Учебные Материалы >>
История Русской Церкви.
Глава: IV. Митрополит Иосиф Болгаринович: третья попытка к унии
«В лето 7006 (1498), месяца маиа в 30 день, индикта 1 вел. князь Александр литовский даде митрополию Киевскую и всея Руси Иосифу, епископу Смоленскому, с епископиею Смоленскою»,— говорит современный летописец, не объясняя, когда и как совершилось предшествовавшее тому избрание Иосифа на митрополию{80}. Мы уже знаем, что на Смоленскую кафедру он взят был из настоятелей слуцкого Троицкого монастыря и что во время своего настоятельства ходил в Царьград в качестве посла от вновь избранного тогда митрополита Ионы Глезны для испрошения ему патриаршего благословения. Но кто же был Иосиф по происхождению? До последнего времени все писатели, как униатские и латинские, так и наши, единогласно признавали его за Иосифа Солтана из знатной фамилии Солтанов. Между тем из недавно открытых документов оказывается, что он был совсем другое лицо, отличное от Иосифа Солтана, и прозывался Болгаринович, происходил, верно, из благородной или шляхетской фамилии, потому что находился в близком родстве с Иваном Сапегою, бывшим тогда писарем великого князя Александра и канцлером супруги его Елены, и имел родовое имение, из которого завещал вносить ежегодно слуцкой Троицкой обители, где прежде настоятельствовал, по пяти бочек ржи и по пяти бочек овса, что и исполнялось женою брата его, Агрипиною Болгаринович, еще в 1528 г.{81}
С самого избрания своего на митрополию Иосиф Болгаринович решился действовать в пользу унии с Римом, или даже еще до избрания, так как за это именно ему и обещана была митрополия{82}. Решаясь на такое дело, он предварительно снесся с Цареградским патриархом Нифонтом, если только признать достоверным послание к нему названного патриарха, передаваемое униатскими писателями. Послание не обширно и содержит в себе следующее: «Нифонт, Божиею милостию архиепископ Константинополя, нового Рима, и Вселенский патриарх,— благочестивому и боголюбивому Иосифу, брату и сослужителю, митрополиту Киевскому и всея Руси, здравия и пр. Мы получили от твоей милости письмо, посланное к нашей мерности, в котором ты извещаешь, что епископы Римского Костела, живущие на Руси и в Литве, для вас несносны и принуждают вас к унии, установленной во Флоренции. Иначе, говоришь, вы подвергнетесь великой опасности потерять привилегии и льготы, которые дарованы вам польскими королями в то время, когда состоялась эта уния. Посему от нашей мерности просишь руки помощи и рекомендательного письма к вашему могущественному королю. Сверх того, желаешь знать о том (Флорентийском) Соборе, как он происходил, чтобы вы могли дать ответ искушающим вас и сильно вас притесняющим. Да будет же вам известно, что Собор тот был созван и утвержден торжественно, с общею радостию, в присутствии нашего светлейшего государя Иоанна Палеолога и святейшего патриарха Цареградского блаженной памяти Иосифа, который недавно был пред нами и в присутствии наместников братии нашей, патриархов, и иных архиепископов и князей, бывших представителями Восточной Церкви, а также и в присутствии Римского епископа с своими. Но некоторые из народа нашего, остававшиеся дома, не захотели принять унии и держаться ее, вероятно, из ненависти к латинянам. С тех пор у нас происходит замешательство и неурядица; вверенные нам овцы, над которыми мы имеем высшую власть, думают управлять нами, и мы не в состоянии укротить их. А кто знает, не за то ли так тяжко наказал нас Господь Бог и ныне еще наказывает, что мы не допускаем святого единения (унии)? Мы утратили всякую поддержку, и латиняне не только не высылают нам доселе никакой помощи, но и весьма нам не сочувствуют. Неудивительно, если и вам они причиняют затруднения. Впрочем, твоя милость будешь иметь немалую отговорку и извинение, когда станешь говорить, что без решения Цареградского, т. е. своего, патриарха ничего делать не можешь. Мы же, если бы и сильно желали, решительно не можем ничего делать по тем делам, по которым от нас многое зависит. Итак, пусть не жалуются на нас, но пусть лучше, тронувшись сожалением над нашим несчастьем, молят о нас Господа Бога, чтобы мы, освободившись из неволи, вновь соединились по милости Божией. А твоя милость отнюдь не сопротивляйся им слишком, но имей с ними дружеское общение (как позволили мы и нашим священникам, живущим на островах под властию сиятельного сената венецианского, совершать собрания и молитвы с латинянами), но веру отеческую и все церковные обычаи Восточной Церкви бдительно сохраняй, ибо предки наши под тем только условием соединились с латинянами во Флоренции, чтобы все права наши оставались ненарушенными и сохранялись. Ты имеешь во всей Руси и Литве немало князей, детей духовных, которые чтут Греческую Церковь и искренно уважают нашу мерность, им мы дали наши письма и поручения, чтобы они предстательствовали за тебя пред всесветлейшим королем и защищали наше право. Лета 7005, апреля 5, индикта 11, от Рождества же Сына Божия 1497». Этого послания, или грамоты, патриарха нельзя признать подлинною, если не предположить, что в ней при напечатании ее или при переводе с подлинника допущены были некоторые неточности и ошибки{[43*]}. В начале грамоты Иосиф назван митрополитом Киевским и всея Руси, а в конце грамоты помечено, что она написана 5 апреля 1497 г., индикта 11. Но тогда Иосиф не был митрополитом, а святительствовал еще митрополит Макарий, скончавшийся 1 мая означенного года и индикт был не 11, а 15. Да и Нифонт едва ли был тогда патриархом; он патриаршествовал два раза: в первый раз около трех лет (1487–1490), во второй — будто бы около года (1498–1499). В самой грамоте, по-видимому, есть указания на то, когда она могла быть написана. Иосиф, как видно из грамоты, просил патриарха написать о нем рекомендательное письмо литовскому государю, и патриарх действительно послал свои письма и поручил православным князьям в Литве предстательствовать за Иосифа пред государем. Такая рекомендация и предстательство всего уместнее и нужнее для Иосифа были в то время, когда происходило его избрание на митрополию и когда он был уже избран, но еще не утвержден государем, т. е. между 1 мая 1497 г., днем кончины митрополита Макария, и 30 мая 1498 г., днем утверждения Иосифа на митрополии государем. Следовательно, грамота могла быть написана патриархом 5 апреля не 1497, а 1498 г., незадолго до утверждения Иосифа в митрополитском звании, и не 11, а 1 индикта. В то время Иосифу пред самим вступлением на должность первосвятителя Литовской Церкви весьма естественно было просить у патриарха и наставлений, как смотреть на Флорентийскую унию и действовать по отношению к латинским епископам, и патриарх Нифонт, отвечая Иосифу как уже избранному на митрополию, мог из деликатности назвать его прямо митрополитом, хотя он еще не был утвержден государем{83}. Грамота патриарха Нифонта, если признать ее подлинною, могла иметь для Иосифа весьма важное значение. Он мог на нее опираться и показывать ее православным, когда начал открыто склонять их к принятию унии, хотя патриарх в этой грамоте вовсе не уполномочивал его простираться так далеко, а советовал только не противиться слишком латинским бискупам и иметь с ними дружеское общение, но бдительно хранить отеческую веру; на требования же их относительно унии отговариваться тем, что он, Иосиф, ничего не может делать без решения Цареградского патриарха.
