опре­деления. Господь ясными словами, не до­пускающими никакого перетолкования, говорит: "Идут сии в муку вечную".   Это говорит Господь, нас ради человек и на­шего ради спасения воплотившийся, пост­радавший, умерший, воскресший, вознес­шийся на небеса и седший одесную Отца, чтоб и там всегда ходатайствовать тоже о спасении всех и каждого. Если говорит так Тот, Кому столько стоило спасение наше, и Кто ничего так не желает, как чтобы все

спаслись; верно, иначе сему быть нельзя. Кажется, такой вывод столь верен и непре­ложен, что и колебаний никаких допустить не может. А мы с вами что сделали? — Так увлеклись недоумением, что заподозрили и подлинность Писания, и верность толкова­ния, говоря: или не так написано в под­линнике, или не так истолковано. Так по­нравилось нам наше недоумение, что мы готовы ради него все вверх дном повернуть. Но ведь мы имеем подлинные новозавет­ные Писания. Там стоит: "идут сии в муку вечную". Затем сколько ни есть переводов Нового Завета, — во всех стоит: "идут сии в муку вечную". И никаким переводчикам никакого перевода не представилось, и в голову не пришло как-нибудь иначе пере­вести эти страшные слова: "в муку вечную". Потому не может подлежать сомнению, что Господь именно так сказал. Истолковывать же тут нечего, — слова ясны без истолко­вания. Пытались дать слову "вечный" кри­вое толкование не верующие, а неверы, будто "вечный" означает здесь относитель­ную вечность: долго-долго, но не без кон­ца, — долго так, что эта длительность по­кажется вечностию, но все же и конец бу­дет. Что такое толкование криво, обличает тут же стоящее другое слово: "в живот веч­ный". Живот вечный и кривотолки разумеют, как имеющий быть без конца. Так надо понимать и муку вечную. Оба изречения сто­ят в одинаковых условиях. Что разумеется об одном, нельзя того отрицать у другого. Если живот без конца, то и мука без конца.

Извольте теперь спросить свою детскую веру: видит ли она, что Сам Бог сказал, что муки вечны? Ну — как не видать?! А если видит, пусть так и верует от всей души, и всякое противное тому недоумение гонит прочь, не отдаваясь ему в плен без разбора.

Но дадим на время ход вашему недоуме­нию и допросим его: "Ты какие права предъявить можешь на свое существование?" — "Недоумеваю, — говорит, — как согласить можно вечные муки с благостию Божиего, с беспредельным Божиим милосердием. Ведь страсть какие муки указываются! Огнь не-угасающий, червь неусыпающий, тьма кро­мешная, скрежет зубов! Господи мой ба­тюшка! — Как благоутробный Господь бу­дет смотреть на такие истязания?! Господь нам заповедал прощать, Сам ли не простит? Он молился на Кресте за согрешивших про­тив Него страшнейшим согрешением, — таким, больше которого нет уже и быть не может. Неужели нельзя Ему простить и в будущей жизни?"

Что же скажем мы такому недоумению?! Ты стоишь за благость и милосердие Божие.

Но речь твоя имела бы смысл, если бы веч­ность мук определили люди, — безжалост­ные и неумолимые ригористы. Тогда резон­но было бы возразить им: ваше положение не может быть принято, потому что оно противно благости Божией. Но когда такое определение постановил Сам Господь, — всеблагий и всемилостивый, то уместно ли как бы в лицо говорить Ему: быть не мо­жет, это противно Твоей благости? — как будто бы Он говорил неизвестно что? Раз­ве Он переставал быть благим, когда изрек сие? — Конечно, нет. А если не переставал быть благим, то нет сомнения, что такое определение совершенно согласно с Его благостию. Ибо Бог никогда ничего не де­лает и не говорит, что было бы противно Его свойствам. Для детской веры этого объяснения совершенно достаточно. И я на нем покоюсь более, нежели на каких-либо других разъяснениях, — что и вам советую.

Говорите: Господь на Кресте молился за распинателей, — можно ли, чтоб Он каз­нил кого-либо из грешников вечными му­ками?

