Книга о. Бориса (Ничипорова) — священника, психолога, педагога, общественного и научного деяте­ля — действительно открывает новый и важнейший раздел в еще только зарождающейся антропологиче­ской психологии (психологии человека). Раздел этот — без которого по сути невозможно подлинное человекознание — духовная психология.

Само различение в составе человеческого существа трех реалий — тела, души, духа — принадлежит рели­гиозной (христианской) антропологии. Именно рели­гиозная точка зрения на человека настаивает на необ­ходимости и являет способность целостного виденья человеческой природы — в единстве его телесной, ду­шевной и духовной форм жизни.

Не так обстоит дело в современной психологии. Долгое время, а во многом и по сей день, психологи­ческая наука пыталась изучать психическое как тако­вое, замкнутое в самом себе, «психическое вообще» — от психики дождевого червя до психики человека. Нужно сказать, что на границах «души» и «тела» пси­хология продемонстрировала вполне очевидные успе­хи; здесь были получены не просто новые факты, но и сложились целые отрасли человекознания: психосо­матика, нейропсихология, психогенетика и др.

Казалось бы, вполне оправдана экспансия психо­логии и к другому полюсу человеческой реальности — к формам его духовного бытия. Ведь только в этом, объемлющем интервале (телесное существование — духовное бытие) можно было выявить саму природу и жизненный статус психического (душевный строй че­ловека). Однако и по сей день собственно научная психология (в своей исследовательской, теоретиче­ской части) лишь приглядывается, осторожно приме­ривается к духовной реальности; к той реальности, само существование которой в отечественной психо­логии из идеологических соображений вообще отри­цалось. А если и допускалось, то лишь в виде продук­тов культуры, форм искусства, норм общежития и др. Психология искусства, психология религии была ско­рее «психологической археологией», которая по веще­ственным останкам пыталась восстановить духовное творчество коллективных субъектов, но не духовную ипостась конкретного человека. И хотя существовала традиция относить психологию к наукам о духе, но собственно психология духовности так и не была по­строена. Духовность человека, сам его индивидуаль­ный (субъективный) дух шел можно сказать по «ве­домству» идеалистической философии, религии, худо­жественного творчества и т. п.

Сегодня ситуация постепенно меняется. Психоло­гия человека начинает интенсивно осваивать наследие (и мировое, и отечественное) религиозной филосо­фии, духовного опыта исповедников веры, подвижни­ков духа; расширять опыт работы с субъективным ми­ром человека, его сознанием, а главное — строить но­вый взгляд, «стереоскопическое или голографическое» виденье человеческой реальности в ее субъек­тивной проекции. В отечественной психологии рабо­тами Б. С. Братуся, В. П. Зинченко, Ф. Е. Василюка и других предпринимаются попытки заложить основы подлинно духовной психологии как особой формы рационального знания о становлении субъективного духа человека в пределах его индивидуальной жизни. В этом ряду, но со своим особым взглядом на духов­ную жизнь человека, находятся и работы Бориса Вла­димировича Ничипорова.

В традиционной философско-психологической ли­тературе духовное начало человека связывают с обще­ственным и творчески-созидательным характером его жизнедеятельности, с включенностью человека в мир культуры. Именно поэтому ограниченным является только узко психологический взгляд на человека, где он предстает прежде всего как отдельность и выде-леннось из рода, со стороны своих индивидо-своеобразных свойств и качеств как внутренняя взаимосвязь множества психологических способностей и механиз­мов. В действительности же внутренний мир человека имеет многообразные связи и отношения со всем универсумом человеческой культуры; и именно здесь он обретает свой смысл и духовное измерение.

Последователь и ученик В. Дильтея, создателя пси­хологии как науки о духе,— Э. Шпрангер писал, что «субъект с его переживаниями и образами вплетен в грандиозную систему мира духа, исторического и об­щественного по своему характеру». Как духовное су­щество человек не может рассматриваться в положе­нии «уединения, подобного находящемуся на остро­ве»,    он    должен    мыслиться    во    взаимосвязи    с обществом, с культурой, с историей. Отдельная чело­веческая  душа  вплетена  в  межчеловеческие,   обще­ственные связи, скреплена с другими общими ценно­стями жизни.  «Эти ценности,— отмечает Э. Шпран­гер,— возникшие в исторической жизни, которые по своему смыслу и значению выходят за пределы инди­видуальной   жизни,   мы   называем   духом,   духовной жизнью    или    объективной    культурой».    Духовная жизнь человека всегда обращена к другому, к обще­ству, к роду человеческому.  Человек духовен в той мере, в какой он действует согласно высшим нравст­венным ценностям человеческого сообщества, спосо­бен поступать в соответствии с ними. Нравственность есть одно из измерений духовности человека.