Открытые действия Иосифа в пользу унии начались или к концу еще того же 1498 г., или в начале следующего. Первое известие о них достигло Москвы 30 мая 1499 г. Вяземский наместник князь Оболенский писал государю, что получил письмо от находившегося при великой княгине Елене подьячего Федора Шестака, дошедшее до него, наместника, частным путем чрез несколько рук и представил государю самое это письмо. А в письме говорилось: «Здесь у нас, господине, произошла великая смута между латинами и нашим христианством. В нашего владыку Смоленского дьявол вселился (удерживая за собою по воле великого князя и Смоленскую епархию, Иосиф продолжал называться владыкою Смоленским и только нареченным митрополитом Киевским и всея Руси), и вместе с Сапегою отметником (который, как мы уже знаем, был близким родственником Иосифу) они восстали на православную веру. Великий князь неволил государыню нашу вел. княгиню Елену в проклятую латинскую веру, но государыню нашу Бог научил, да помнила она науку государя отца своего, и она отказала мужу так: «Помнишь, чтˆо обещал ты государю отцу моему, и я без воли государя отца моего не могу того сделать; обошлюсь с ним, как он меня научит». Да и все наше православное христианство хотят окрестить, оттого наша Русь с Литвой в сильной вражде. Ты бы эту записку послал до государя: государь сам того не знает. Больше писать не смею; коли б было с кем на словах пересказать». Заметим, кстати, что Иван Сапега не напрасно назван здесь отметником: он еще в 1492 г., находясь в Риме, отступил от православия и принял латинство или унию с Римскою Церковью{84}. Получив такую весть о действиях Смоленского владыки Иосифа и отметника Сапеги от лица, находившегося вбли-зи Елены, Иван Васильевич в тот же день (30 мая) послал в Литву боярского сына Ивана Мамонова и велел ему сказать Елене наедине: «Дошел до нас слух, что муж твой Александр нудит тебя и иных людей отступить от своего греческого закона к римскому. Ты в этом мужа своего не слушай; пострадай до крови и до смерти, но к римскому закону не приступай, чтобы от Бога душою не погибнуть, а от нас и всего православного христианства не быть в проклятии, и сраму от иных вер православию не делай. Извести нас обо всем этом, правда ли то, и мы тогда пошлем к мужу твоему, зачем он делает против своего слова и обещания». То же писала к Елене Ивановне и мать Софья Фоминишна. Но едва Мамонов отправился, как в Москву прибыл (6 июня) гонец от Александра с известием, что Елена Ивановна занемогла. И Иван Васильевич послал (10 июня) в Вильну другого боярского сына, Андрея Кутузова, чтобы он разведал подробно о болезни Елены, а также передал ей грамотки от отца и матери, в которых они снова убеждали дочь свято хранить греческую веру и тем заслуживать Божия и их родительского благословения. В августе прибыли в Москву литовские послы, маршалок Станислав Глебович и писарь Иван Сапега для переговоров по делам политическим, но и во время этих переговоров Иван Васильевич сказал послам через своих бояр: «Александр теперь дочь нашу нудит к римскому закону и тем явно показывает, что он доброго жития с нами не хочет», а отпуская послов, сам наказал им передать Александру, чтобы он не принуждал своей жены к перемене веры, если не желает «нежитья» с ним{85}.