Господь молился, и молитва Его тотчас же принесла плод. Разбойник покаялся и, уверовав в Господа, открыл себе вход в рай. Сотник исповедал Господа Сыном Божи­им и, освятившись верою, имеется в числе святых. Верно, и все те, которые пошли с Голгофы, бия себя в перси, не лишились благой чести. Так и все, которые, нагрешив пред Богом, обращаются к Нему в слезах покаяния, всегда получают прощение, и пред ними дверь рая не заперта. Если бы все люди, грехам повинные, так поступа­ли, все бы вошли в рай, и ад остался бы занятым одними духами злобы — ожесто­ченными и нераскаянными. Вы опираетесь на милосердном прощении. Но прощение не безусловно: покайся, и прощение полу­чишь. А нераскаянного как простить?

Господь милосердый всех готов простить, только покайся и прибегни к Его милосер­дию. Если бы и бесы покаялись, и те были бы помилованы. Но как они закоснели в упорном противлении Богу, то нет им по­милования. То же и в отношении к людям. Невозможно помилование тех, которые упорно противятся Богу. Что такие есть, это, думаю, вы знаете. Что многие из таких и на тот свет отходят богоборцами и богонена­вистниками, и этого, полагаю, отрицать не станете. Что же их там ожидает? Уж видно что! Как они Бога знать не хотели, то и Бог скажет им: не вем вас, отойдите. — А когда такое решение от Бога изойдет, кто отме­нит его? — Вот и вечное отвержение — пе­чать ада!

Остается строить надежду, нет ли пока­яния за гробом? — О, когда бы возможно было это?! Какое бы облегчение нам греш­ным! Господь столько милосерд, что толь­ко покайся, хоть бы то и за гробом, непре­менно простит. Но то наше горе, что на­дежды-то такой не на чем основать. Закон жизни таков, что коль скоро кто положит здесь семя покаяния, хоть бы при после­днем издыхании, то уже не погибнет. Семя сие возрастет и плод принесет — спасение вечное. А коль скоро кто здесь не положит семени покаяния и перейдет туда с духом нераскаянного упорства во грехах, то и там навеки останется с тем же духом, и плод от него вовеки будет пожинать по роду его, Божие вечное отвержение.

В притче о богатом и Лазаре Авраам от­вечает богачу: между нами и вами пропасть велика утвердися, яко да хотящии прейти отсюду к вам, не возмогут, ни иже оттуду к нам преходят (Лк. 16, 26). Какое решитель­ное разделение одних от других! Я беру здесь из притчи только одну эту черту, что коль скоро кто, перешедши в другую жизнь, попадет налево, то ему уже нет перехода направо. Но в притче сей проглядывает и та мысль, что на том свете, если бы и воз­можно было кому бросить свое грешное упорство, то не принесет уже ему пользы. Так по закону правды: приял благая в жиз­ни сей, а там терпи (Лк. 16, 25). Увы нам грешным! Поспешим поскорее покаяться здесь и получить разрешение, разрешающее навеки не для земли только, но и для неба.

Так видите в чем дело! Посему или пусть ваше сердоболие сделает всех грешников покаявшимися, или пусть согласится, что возможна часть людей, которые не получат прощения и будут осуждены по причине нераскаянного упорства.

Уж не питатели ли вы такого чаяния, — чтоб Бог державною властию Своею про­стил грешников и ввел их в рай. Прошу вас рассудить, пригоже ли это и гожи ли такие лица для  рая? Грех ведь не есть что-либо внеш­нее, а внутреннее и внутрь проходящее.

Когда грешит кто, грех весь состав его извращает, оскверняет и омрачает. Если простить грешника внешним приговором, а внутри его все оставить как было, не вы­чистив, то он и после прощения такого ос­танется весь скверен и мрачен. Таков будет и тот, кого бы Бог простил державною Своею властию, без внутреннего его очи­щения. Вообразите, что входит такой, — не­чистый и мрачный, — в рай. Что это будет? Ефиоп среди убеленных. Пристало ли? — И у нас когда строятся общества такие, то в состав их входят обыкновенно однородные, — лица другого сорта и сами не захотят всту­пить в него, и если почему-либо захотели, не будут приняты. То же и рай, примет в себя только однородное, — чистое и пре­чистое, а все неподходящее под сию норму не может войти туда.

Положим даже, что какими-либо судь­бами грешник втянут в рай, что он там будет делать?! Для него и рай в ад превратит­ся. Вкусить сладостей райских у него нет органа, а чрез то, что там все противопо­ложно его настроению, он будет тесним и гнетом, так что и места не будет находить. Введите вы в круг людей высшего тона че­ловека простеца, — для него пребывание среди них будет настоящая пытка. То же должен испытывать и грешник, если нео­чищенным втянуть его в рай.