Духовность относится к родовым определениям человеческого способа жизни. Дух есть то, что связы­вает отдельного индивида, субъекта психической дея­тельности, личность человека со всем человеческим родом во всей развертке его культурного и историче­ского бытия. Духовность придает смысл жизни от­дельному человеку, в нем человек ищет и находит от­веты на вопросы: зачем он живет, каково его назначение в жизни, что есть добро и зло, истина и заблуж­дение, красивое и безобразное и т. п.

Духовное встраивается в царство предметного ми­ра как транссубъективное, как историческое взаимо­действие и суммирование деятельности бесчисленных исторических субъектов; оно представляет собой в высшей степени сложную совокупность духовных норм и ценностей. С общекультурной точки зрения духовность представляет собой идеальный комплекс норм, которые противостоят субъекту и обществу не как данность, а как заданность и требование.

Однако неправильно было бы мыслить духовность человека как только содержание высших образцов че­ловеческой культуры (в виде общественно- историче­ских норм и ценностей). Несомненно, что усвоение этого содержания придаст и придает качественное своеобразие и определенность человеческой субъек­тивности, расширяет ее пределы, и тем не менее — загадка индивидуального, неповторимо уникального духа конкретного человека остается. Через предмет­ное содержание даже высших образцов культуры, имеющих общеродовой характер, индивидуальный дух не улавливается. У нас появляется уверенность, что он есть, но что он есть и как он возможен — ос­тается неизвестным.

Неправильно было бы мыслить духовность также и как новую ступень усложнения индивидуальных пси­хических функций и способностей, «как средоточие всех функций сознания, сконцентрированных в еди­ной индивидуальности» . Как более высокий уровень развития всех предшествующих свойств психического, как вершина и предельная утонченность душевности. По остроумному замечанию М. Шелера, с точки зре­ния интеллекта различие между Эдисоном (как толь­ко механиком) и умным шимпанзе необычайно вели­ко, но — лишь в степени. И даже, если все субъектив­ные способности человека произвольно возрастут до бесконечности — все равно — это еще не есть духов­ность, это все еще степень, а не существо различий, не другой способ бытия.

Новый принцип, делающий человека человеком, вообще лежит вне всего того, что и с внутренне-пси­хической, и внешне-витальной стороны мы можем назвать жизнью. То, что делает человека человеком, есть принцип, противоположный всей наличной жизни; как таковой, он вообще не сводим к «естественной эволюции жизни», а если его к чему-то и можно воз­вести, то только к высшей основе самих вещей - к той основе, где и сама жизнь является лишь частной ее манифестацией. Этот принцип, который включает в себя и понятие разума, и мышление в идеях, и со­зерцание, и такие эмоционально-волевые акты, как доброту, любовь, раскаяние,— М. Шелер обозначает словом (понятием, категорией) — дух.

Но, что же это такое — «дух», этот новый и столь кардинальный принцип бытия человеческой реально­сти? Редко с каким другим словом обходились так вольно и путанно. Если главным в понятии духа сде­лать особый род знания, особый способ существова­ния, которые может дать только он, то тогда основ­ным определением «духовного существа» в нас оказы­вается личная независимость от всего органического (телесного), свобода от принуждения и давления все­го, что относится к «жизни», в том числе и от «ду­шевных структур», ее влечений, пристрастий и прель­щений. И это есть подлинная внутренняя, духовная свобода, т. е. свобода именно духа, который «веет, где хочет», а не души и не тела.

Замечательный русский философ И. А. Ильин пи­сал: «Тело человека несвободно. Оно находится в про­странстве и во времени, среди множества других тел и вещей ... Все это делает тело человека несвободным в движении, смертным ..., всегда подчиненным всем законам и причинам вещественной природы ... Он может не знать о них или забыть об их действии, но освободиться от них он не может.