В начале 1500 г. получены были в Москве новые известия о покушениях Иосифа вместе с латинянами к совращению православных. «Прислал,— повествует летописец,— к вел. кн. Ивану Васильевичу бить челом князь Семен Иванович Бельский о том, чтобы пожаловал его и принял на службу с его вотчиною, а сказывал, что на них в Литве пришла великая нужда о греческом законе: посылал-де вел. кн. Александр к своей вел. кн. Елене отметника православной веры Иосифа, владыку Смоленского, да бискупа своего Виленского, и чернецов бернардинов, чтобы приступила к римскому закону, да и к князьям русским посылал, и к виленским горожанам, и ко всей Руси, которые держат греческий закон, и нудят их приступить к закону римскому». Иван Васильевич принял к себе на службу князя Бельского, прибывшего в Москву 12 апреля, и тогда же послал боярского сына Димитрия Загряжского сказать Александру: «В докончальных грамотах записано, чтоб нам князей служебных с отчинами не принимать на обе стороны, но когда всем православным в Литве пришла такая нужда о греческом законе, которой наперед от твоего отца и предков не бывало, то мы ради той нужды приняли князя Семена в службу с отчиною — то бы тебе было ведомо, и ты бы в отчину нашего слуги не вступался и людям его обиды и силы не делал». Вслед за Бельским в том же месяце апреле били челом московскому государю и были приняты им князья Семен Иванович Можайский и Василий Иванович Шемяка с богатыми волостями: первый с Черниговом, Стародубом, Гомелем, Любечем; последний с Рыльском и Новгородом Северским и менее значительные князья — Трубчевские, Мосальские, Хотетовские и другие,— все они жаловались, что пришла на них в Литве нужда о греческом законе. Литовский великий князь Александр прислал (23 апреля) в Москву своих послов и говорил через них своему тестю: «Бельский тебе не умел правды поведать; он лихой человек и наш изменник, мы его уже три года и в глаза не видали. У нас, по милости Божией, в Литовском великом княжестве много князей и панов греческого закона, получше того изменника, а никого и никогда силою и нуждою ни предки наши, ни отец, ни мы к римскому закону не приводили и не приводим. Так ты бы, брат наш, держал крестное целование, данное нам, а Бельского и других наших изменников нам выдал». На это Иван Васильевич отвечал послам: «Как же он не нудит к римскому закону, когда к нашей дочери, да и к князьям, и панам русским, и ко всей Руси посылает, чтоб приступили к римскому закону? А ныне учинил еще новое насилие Руси, какого прежде при его отце и предках не бывало: сколько повелел он поставить божниц римского закона в русских городах — Полоцке и других! Да жен от мужей отнимают, детей от родителей и силою окрещивают в римский закон — так-то ли он не нудит Руси к римскому закону?.. Про Бельского же ведомо дополна про то дело, что он, не желая быть отступником от греческого закона и потерять своей головы, перешел служить к нам с своею отчиною,— в чем же тут его измена?» Вслед за тем Иван Васильевич отправил в Вильну своего гонца, Ивана Телешова, уведомить Александра о принятии в московскую службу князей Можайского и Шемячича ради притеснений их в вере, и Александр вновь уверял, что никакого притеснения не было, что не посылал к ним ни бискупа Виленского Войтеха, ни нареченного митрополита Киевского и всея Руси владыку Смоленского Иосифа{[44*]}, что князья эти — изменники и пр. Вместе с Телешовым послал Иван Васильевич к Александру Афанасия Вязмитина с складною грамотою, т. е. с объявлением войны. В грамоте было сказано: «Вел. князь Александр по докончанью не правит, вел. княгиню Елену, князей и панов русских к римскому закону нудит, поэтому вел. кн. Иван Васильевич складывает с себя крестное целование и за христианство хочет стоять, сколько Бог ему поможет». Война действительно началась: 3 мая выступила из Москвы в Литовскую землю первая рать под начальством Якова Захарьевича и взяла города Брянск — причем взят был и владыка Брянский и отправлен в Москву — и Путивль; другая рать с воеводою Юрием Захарьевичем направилась к Дорогобужу и завладела им; на помощь Юрию выслана была еще третья рать — сила тверская под начальством князя Даниила Щени. Все эти воеводы московские встретились с литовским войском, бывшим под начальством великого гетмана князя Константина Ивановича Острожского, на Митьковом поле, у реки Ведроши 14 июля и одержали совершенную победу; сам князь Острожский и множество других вождей и панов взяты в плен и отправлены в Москву. Радость в Москве была великая{86}.
Между тем как происходили все эти сношения великих князей, московского и литовского, окончившиеся войною, в Вильне подготовлялось и совершилось мирное церковное торжество. Прибыл из Царьграда от патриарха Иоакима (1499–1504) посол, крестоносец Авраамий, и в 10-й день мая 1500 г., с благословения патриарха, поставили{[45*]} митрополитом Киевским и всея Руси Иосифа, епископа Смоленского, литовские епископы: Лука Полоцкий, Кирилл Луцкий и Вассиан Туровский{[46*]} — таким образом, обещание великого князя Александра, данное Иосифу за его ревность к унии, окончательно исполнилось{87[47*]}. После того Иосиф решился сделать дальнейший шаг к избранной им цели: 20 августа он написал грамоту к папе Александру VI, без сомнения, по совету Виленского епископа Альберта Войтеха и с соизволения великого князя, которые и с своей стороны написали о том же к папе. При чтении грамоты Иосифа нельзя не чувствовать, что он имел под руками подобную же грамоту митрополита Мисаила, писанную в 1476 г. к папе Сиксту IV{[48*]}, потому что не только повторяет из нее мысли, но некоторые выражает даже теми же словами и оборотами речи, хотя вообще грамота Иосифа несравненно короче. Прежде всего он изображает, весьма подробно и многословно, величие папы; называет его единственным светильником всего мира и Церкви, достойнейшим викарием Христа; прилагает к папе (как мы видели и в Мисаиловой грамоте) сказанное святым апостолом о Христе: Таков нам подобаше архиерей... безсквернен, отлучен от грешник (Евр. 7. 26); говорит (по примеру той же грамоты), что папа — второй Моисей, славнее и выше Аарона и Самуила, Давида и Соломона и что никакое слово человеческое не может достойно восхвалить и прославить его и т. д. Затем продолжает: «Я верую и исповедую, что ты пастырь всех верующих и глава Вселенской Церкви и всех св. отцов и патриархов. Пред тобою мы смиренно склоняем главы наши со всею покорностию доброй воли, не по принуждению или необходимости, но по усердию веры и сердечной любви; желаем от твоей святыни святейшего благословения, потому что тебе преданы ключи Царства Небесного и власть вязать и решить. Посему отныне мы молим твою святыню (из Мисаиловой грамоты): будь милостив к нам, живущим далече в северных странах, где области России под обрядом и уставом Восточной Церкви, содержащим св. седмь Вселенских Соборов, а с ними также и осмой, Флорентийский... Мы веруем во единого Бога Отца, Вседержителя... и во единого Господа Иисуса Христа... по Никейскому Символу. Веруем и в Духа Святого, исходящего от Бога Отца, также (similitеr) и от Сына единым духновением... О прочем,— заключает митрополит,— мы не пишем твоей святыне, а поручаем пересказать нашему сыну, и брату, и родственнику Ивану Сапеге, от которого и просим выслушать все наши просьбы. Мы уверены, повергаясь пред тобою на землю и целуя ноги твои, что ты исполнишь желание сердца нашего, утешишь нас, пребывающих в скорби, и не отвергнешь прибегающего под твое покровительство»{88}. Папа, однако ж, не удостоил Иосифа своего ответа и только чрез восемь месяцев написал — сперва (28 апреля 1501 г.) к Виленскому епископу Альберту Войтеху, а потом (7 мая) и к великому князю Александру.