Скажете: ну, — так очистить его. Уж это опять не державною ли властию милосер­дого Бога! — Если бы возможно было так, то и здесь на земле давно уже не было бы ни одного грешника. Сказал бы Бог: да бу­дут все святы. Но в том-то и дело, что очи­щение не может совершиться без участия произволения, которого если на земле не­доставало, то тем паче недостанет на том свете. Да хоть бы и появилось оно, не к чему ему рук приложить. Начало очищению — Покаяние; а на том свете ему места нет; иесли бы было, нет возможности завершену и запечатлену ему быть таинственным раз­решением; ибо это возможно только здесь. После Покаяния очищение продолжается и до конца доводится подвигами самоумер­щвления и благотворения, постами, мило­стынями, молитвами. Все это на том свете неприложимо. Нечего, стало быть, ожидать там и очищения.

Итак, хотите или не хотите, а должны согласиться, что неизбежно некоей части людей остаться за дверьми рая.

Полагаю, что слыша это: за дверьми рая, ваше сердоболие несколько успокаивается: пусть за дверьми рая, но эти пытки и истя­зания — огнь неугасающий, червь неусы-пающий, скрежет зубов, тьма кромешная, — ужас как поражают. — Но что же тут?! — За дверьми рая — ад. А ад уж, как ни умягчай­те слова сего, — есть место мучений. Юро­дивые девы остались прямо за дверьми Же­нихова чертога и будто никаким мукам не подверглись. Но надо судить не по сему внешнему, а по тому, что у них на душе, как они стали себя чувствовать после того как выслушали навеки отвергающий их глас Женихов. Степени — как в рае блаженства, так в аде мучений, конечно, будут, но на всякой степени как в рае святые блажен­ство будут пить полными устами, так в аде грешники муки претерпевать до последней меры терпения, — такой, что если еще не­много прибавить, то все естество разлетит­ся в прах, — а оно все же не будет разле­таться, а все мучиться и мучиться, и это без конца.

Выражения — червь неусыпающий, огнь неугасающий и прочее и означают только эту крайнюю меру мучений для всякого, а состоять они будут, может быть, и не в этом. Как о блаженстве праведных Апостол ска­зал, что уготовано для них то, что око не видало, ухо не слыхало и на сердце челове­ку не восходило: так о муках грешников надо сказать, что хотя несомненно, что они бу­дут в крайней мере для каждого, и будут как душевные, так и телесные, но в чем именно они будут состоять, определительно сказать нельзя. В Слове Божием для обо­значения сего берется то, что бывает са­мым мучительным на земле, равно как и для обозначения блаженства берется то, что на земле считается самым великим и радую­щим, но чтобы именно, как в том, так и в другом было это самое, сего сказать нельзя. Там будет все ново, — ново небо и нова земля, — новы и радости и муки.

Конечно, все сие страхом поражает. Но затем это и открыто, чтобы, поражая стра­хом, вразумлять и остепенять грешников. Они не открыл бы об аде, но как не хочет смерти грешника вечной, то и открыл, что ожидает грешника, чтобы, зная это, греш­ник не давал себе воли, а если уж случится нагрешить, поскорее обращался опять к Господу и каялся. Я знал одного человека, который имел обычай говорить: какую пре­мудрую вещь придумал Господь — смерть и ад! Не будь их, пустился бы во вся тяжкая. Говорят ему: да ты закрой глаза и не смот­ри на эти страсти, или изгони из сердца веру тому. Отвечает: и рад бы закрыть глаза, да не закроешь: все им видится смерть и ад. А что касается до прогнания веры, уж я все перепробовал, чтобы прогнать ее, и вся­кие под нее подкопы делал, нет, — все вяло и гнило, что ни придумаешь. Как истина смерти неотразима, так и истина вечного ада стоит несокрушимо. Нет уж, лучше кры­лышки-то подвязать и как-нибудь потише себя держать.