Несвободна и душа человека. Прежде всего она связана таинственным образом с телом и обусловлена его здоровой жизнью. Далее, она связана законами времени и последовательности ... Она связана своим внутренним устройством, которого она сама не созда­ет и нарушить не может: законами сознания и бессоз­нательного, силою инстинкта и влечений, законами мышления, воображения, чувства и воли ... Душа не творит сама этих законов, а подчиняется им и не мо­жет изменять их по произволению.

Но духу человека доступна свобода, и ему подобает свобода. Ибо дух есть сила самоопределения к лучше­му. Он имеет дар — вывести себя внутренно из любо­го жизненного содержания, противопоставить его се­бе, оценить его, избрать его или отвегнуть ... Дух есть сила, которая имеет дар усилить себя и преодолеть в себе то, что отвергается; дух имеет силу и власть со­здавать формы и законы своего бытия, творить себя и способы своей жизни».

Духовное бытие, таким образом, начинается и су­ществует там, где начинается освобождение человека от чужой и главное — своей собственной самости. Свобода есть модальное (фактически — инструмен­тальное), а не предметно-содержательное определение духовного бытия человека; она есть сила, энергия по­рыва в самоопределении к лучшему и высшему. Дух есть любовь к качеству и воля к совершенству во всех областях жизни. И потому само духовное бытие опре­делимо и описуемо лишь в его значении для нас и в его действии на нас, но не в том или ином содержа­нии человеческой культуры самой по себе.

Как способ, как образ бытия в целом духовность открывает человеку доступ к любви, совести и чувству долга; к праву, правосознанию и государственности; к искусству и художественной красоте, к очевидности и науке, к молитве и религии — только она может ука­зать человеку, что есть подлинно главное и ценнейшее в его жизни; дать ему нечто такое, чем стоит жить, за что стоит нести жертвы. Ведь «жить стоит только тем и верить стоит в то, за что стоит бороться и умереть, ибо смерть есть истинный и высший критерий для всех жизненных содержаний». А то, что не стоит смерти, то — с духовной точки зрения — не стоит и жизни.

Человеку даны от Бога и от природы определенный способ телесного существования, особая форма душевной жизни и интегрирующий человеческую ре­альность принцип духовного бытия, которые могут быть удержаны одновременно в едином представле­нии об индивидуальном духе. Всякая теория и всякая педагогика, которые с ним не считаются, пытаются игнорировать личную определенность, самодеятель­ность и самоценность человеческого существа, всту­пают на ложный и обреченный путь.

Ложность этого пути обнаруживается в наступаю­щем очень быстро снижении качества жизни как от­дельного человека, так и сообщества в целом: снижа­ется     уровень     внешне-телесного      существования (вплоть   до   органических   заболеваний),   снижается уровень душевной дифференцированности (вплоть до «первобытной» упрощенности душевного строя), па­дает качество всей жизни (труда, творчества, нравст­венности).  И это верно на всех этапах жизненного пути   человека — и   в   младенчестве,   и   в   старости. Именно с культивированием индивидуального, лич­ного духа связано само творение и возрастание каче­ства жизни.

Духовность  субъекта,   индивидуальный дух  пред­ставляют собой ответственное принятие и следование высшим образцам совокупной человеческой культу­ры; переживание нравственных норм общежития как внутреннего «категорического императива»; принятие высших ценностей родового бытия человека как сво­их собственных. Можно сказать, что человек духовен в той мере, в какой объективный и абсолютный дух стали его субъективным (индивидуальным) духом. И именно поэтому в наивысшей степени духовность об­наруживает себя и становится способом жизни чело­века, когда ему открываются и когда он вступает в личные отношения с Богом — поистине высшей ос­новой всего бытия человека и всего универсума.