«Великую радость,— начинает папа свою грамоту к епископу,— принесло мне твое письмо, в котором ты извещаешь о твоей пламенной ревности и крайнем усердии в приведении к единству Римской Церкви народов, обитающих в великом княжестве Литовском и особенно в митрополии Киевской и всея России (а великий князь Александр и его послы постоянно уверяли московского государя, будто Войтех никого из православных не обращал!), и говоришь, что лучшего случая к тому не может быть, как настоящий, когда сам Иоанн–Иосиф, признаваемый киевлянами и всеми русскими за пастыря и вождя, предложил тебе готовность покориться Римской Церкви и, насколько достанет сил, привести к ней и других из названных народов по смыслу Флорентийского Собора, о чем он отнесся и к нам чрез свое письмо и посла. Посему просишь, чтобы мы выслушали посла Ивана Сапегу и дали тебе ответ, как поступать в этом деле». В ответе своем, восхваляя ревность епископа по вере, папа говорит, что хотя он верит искреннему желанию Иоанна–Иосифа покориться Римской Церкви и весьма желал бы, чтобы с ним покорились и другие, но, зная непостоянство дел человеческих и как много в мире соблазнов, считает нужным соблюдать большую осторожность и потому посылает книгу определений Флорентийского Собора, чтобы епископ внимательно обследовал, под каким условием Иосиф и другие русские желают покориться Римской Церкви и как понимают они и исповедуют эти определения. «Мы получили,— продолжает папа,— известие, что они ни в Символе веры, ни при совершении церковных служб вовсе не исповедуют исхождения Св. Духа и от Сына. Нам также донесено, что таинство Евхаристии они совершают на квасном хлебе под формою незаконною и недостойною и для преложения в Кровь употребляют не вино, а другую жидкость и, смешав оба вида — Тела и Крови, под обоими приобщают даже младенцев. Мы слышали, что они не согласны с Собором Флорентийским относительно чистительного огня в чистилище и молитв за умерших. Мы узнали еще, будто названные народы дерзко отвергают, что апостол Петр получил от Господа первенство над всею Церковию и власть вязать и решить и что Римский первосвященник есть преемник ап. Петра, викарий Христа, глава Церкви. Надобно, наконец, внимательно рассмотреть, как совершают они таинства, под какою формою и материею, чрез каких священнослужителей и не отвращаются ли они пользующихся таинствами по обряду Римской Церкви, не удаляют ли их из своих церквей, не избегают ли общения с ними». Переходя к просьбам, выраженным послом митрополита Иосифа Иваном Сапегою, папа пишет: «Сапега просил нас, чтобы мы рекомендовали Иосифа нашему сыну, князю литовскому Александру, как истинного архиепископа-митрополита и примаса по обряду греческому и предоставили ему власть раздавать индульгенции и грекам, и латинянам, присутствующим при его богослужении. Мы охотно исполнили бы желание Иосифа, если бы были убеждены, что он от искреннего сердца обращается к нашей вере. Кроме того, известно, что Цареградский патриарх, под властию которого состоит Киевский митрополит, вот уже пятьдесят лет проживает при Римской Церкви (разумеется, патриарх униатский), и мы не знаем, как мог Иосиф без его и моего согласия достигнуть Киевской митрополии. А потому не иначе можем исполнить его просьбу как, если он, отвергшись от поставления, или посвящения, на означенную митрополию, полученного им отынуды (т. е. от православного Цареградского патриарха), примет поставление от нас и апостольского престола. Просил также нас Сапега, чтобы крещенных по обряду греческому не перекрещивать, когда они соединяются с Римскою Церковию; эту просьбу мы постараемся исполнить, когда объяснят нам, под какою формою и чрез каких священнослужителей они были крещены. Еще просил Сапега о разрешении строить каменные церкви греческого обряда (значит, запрещение строить эти церкви дано было не без соизволения папы) и о том, чтобы допускались в общение с Римскою Церковию желающие держаться греческого обряда; когда мы удостоверимся, что они хранят определения Флорентийского Собора и ни в совершении таинств, ни в членах веры не разнятся с Римскою Церковию, тогда — пусть знают — мы с любовию примем их в лоно Римской Церкви». Под конец своего письма папа наказывал епископу Войтеху убеждать Иосифа и других с ним, чтобы они обратились к Римской Церкви, последуя своим отцам, бывшим на Флорентийском Соборе, и поручал собрать возможно точные сведения, в чем разнятся русские обряды от латинских, и доставить в Рим{89}.