Вы сердобольствуете. А Господь разве не сердобольствует?! Окончательное Свое от­вержение: "отойдите", думаете, Он так про­изнесет, ни с того, ни с сего?! Нет, это Он скажет уже по испытании всевозможных средств к побеждению упорства нераскаян­ных грешников. Сколькими заботами окру­жает Он всякого грешника, чтоб образумить его! И уже когда все испробует и ничем не

одолеет его, говорит ему: ну — оставайся! — Это здесь, а на Суде скажет ему вместе с другими подобными ему: "Отойди!" Видим на Израиле. Бился-бился с ним Бог, нако­нец решил: "се оставляется вам дом ваш пуст". Так бывает и со всяким грешником отверженным. Отвержение его окончатель­ное решается после того, как с ним уже ничего не поделаешь, — как уж он закос­неет в упорстве своем. Вы одно то решите: возможно ли осатаниться человеку? — Ко­нечно, возможно. А если возможно, то куда его будет девать, как не поместить с беса­ми, коим уподобился? Вы все упираетесь на благость Божию, а о правде Божией за­бываете, — тогда как Господь "благ и пра­веден". Правда Божия вступает в силу, ког­да благость истощает уже все средства.

Спириты придумали заменить ад мно­жеством рождений грешащего. Очень неудач­но. Потому что кто остался неисправным в одно рождение, тот может продолжать его и во второе, и не только продолжать, но и углубить, или тем неизбежно углубить, что продолжить. Но что было во второе, то мо­жет быть и в третье рождение, и так далее, до осатанения. А для таких уж конечно не­избежен ад.

Иным думается, что без наказания и мук грешников, конечно, нельзя оставить, но эти муки не будут вечны: помучатся-пому­чатся отверженники, а потом и в рай. Страсть как хочется нам казаться милосер­днее Самого Господа! Но и эта выдумка несостоятельна: ибо ад не есть место очи­щения, а место казни, мучащей, не очи­щая. Сколько ни будет жечь кого ад, жегомый все будет такой же нечистый, достой­ный того же жжения, а не рая. Жжению потому и не будет конца.

Но пусть бы и так, — уступим нелепое. Нам-то с вами, о сем рассуждающим, если мы грешны, какая от этого выгода? — Ни­какой! Мука все же будет, а кто знает, ка­кая она? Может быть, так будет больно, что одна минута покажется во сто лет. При­поминаю при сем одно сказание. Некто, благоговейный, кажется, мирянин, делал много добра, но проскользали и грешки. Для очищения его от сих грехов Господь послал ему болезнь, которая не поддавалась лекар­скому искусству. Терпел он терпел и возмалодушествовал, — и стал плакаться пред Господом. Господь послал к нему Ангела, который, явясь, сказал ему: "Что жалуешь­ся? Для твоего же блага Господь послал тебе эту болезнь, чтоб очистить тебя от гре­хов твоих. Очистишься, — и болезни конец. Ибо если здесь не очистишься, то на том свете гореть будешь". Тот с горести крайней

и скажи: "Да уж лучше бы на том свете отму­читься!" (Это будто на руку тем, которые ду­мают, что мучения временны, но цель сказа­ния не та.) "Хорошо, — сказал Ангел. — Хочешь? Тебе следовало болеть еще три недели, или три месяца. Там тебе за это помучиться придется три секунды". — "Три секунды, — думает себе больной, — что тут?!" И согласился. Как согласился, так и обмер. Взял Ангел его душу и снес в место мучения. "Три секунды, — проговорил он больному, — терпи. Я тотчас приду, как они пройдут", — и скрылся. Как начало жечь этого бедного, как начало жечь, ужас, как больно; но терпел, думая: три секунды... сей момент кончатся. Но боль все больше и боль­ше, и, кажется, пора бы уж и Ангелу прий­ти, а его все нет и нет. Уж ему показалось, что неделя прошла, год прошел, десять лет прошло, а Ангела все нет и нет. Мочи, на­конец, не стало. Как закричит! — Ангел тот­час явился и спрашивает: "Что тебе?" — "Да ты сказал, что три секунды помучить­ся, а тут уж десять лет прошло". — "Каких десять лет? Всего десять терций". — "Ой! ой! ой! — Батюшка ты мой! Если так, возьми меня поскорее отсюда назад. Тридцать лет готов лежать в той болезни, только отсюда возьми". — "Хорошо", — сказал Ангел; внес его опять в тело, и тот ожил. И уж не заикался больше о тяготе своей болезни. Это сказание сохранено для внушения нам грешным того главного, чтобы благодушно терпели прискорбности, посылаемые для нашего очищения от грехов. А  я беру из него, по поводу речи нашей, только измерение длительности адских мучений. Видите, ка­кая страсть? — Одна терция годом показа­лась. А чем год покажется? Чем десятки, сотни лет? Это ужас! — Нет! уж давайте луч­ше бросим всякий грех и, Господу веруя без мудрования во всяком Его слове, по­каемся и начнем жить свято, сколько сил есть, — не обманывая себя пустою надеж­дою, что ведь немного придется помучить­ся, — ничего!