Индивидуальный дух человека предстает в различ­ных обликах, раскрывающих не только различные стороны, но и уровни человеческой реальности. Мож­но говорить о таких обликах субъективного духа, как личностное (целостное), индивидуальное (единично-Уникальное) и универсальное (родовое) бытие челове­ка. Они являются и ступенями становления духовного мира человека, мерой освоения и принятия им духов­ного опыта человечества, мерой его духовности в це­лом. Их предпосылкой, основой является душевная жизнь человека, его субъективность. Многообразные душевные способности, механизмы душевной жизни выступают органами становления и способами реали­зации духовности человека, где и сами эти способно­сти продолжают совершенствоваться и утончаться.

Иными словами, становление человека субъектом собственной жизнедеятельности — освоение норм и способов человеческой деятельности, правил и мак­сим общежития, основных смыслов и ценностей со­вместной жизни людей — есть предпосылка и преды­стория становления индивидуального духа человека. Это та основа, площадь опоры, на которой начинает осуществляться конвергенция (сворачивание в точку) всей предшествующей психологической организации человека. И понятно почему.

Душевная жизнь (во всем ее богатстве и многооб­разии)  в качестве  субъективного  непосредственного самобытия (бытия самости) есть целый особый мир и в этом смысле — непосредственно очевидная реаль­ность.   Однако  в  этой  своей  непосредственности  и очевидности душевная жизнь все же не есть оконча­тельная, в самой себе завершенная, полноценная ре­альность. Иллюстрацией здесь могут быть знаменитые переживания подросткового, а впоследствии и юно­шеского кризисов, которые связаны с обнаружением того,  что  в  собственном  «Я» — ничего  собственного нет, а есть только присвоенное из внешней культуры, что  в  пределах  собственной  жизни — собственного смысла нет (есть лишь окружающие чужие смыслы). Кризис идентичности, аутотентичности — и есть сим­птом безосновности, незавершенности, своеобразной призрачности собственной самости, который настоя­тельно, остро требует выхода (трансцендирования) ду­ши за свои собственные пределы, в иное, укореняю­щее ее.

Этот выход — есть вопрос о цели и смысле. По­нять свою самость в истинном, полном значении это­го слова — значит не просто констатировать ее факти­ческое наличие: «Я есмь такой-то и такой-то», и не просто волевым напором утвердить ее в мире людей и вещей: «Я сам!»; а прежде всего — усмотреть ее иде­альную, самоценную, очевидно осмысленную необхо­димость бытия. Трансцендирование к этому смыслу, его откровение нам — это и есть то, что мы пережива­ем как «дух» или «духовную реальность», и без чего, по существу, не может обойтись наше субъективное не непосредственное самобытие, наша самость.

Самость (субъективность) человека стоит, таким образом, всегда на пороге между душевным и духов­ным бытием, есть место, где духовное (значимое в са­мом себе бытие) проникает в душу. На этом основана таинственная способность человека — «единственный подлинный признак, отличающий его от животно­го,— соблюдать дистанцию в отношении самого себя, привлекать свою непосредственную самость на суд высшей инстанции, оценивать и судить ее и все ее цели»¹.

На этой способности конституируется та реаль­ность, которую можно назвать в точном смысле этого слова личностью. «Личность есть самость, как она сто­ит перед лицом высших, духовных, объективно-значи­мых сил и вместе с тем проникнута ими и их представ­ляет»,— начало сверхприродного, сверхестественного бытия, как оно обнаруживается в самом непосредст­венном самобытии».

Эту высшую инстанцию самости (все еще — само­сти!) — личность — имеет каждый человек и во вся­ком своем духовном состоянии. На этой ступени ду­ховного развития формулой бытия для самого челове­ка, а главное — для  другого, становится: «Я — лично!», ибо личность — это прежде всего персонали­зированная, самоопределившаяся самость среди дру­гих, для других и тем самым — для себя. Именно лич­ность — есть то, что составляет подлинное единство нашей душевной жизни, ее субстанциональную и вполне определенную форму. Поскольку духовное бытие человека конституирует личность, к его суще­ству принадлежит иТайна человека как личности, делающая его по­тенциально бесконечно богатым и в тоже время акту­ально незавершенным, заключается в главной способ­ности подлинной личности рефлектировать саму себя, возвышаться над собой, быть по ту сторону самой се­бя, по ту сторону всякого фактического своего состо­яния, даже своей фактической общей природы. Рабо­та, культивирование этой способности и поднимает, вводит человека на следующую ступень духовного бы­тия — на ступень индивидуальности. Человек как ин­дивидуальность раскрывается в самобытном автор­ском «прочтении» социальных норм жизни, в выра­ботке собственного, сугубо индивидуального (уникального и неповторимого) способа жизни, свое­го мировоззрения, собственного («необщего») лица, в следовании голосу собственной совести. Индивидуа­лизация душевной жизни есть кардинальная и глубо­чайшая инверсия (обращение) индивидуального духа, пристрастное и неустанное рассекречивание собст­венной самости, которая зачастую складывалась не по воле и по неведению самого человека. В свете вы­сших смыслов и высших ценностей (убеждений, веро­ваний, жизненных принципов) любой фрагмент своей самости, любая душевная способность проходят ис­пытание на подлинность и неотторжимость их в со­ставе истинного, внутреннего «я» человека.