В послании к великому князю литовскому Александру папа извещает князя, что получил его рекомендательное письмо об Иосифе, митрополите Киевском, и что также и посол его, князя, Вителлий, и посол самого Иосифа Сапега весьма хвалят его как способного привести вверенный ему народ к покорности Римской Церкви по определению Флорентийского Собора. Но, имея в виду, продолжает папа, что «такого рода приведение по определению названного Собора столь часто предпринималось и столько раз прерывалось (saepius tentata et toties interrupta existit — вот свидетельство самого папы о том, что доселе у нас были только попытки к унии, оканчивавшиеся ничем, а самой унии еще не было!), мы, дабы не поступить легкомысленно, хотели послать к тебе нашего нунция, который бы порассудил с тобою об этом деле. Посол твой, однако ж, упросил нас помедлить посылкою нунция, чтобы чрез нее не вооружить против тебя московского князя, и мы отлагаем ее, пока ты не известишь нас о более удобном к тому времени. А теперь поручаем тебе передать Иосифу и другим с ним, что желание их обратиться к нашей Церкви нам весьма приятно и мы молим Бога о сохранении в них этого желания, пока не откроется возможность его исполнить. О том же, чтобы утвердить Иосифа в его достоинстве, даровать ему право раздачи индульгенций и разрешить строение русских каменных церквей, благовременно будет подумать тогда, когда мы ясно уразумеем, как он поставлен. Ныне нет иного Цареградского патриарха, кроме достопочтенного брата нашего Иоанна, епископа Портуенского, кардинала Св. Ангела, и мы не знаем, каким образом нам и святейшему престолу признать поставление на митрополию, совершенное еретиком Иоакимом, который возведен на Цареградскую кафедру святотатственною рукою турецкого тирана (вот как смотрели папы на православных патриархов, живших в Царьграде!). Впрочем, если Иосиф согласен принять определения Флорентийского Собора, признать и другие Вселенские Соборы и не разниться ни в чем от католической веры, удерживая только греческую обрядность, дозволенную Церковию на Вселенских Соборах; если он обещает и будет содействовать, чтобы и весь русский народ принял Флорентийский Собор и отрекся от своих заблуждений, осужденных Вселенскими Соборами, тогда мы простим Иосифу прежние его согрешения и утвердим его или сами, или чрез Цареградского патриарха Иоанна в митрополитском достоинстве. Когда он и другие с ним примут все члены — об исхождении Св. Духа и от Сына, о приматстве папы, о чистилище, о наградах и наказаниях по смерти, мы дозволим тогда и не перекрещивать крещенных в третьем лице по обряду греческому, и совершать Евхаристию на квасном хлебе, и под обоими видами преподавать ее мирянам, и священникам греческим иметь своих жен. Все это передай Иосифу и обсуди с Виленским епископом и свои соображения сообщи нам, чтобы мы или прислали нунция, или поручили Виленскому епископу совершить полное присоединение Иосифа и других с ним»{90}.
Вслед за посланиями о митрополите Иосифе слал папа в Литву свои грамоты и о великой княгине Елене. В грамоте к великому князю Александру (8 июля 1501 г.), восхваляя его ревность и старание об обращении русских от схизмы к римской вере (а пред государем московским Александр отвергал это!), папа пишет: «По словам посла твоего, ты дал клятву своему тестю никогда не принуждать Елену к римской вере и даже, если бы она сама захотела, не дозволять того, и ты уже пять лет честно исполняешь обещание, сам не принуждая жены, но другие, светские и духовные, сколько ни убеждают ее (и это отвергал Александр пред московским государем!), она остается непреклонною. Поэтому ты спрашиваешь нашего совета, что тебе делать. Мы хочем и обязываем тебя, чтобы ты, несмотря на данные обещания и клятвы, от которых тебя освобождаем, позаботился еще побудить свою жену к принятию римской веры. Если же Елена опять не согласится, то мы поручаем Виленскому епископу, чтобы он убеждал ее и в случае нужды принуждал мерами церковного исправления и другими законными средствами, а если и затем останется непреклонною, то отлучил бы ее от сожительства с тобою и совершенно удалил от тебя». Виленскому епископу Войтеху действительно тогда же (8 июля) послана была от папы особая грамота с полномочием убеждать Елену и, когда не покорится, совершенно отлучить ее от мужа, удалить из его дома и все ее имущество объявить конфискованным. Такую же грамоту чрез несколько месяцев (26 ноября) послал папа и к кардиналу Польши Фридриху (это был родной брат великого князя Александра литовского, архиепископ Краковский), поручая ему в случае непреклонности Елены объявить ей, что с нею будет поступлено по форме церковного суда и она будет наказана, сколько заслуживает ее упорство в заблуждениях{91}.
Тогда же принимаемы были меры для привлечения и вообще православных к покорности римскому престолу. В Вильне существовал уже с 1468 г. монастырь бернардинов, которые и трудились теперь в деле латинской пропаганды между русскими. Великому князю Александру захотелось еще основать в Вильне дом, или монастырь, для монахов доминиканского ордена, занимавшихся преимущественно проповедью католицизма и потому носивших имя проповедников (praedicatores), чтобы они направили свою проповедь против местных схизматиков и еретиков и обращали их в латинство. Папа разрешил это (9 июля 1501 г.), и монастырь доминиканский действительно был основан в Вильне при церкви Святого Духа, бывшей приходскою, и получил разные угодья. Войтех, епископ Виленский, выпросил себе у великого князя Александра право светского меча (gladii sеcularis){*}, для того будто бы, чтобы пользоваться им в защиту себя, своего духовенства и своих церковных имений от нападений и обид со стороны иноверцев — татар, армян, русских схизматиков и других, но, разумеется, и для того, чтобы побуждать их к принятию латинства. Папа утвердил (9 июля 1501 г.) за епископом это право светского меча. В 10-й день сентября того же года издан папою декрет и относительно крещения православных. Получив известие, говорилось в декрете, что некоторые русские великого княжества Литовского, живущие в областях Виленской, Киевской, Луцкой, Жмудской и других местах, желали бы отказаться от своих греческих заблуждений и принять католичество, но не хотят вновь креститься, папа на основании Флорентийского Собора объявляет не перекрещивать никого из крещенных и по греческому обряду в третьем лице (крещается раб Божий...) и не возбранять им держаться своей церковной обрядности, если только они наперед отрекутся от всех своих заблуждений и обрядов, несогласных с Римскою Церковию и ее обрядом{92}.