Мудрование наше ничего доброго нам не дает, а только высокоумие плодит и руки и ноги расслабляет на делание добра и бе­гание зла. Бросим его! Наживешь с ним доб­ра. Нашему мудрованию все представляется так гладко и широко. Живи себе, как хо­чешь: природа! — Умрешь, — Бог милос­тив! Если и достанется немного, — так это ничего, пройдет. — Его бы устами мед пить. А там, как умрешь, — схватят сударики, бросят в теплое местечко и запрут крепки­ми запорами; кричи не кричи, — никому дела до нас не будет: эти уже определены к месту. Так там и останешься на вечные вре-

мена. Вот и намудрил. Прогоним это мудро­вание и покоримся вседушно простой вере. Если бы не было откровения, делать бы нечего, — мудри. А при откровении, какая стать мудрить? Уж нам не придумать лучше того, что Господом постановлено. Мудру­ем, стало быть, попусту, и не только попу­сту, но и без толка, ибо знаем, что не смуд­рить только надо, но и привести в дело, а влас­ти-то и силы, видимо, нет в наших руках.

Это все враг надувает в уши такие ум­ничанья, и особенно ныне плодит их. Нич­то так сильно не остепеняет, как страх адс­ких мучений. И сколько избавляет от греха, или ведет к покаянию память о сем! Вот враг и покушается всячески отстранить эту острастку. Ведь какой хитрый! За Бога сто­ит, благость Божию защищает; а между тем против Бога вооружает и богоборцами де­лает. Ты у меня, говорит, умник, или ум­ница... живи, как хочешь. А что там ад и муки — этого ничего нет. Попы да монахи выдума­ли, криво толкуя Слово Божие. Каков! — Развесили уши наши красавцы и красави­цы, — и пустились во вся тяжкая. А враг стоит да зубы скалит и в ладошки бьет. Сколько добычи нахватал он сим образом в ад свой?!

У вас еще прописано: "Как праведные будут наслаждаться невозмутимым счастием, при сознании, что где-то страдают жи­вые существа и будут непременно страдать? Если они возмогут быть счастливыми, то они перестанут быть праведными, и такая безучастность к ближним на небе ввергла бы их в ту же геенну, от которой они изба­вились, практикуя сострадание и любовь к страждущим на земле". Это чисто адвокат­ский прием — пускать пыль в глаза софиз­мами. Если праведников за несострадание к отверженным осужденникам в ад, то Бога-осудителя куда?! — Вы все забываете, что ад не человеческая выдумка, а Богом уч­режден, и по Божиему же присуждению будет наполнен. Так открыл Он нам в Сло­ве Своем. Если так, то, стало быть, такое действие не противно Богу и не нарушает, скажем так, внутренней гармонии божес­ких свойств, а напротив, требуется ею. Если в Боге так, то как это может расстроить бла­женное благонастроение праведных, когда они един дух суть с Господом? Что Господь считает правым и должным, то — и они. Сочтет Господь должным послать в ад не­раскаянных, так будут сознавать сие и они. И состарданию тут места нет. Ибо отвер­женные Богом отвергнуты будут и ими; чув­ство сродности с ними пресечется. И на зем­ле духовное родство бывает совсем иное, чем естественное, и коль скоро последнее

не согласно с первым, то оно охлаждается и совсем исчезает: родные кровно делают­ся чуждыми друг друга. Это внушил Гос­подь, когда сказал: кто мать Мне и брат? И ответил: творящий волю Отца Моего. Если на земле так, то на небе это обнаружится в крайней силе, — и особенно после после­днего Суда. Отверженные будут иметься на­равне с теми, в чье место они пойдут, кому уготован огнь вечный.