Индивидуализация бытия человека, трансцендирование вовнутрь, в глубины субъективности, человече­ской самости и высвечивание ее — есть условие встречи с бесконечностью духовного царства, с беско­нечностью Универсума, в котором впервые конститу­ируется подлинное «я», образуется действительно полное, свободное «бытие-у-самого-себя». Здесь речь уже идет не о свободе чистой непосредственности (фактически известной и животным), которая на са­мом деле оккупирует нашу самость, и не о свободе самоопределения, которое всегда предполагает борьбу и преодоление в личности, а значит — и несвободу; а об истинном, окончательном освобождении, где даже предельная индивидуальность «жертвует» своею уни­кальной единичностью и лишь становится причастной бесконечному универсальному бытию. Именно здесь впервые открывается потенциальная эквивалентность человека Миру, вся полнота человеческой реальности как духовного микрокосма.

Тайна духовности человека (как личности и инди­видуальности), таким образом, окончательно раскры­вается в его универсальности. Ибо вселенское и беско­нечное с максимальной адекватностью получают свое выражение в точке — с ее единственностью и абсо­лютным своеобразием; как и наоборот: лишь то, что может быть признано истинно личным «бытием – для - себя», может воспринять и выразить бесконечное.

«Сущность всеединства как духа, как реальности самоценного и самозначимого бытия обретает послед­нюю определенность лишь в конкретной индивидуаль­ности ... Подлинно конкретная всеобщность совпадает с подлинной конкретностью индивидуального, подлинная общая правда совпадает с жизнью».

Все сказанное выше — самые общие представле­ния о реальности духовного бытия человека; более глубоко, а главное — конкретно, в языке самой жизни рассказывает об этом в своей книге о. Борис.

«Введение в христианскую психологию» написано православным священником, достаточно искушенным в соблазнах рационалистической, сциентистской пси­хологии; но не только в этих, сегодня уже достаточ­но легко преодолеваемых соблазнах. Как пишет сам о. Борис, важнейшей проблемой сейчас становится необходимость в мощной духовной защите психи­ческого здоровья детей и взрослых на фоне невероят­ного разноообразия духовных путей, сотен «учителей» и «целителей», которыми заполнена теперь никогда не знавшая ничего подобного Держава наша. «Открыв для себя мистическую и оккультную реальность, по­сле десятилетий запретов и замалчиваний, психологи бросились во все тяжкие медитировать», путаясь в ад­ресах своего обращения. Книга о. Бориса — это пре­достережение священника-психолога: Будьте осто­рожны, друзья, в своих духовных исканиях!

Сегодня стремительно развивается такая область практической психологии, как психотерапия. И здесь духовный опыт пастыря и  профессиональный опыт психолога-клинициста предупреждает: приступая к человеку, мы должны культивировать в себе особое чувство, практически неведомое нашей ученейшей публике — это благоговение перед святыней души че­ловеческой, образом Божиим в человеке.

Еще многие сюжеты можно было бы обсудить здесь, но сами за себя, своими собственными словами они лучше говорят на страницах книги о. Бориса. Ибо перед нами не психологические знания о жизни, а сама реальная жизнь — духовно просвеченная и ду­ховными очами прочитанная.

В. Слободчиков,

директор Института педагогических инноваций

Российской Академии образования, доктор психологических наук

НОВАЯ ГЛАВА В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ

ОТ АВТОРА