Сколько, однако ж, ни заботились и сам папа, и ревнители папства о насаждении унии в Литве, чего ни придумывали и ни предпринимали, их намерениям в настоящий раз не суждено было осуществиться. Главное лицо, на которое преимущественно рассчитывали в этом деле, митрополит Иосиф, скоро скончался. По словам русской летописи, «на него Бог посла недуг — разслабу, и поставлен бысть на митрополию в том недуге, нездрав, и едино лето быв в том сану, и изменися живота», так что кончину его следует относить или к половине, или не далее последних месяцев 1501 г.{93} Великая княгиня Елена, пример которой в случае измены ее православию мог бы оказать огромное влияние на всех православных в Литве, оставалась непоколебимою и, несмотря на то, не была удаляема от своего мужа вопреки приказанию папы. Она находилась при муже и в Кракове, столице Польши, после того как Александр среди величайшего торжества был коронован (1 декабря 1501 г.) на польский престол родным своим братом кардиналом Фридрихом, Краковским архиепископом, и даже пользовалась православным богослужением, отправлявшимся для нее в палатах короля, хотя и не удостоена чести быть коронованною вместе с мужем потому именно, что «упорно держалась веры греческой и не подавала никакой надежды на лучшее, а от уставов Римской Церкви совершенно отвращалась»{94}. Этого мало: прежде (в ноябре 1497 г.) Елена жаловалась отцу, что муж, несмотря на ее просьбы, не дает ей никаких волостей, которые были за прежними литовскими великими княгинями, ссылаясь на то, что отец ее позабрал у него много городов и волостей; теперь, именно в 1501 г., Александр пожаловал своей жене первые имения в Могилевской области: Княжиче, Смольняны и другие{95}. О употреблении же строгих мер против Елены, какие предписывал папа Виленскому епископу Войтеху и Краковскому архиепископу Фридриху, конечно, и не думали. Отца ее в Литве теперь очень боялись и не только не хотели раздражать более, а старались как бы предрасположить в свою пользу. Уже после первой, т. е. Ведрошской, победы московских войск над литовскими Александр начал помышлять о примирении с своим тестем и с этою целию обратился к родным своим братьям: Владиславу, королю венгерскому, и Альбрехту, королю польскому, прося их помощи и посредничества. Любопытны слова литовского посла, какими убеждал он венгерского короля от имени Александра: «Ваша королевская милость должны подать помощь нашему государю не только по кровному родству, но и ради св. веры христианской, которая насаждена и утверждена в Литовской земле трудами деда вашего короля Владислава—Ягайла. С тех пор и доныне Русь покушается исказить и искоренить ее — не только Москва, но и некоторые паны из подданных нашего государя, восставали они против отца вашего Казимира, и не ради чего-либо другого, а ради св. веры; потому же восстали они теперь и против вас, сыновей его. Некоторых из них государь наш казнил, а другие убежали к московскому князю, который вместе с ними и объявил нам войну, ссылаясь на то, будто бы у нас, по дошедшим до него слухам, некоторые князья и другие подданные русской веры были принуждены к римской вере». Таким образом, выходит, что со времен Ягайлы в Литве не русских теснили за православную веру, не ее хотели искоренить, а напротив, сами русские покушались искоренить латинскую веру и для того восстали против Казимира и Александра!{96} В генваре 1501 г. действительно прибыли в Москву послы от королей венгерского и польского с ходатайством о мире. Иван Васильевич сказал им, что и сам не рад войне с зятем, что ее вызвали притеснения за веру его дочери Елене и вообще православным в Литве, которых вздумали насильно обращать к латинству, и изъявил готовность к начатию мирных переговоров. А литовскому послу Нарбуту, тогда же прибывшему и вздумавшему, по обычаю, отвергать действительность этих притеснений, Иоанн отвечал подробным их перечислением и напомнил, как еще вначале, когда приехала в Литву Елена, Александр не позволил венчать ее нареченному митрополиту Киевскому Макарию и никому из православных владык, не устроил для нее придворного храма, приставил к ней панов и паней римского закона, а всех прибывших с нею бояр и боярынь отослал назад, оставшихся при ней людей от нее удалил, и если она брала к себе какую-либо княжескую или боярскую дочь греческого закона, то приказывал насильно перекрещивать ее в латинство; затем напомнил, как посылал Александр к Елене отметника — владыку Смоленского, да бискупа Виленского, и бернардинов, а также и ко всем русским, князьям, боярам, жителям Вильны и прочим для совращения их к латинству; понастроил множество божниц римских в Полоцке и других русских городах и приказывал отнимать жен от мужей, детей от отцов и окрещивать их в римскую веру. «А что ты говоришь,— прибавил Иван Васильевич,— будто Александр не нудил нашей дочери и других русских к римскому закону, то ведь это делалось не тайно, а явно, и ведомо то и в наших землях, и всей вашей Руси, и латынам, что он посылал к нашей дочери и ко всей Руси Смоленского владыку, и бискупа, и чернецов бернардинов. Да и ваши люди, которые у нас в плену (после Ведрошской победы), сказывают то же». Впрочем, и литовскому послу, отпуская его, московский государь выразил свою готовность к мирным переговорам и согласие принять послов, которых желал прислать для того в Москву Александр. Но обещанных послов Александр не высылал, и Иван Васильевич после долгих напрасных ожиданий решился продолжать войну. В ноябре 1501 г. московские войска пошли к Мстиславлю, перебили здесь до семи тысяч литовского войска, опустошили всю землю и со множеством пленных возвратились в Москву, а в июле 1502 г. сын великого князя Ивана Васильевича Димитрий отправился с ратью к Смоленску и хотя не мог взять Смоленска, но взял город Оршу и затем произвел страшные опустошения в краях между Сожью и Днепром, между Днепром и Двиной, даже до Березины, выжег посад у Витебска и угрожал Полоцку. Тогда Александр сознал свое бессилие противиться своему могущественному тестю и начал снова искать примирения с ним. В самом начале 1503 г. прибыл в Москву посол от папы и короля венгерского, от того самого папы Александра VI, который писал столько посланий в Литву для совращения православных к латинству и был, хотя и отдаленною, причиною происходившей теперь войны. Посол (Сигизмунд Сантай) ходатайствовал именем папы, чтобы Иоанн примирился с своим зятем и вместе с ним и другими государями Европы вооружился против турок. Иван Васильевич отвечал, что виновником войны — сам Александр, который вздумал принуждать свою жену и вообще русских к латинству, посылал к ним для того отметника Иосифа митрополита, Виленского бискупа и бернардинов и пр., что против неверных москви-чи всегда стояли и хотят стоять и что для примирения с Александром в Москве согласны принять его послов. В марте действительно приехали послы от Александра, польские и литовские, и после долгих переговоров хотя не успели заключить вечного мира с Московским государством, но заключили перемирие на шесть лет (от 25 марта 1503 г. до 25 марта 1509 г.){97}. Нам нет нужды излагать, как происходили эти переговоры; остановимся лишь на том, что говорилось тогда относительно православной веры и принуждения Елены и других православных к латинству в Литве.