Вы продолжаете: "Неужели я погибну за то, что призадумаюсь над этой дилеммой и скажу себе: тут что-то не так: или не так переведено, или не так истолковали слова Спасителя?" Погибнете ли вы из-за этого недоумения, не мне решать, а Испытую­щему сердца, Который видит все, видит, как и почему зарождаются мысли, и соот­ветственно тому винит или обезвиняет. Но должен сказать вам, что небезопасно попе­речить явному определению Божию, в уго­ду своим мудрованиям, софистический строй которых так очевиден. Что приходят недоумения, в этом не всегда есть грех, но когда при появлении их тотчас становится кто на сторону их, то тут есть лукавство слабоверного и небоголюбивого сердца. Я уже поминал в начале, что недоумения не должно допускать до сердца, но как только появятся, отбивать их, а затем, дав покой вере сердца, спокойно искать разъяснения, не беспокоясь слишком, если и не придет­ся тотчас найти его, ибо вера наша стоит на твердом камне: так Бог повелел верить. Но это уже писано; я привел вашу речь, чтоб оговорить следующую фразу: "Или перевели не так, или не так истолковали". Это значит, что вы полагаете возможным думать, будто у нас нет подлинного Слова Божия и нет правильного истолкования его. Где это вы захватили такую премудрую мысль?! Вот греческий подлинник Нового Завета; вот славянский перевод наш, совер­шенно с ним согласный, равно как и рус­ский. Читайте там, читайте здесь, всюду вы будете читать истинное слово Господа Спа­сителя нашего. А что слово сие истинно понимается и правильно толкуется, в этом поручительница вам Святая Церковь, ко­торую Сам Господь поставил быть столпом и утверждением истины. Вот наша охрана! И избави нас, Господи, допустить против­ные сему мысли! Если допустим такие мыс­ли (т.е. или подлинника нет, или толкова­ние не право), то на чем остановимся и на чем оснуемся своими мыслями? Надо бу­дет или совсем оставить Слово Божие, как заподозренное в неподлинности, или, дер­жа его в руках, доискиваться по догадкам, что можно почесть подлинным, а это то же, что сочинять самим себе Слово Божие. Се путь Штраусов и Ренанов! Оба эти приема стоят один другого. Ибо действователь там и тут — все тот же разум. А посмотрите-ка по истории, сколько напутал этот разум?! — И придется плутать. Боже избави! Вот у со­седей наших (на западе) ум орудует по де­лам веры. И чего-чего там не наплели?! Из­бави нас, Господи, от такой беды! Отобьем­ся от берега, — начнут бросать нас туда и сюда волны мудрований разума. И пропадем. Вы заключаете: "Если ответите, что не мое дело рассуждать, надо верить слепо, то придется просто замолчать, оставаясь, однакож, к несчастию, при своем недоуме­нии". Нет, я не скажу, что не дело кому-либо рассуждать о делах веры. Куда же нам девать разум-то свой? Но скажу, что рас­суждение рассуждению рознь, а иное хоть брось. Рассуждать рассуждайте, но покор­ности вере не ослабляйте и не расшатывай­те, потому что это есть покорность Богу, против Коего спорить нельзя. По-вашему выходит: не рассудишь — вера слепа. А на деле, как я уже писал, так и есть, что вера не слепая, а видящая не та есть, которая рассуждает о предметах веры, но которая искренно и непоколебимо верит, основы­ваясь на том убеждении, что так Бог пове­лел верить, как дитя без рассуждений верит слову отца и матери. Рассуждение при­ходит к вере, и пусть его рассуждает соглас­но с верою, не присвояя, однакож, боль­шого веса себе самому. Мы обычно, когда рассудим о чем, полагаем, что уж и не знать какое великое дело сделали, услугу вере оказали, подкрепили и поддержали ее. А в существе дела рассуждение ничего не при­дает силе и значению веры. Напротив, кто в деле веры начнет давать более веса своему соображению и рассуждению, тот тем са­мым умалит значение своей веры пред Бо­гом, как умаляют силу вина, подливая в него воду. Кто своему рассуждению дает много веса, тот разуму своему верит, а не Богу. И собственно тут уже нет веры. Так-то: рассуждать —   отчего не рассуждать, только в области веры всегда нужно рас­суждать по началам веры и с покорностию вере большею, чем внимание к своему рас­суждению.

Кажется, теперь я уже вам все сказал, что нужным считал сказать по вашему пись­му. И кончаю. Благослови вас, Господи!

Еп. Феофан. Письма к разным лицам о разных предметах веры и жизни.

Изд. 2-е. М., 1892, с. 3-23

Пробуждение грешника от греховного сна

О ВЕЧНОСТИ МУЧЕНИЙ. Письма к разным лицам о разных предметах веры и жизни

КАК НАЧИНАЕТСЯ В НАС ХРИСТИАНСКАЯ ЖИЗНЬ?