Отпуская своих послов в Москву для переговоров о мире, Александр дал им наказ: 1) если заговорят о построении церкви на сенях для королевы Елены и о княгинях, паньях и других для нее слугах греческого закона, то отвечать, что такого условия не было между нами при заключении брака; впрочем, княгинь и вообще слуг для себя Елена избирает без различия из лиц и греческого закона и латинского, кого сама признает более к тому годными. 2) Если московский государь упомянет о принуждении королевы к римскому закону, отвечать, что мы никаким образом ее к тому не принуждаем, но папа присылал к нам свои грамоты о приведении ее к покорности Римскому Костелу, много раз совещался с кардиналами и положил, что для этого не нужно вновь крестить королевы и всей Руси; пусть только покорятся апостольскому престолу согласно с Флорентийским Собором, а жить могут по обычаю греческому и иметь греческих священников. 3) Если скажут, что король принуждает Русь к римскому закону и строит римские церкви в русских городах, отвечать, что король держит своих подданных, как держал его отец Казимир: кто в каком законе хочет жить, тот в том и живет, и церкви кто какие хочет, такие и строит, русские ли или римские. Прежде Руси не дозволено было строить церквей, а теперь король допустил им то. Король не вмешивается, как московский держит своих подданных в вере: не следовало бы, кажется, и московскому вмешиваться, как держит король своих подданных{98}. В числе литовских послов находился и канцлер королевы Елены наместник бряславский Иван Сапега. Он привез ее письма к отцу, матери и братьям. В письме к отцу она убеждала и умоляла его прекратить кровопролитие и примириться с Александром и, между прочим, говорила: «Муж мой всегда держал и держит меня в чести, в жалованьи и в любви, как надлежит доброму мужу; он дает мне волю держаться своей веры и греческого обычая, ходить по св. церквам, иметь на своем дворе священников, диаконов и певцов, дозволил совершать для меня литургию и другие службы по уставу как здесь, в Литовской земле, так и в Короне Польской, в Кракове и по всем польским городам; везде мне полная свобода служить Господу Богу по обычаю и уставу св. Греческой Церкви... Государь мой король, его мать, братья, паны и вся земля надеялись, что со мною из Москвы пришло в Литву все доброе: вечный мир, кровная любовь, дружба, помощь на поганых, а теперь видят все, что со мною все лихо к ним пришло: война, рать, взятие и сожжение городов и волостей, пролитие христианской крови, плен, плач, вопль... Вся вселенная не на кого другого, только на меня вопиет, что кровопролитие сталось от моего в Литву прихода, будто я к тебе пишу, привожу тебя на войну... Сжалься над своею дочерью, возьми по-старому любовь и дружбу с братом и зятем своим, тогда ты не только мне учинил бы веселие, но и церквам Божиим благосостояние, и святителям греческого закона мирное совокупление, и всем людям греческого и латинского закона радость, и мне великое в греческой вере подтверждение». Послы Александра, исполняя его наказ, сказали Ивану Васильевичу: «Государь наш король не принуждал и не принуждает твоей дочери ничем к римскому закону, но, когда он был еще на великом княжестве в Литве, папа присылал к нему, чтобы он велел своей княгине быть послушной папе и ходить к римскому костелу, а государь наш своей княгине о том ни слова не говаривал. Когда же взяли его на Польское королевство, папа опять прислал, чтобы государь наш велел своей королеве быть в послушании папе и ходить к римскому костелу, но на это государь еще не дал ответа папскому послу... Папа, впрочем, не того хочет, чтобы она оставила свой греческий закон и приступила к римскому, а лишь того, чтобы она сделалась послушною ему и была в соединении (унии) по Флорентийскому Собору». В частности, канцлер Елены Иван Сапега (который, верно, был человек двуличный, потому что прежде вместе с родственником своим, митрополитом Иосифом, действовал против Елены в пользу унии, а теперь говорит, по-видимому, в пользу Елены) передал Ивану Васильевичу, что она «в законе греческом непоколебима и от мужа ей принуждения в том мало, а много ей укоризн за греческий закон от Краковского архиепископа Фридриха (брата короля Александра), и от Виленского бискупа, и от панов литовских, которые говорят ей, будто она не крещена и другие неподобные речи; они-то возбуждали и папу писать к Александру, чтобы он привел ее к покорности Римской Церкви». Еще передавал Сапега, что, пока муж Елены жив и здоров, она не ожидает себе никакого принуждения в греческом законе, но, когда мужа в животе не станет, она опасается, как бы тогда архиепископ, и бискупы, и паны не учинили ей принуждения, и потому просит отца, чтобы он потребовал от ее мужа новой утвердительной грамоты о греческом законе да чтобы к той грамоте кроме короля приложили свои печати Краковский архиепископ и Виленский епископ. Сам Иван Васильевич и чрез канцлера Елены Сапегу, и в письме к ней, посланном с Сапегою, и чрез послов своих, отправлявшихся с договорною грамотою к Александру, подробно объяснял своей дочери, что она несправедливо утверждает, будто Александр не делал ей и всем русским притеснения в греческом законе, и что ей несправедливо говорят: «Мы надеялись, что с тобою в Литву из Москвы пришло всякое добро, вечный мир и любовь, а с тобою пришло всякое лихо». «Нет, дочка,— писал отец,— то дело сталося не тобою, а неисправлением твоего мужа... я чаял, что как ты к нему придешь, то тобою всей Руси и греческому закону окрепление будет, а он, как ты пришла к нему, начал нудить тебя, да с тобою и всю Русь, к римскому закону». Всего же более Иоанн убеждал свою дочь, чтобы она помнила Бога и свое родство, стояла твердо в греческом законе и пострадала за него даже до крови, если бы пришлось, а к римскому закону не приступала, папе не покорялась и не делала бесчестия своему роду, укоризны своему закону. «Но если, дочка, поползнешься,— прибавлял великий князь,— и приступишь к римскому закону своею ли волею или неволею, то от Бога погибнешь душою, от нас в неблагословении будешь, а зятю своему мы того не спустим: у нас с ним будет беспрестанная рать». По утверждении договорной грамоты, отпуская литовских и польских послов, Иван Васильевич наказывал им: «Скажите от нас брату нашему и зятю, чтобы он нашей дочери к римскому закону не нудил ничем и держал ее, как дал нам о ней свою грамоту... А если начнет он нудить нашу дочь к римскому закону, то да будет ему ведомо, мы того ему не спустим и будем стоять за то, сколько нам Бог пособит». То же повторил московский государь и самому Александру чрез своих послов, ходивших к нему с договорною грамотою о заключенном перемирии, и еще потребовал от него новой утвердительной грамоты о непринуждении Елены к римскому закону не только за его королевскою печатью, но и за печатями Краковского архиепископа и Виленского бискупа, хотя и неизвестно, дал ли Александр такую грамоту{99}.
После всего этого можно догадываться, какое значение должно было иметь для Западнорусской Церкви заключенное теперь перемирие между Иоанном III и Александром. В Литве опытно теперь убедились, как велико могущество московского государя и как грозно стоит он за греческую веру, за православие своей дочери и других русских литовцев, и не могли не понять, что он непременно исполнит свои угрозы, если притеснения православным в Литве не прекратятся или возобновятся. А затем неизбежно должны были прийти к сознанию, что надобно изменить церковную политику и оставить все затеи о насильственном насаждении и утверждении Флорентийской унии между литовскою Русью{[49*]}. Со времени настоящего перемирия, действительно, эта политика в Литве значительно изменилась, и для Западнорусской Церкви настал иной, сравнительно лучший период жизни.
Но обратимся к другим делам, совершившимся в этой Церкви при митрополите Иосифе Болгариновиче или, вернее, с кончины предместника его Макария (1 мая 1497 г.) до заключения перемирия между московским государем и литовским (25 марта 1503 г.). К концу XV в. положено начало Супрасльскому, впоследствии знаменитому, монастырю. Основателем его был великий маршал княжества Литовского Александр Иванович Ходкевич, исповедовавший православную веру, а первым игуменом — священноинок Пафнутий. Первоначально монашествующие поселились было в имении Ходкевича Гродек (ныне местечко), тогда лесистом и пустынном, недалеко от истоков реки Супрасли, в 35 верстах от Белостока. Но как Ходкевич вскоре построил там укрепленный замок для жительства своего и своих слуг и место сделалось людным и шумным, то по просьбе иноков он дозволил им переселиться на другое место в его имении под названием «Груд сухий», находившееся ниже, на берегу той же реки Супрасли, в лесной пуще, в 16 верстах от Белостока. Здесь-то в 1500 г., по словам местной записи, «дозволением вельможнаго пана Ходкевича» и «начася съзидати сий монастырь верою и любовию, желанием и трудом многогрешнаго священноинока игумена Пафнотия, родом из Бельска, и первие сооружися церковь невелика во имя св. Иоанна Богослова и святися нареченным митрополитом Иосифом (следовательно, до 10 мая, когда он уже посвящен в митрополита), и трапеза на прихождение братий»{100}. Таким образом вопреки существовавшему запрещению вновь сооружена в 1500 г. православная, хотя и небольшая, церковь и даже освящена самим митрополитом — знак, что или православные паны вроде Ходкевича вовсе не уважали этого запретительного закона в своих имениях, или сам великий князь Александр по ходатайству таких лиц, как Ходкевич, разрешал то, чего не хотел разрешить для своей супруги Елены по настояниям московского государя.
Великий князь Александр не переставал давать грамоты православным церквам, монастырям и епископам. В 1497 г. (6 сентября) он пожаловал грамоту киевскому Пустынно-Николаевскому монастырю на выморочную пашенную землю на реке Борщовне. В 1498 г. (5 марта) подтвердил грамоту своих предков и отца трокскому монастырю Рождества Пресвятой Богородицы, основанному еще при Витовте его супругою Иулианиею, чтобы не вступались в монастырь этот ни митрополит, ни другие владыки, ни их наместники и не брали с него никаких пошлин и чтобы монастырь знал во всем только самого великого князя, как его подаванье{101}. В 1498 г. (6 октября) дозволил Смоленскому владыке Иосифу, нареченному митрополиту, купить населенное имение Ярковичи с условием, однако ж, чтобы оно не причислялось к церковным вотчинам и с него отправляема была великому князю земская служба. В 1499 г. подтвердил{[50*]} грамоту Брянского и Черниговского владыки Нектария, предоставившего своему боярину Григорию держать одно церковное сельцо с угодьями, чтобы он служил за то Брянским владыкам. В 1500 г. в уставной грамоте городу Полоцку определил, чтобы и живущие там люди владычные, монастырские и поповские ведались по магдебургскому праву и вместе со всеми горожанами платили серебщизну (подать серебром) великому князю{102}.
Более замечательны две грамоты Александра, данные им в ограждение духовенства виленского и полоцкого соборного от их епархиальных владык. По смерти митрополита Макария все священники Вильны жаловались на него великому князю, что он, митрополит, ввел у них многие новины, и именно: а) начал брать с них сборные куницы непомерно, а при прежних митрополитах брали с них только по двадцати грошей за куницу; б) подъездное начал брать с них за каждый приезд свой в Вильну, и также не по мере, а издавна митрополит приезжал к ним только однажды в год и брал с них подъездного по золотому да по бочке меду; в) начал брать себе половину того, что записывали христиане в соборную церковь на поминовение своих родителей, а при прежних митрополитах все то шло на священников; г) бирал на себя часть и из денег, которые платились за молебны священникам в той же церкви и которые при прежних митрополитах сполна шли на одних священников; д) дал от себя наместничество архимандриту Троицкого монастыря, а при прежних митрополитах они, крылошане, держивали наместничество, и е) между тем как прежде, если кто желал быть погребенным в соборной церкви, митрополиты брали себе только плату за место для могилы, а чем прикрывался гроб, камкою ли или сукном, то все шло на священников, Макарий и отсюда начал брать себе половину. Священники — «попы соборной церкви» — просили великого князя, чтобы он отменил все перечисленные новины. И Александр своею грамотою (5 февраля 1498 г.) действительно отменил новины и утвердил все по-старому{103}. Нельзя здесь не остановить внимания на том, что, как показывает эта грамота, и в Западной нашей митрополии главные пошлины с духовенства архиереям были те же самые, что и в митрополии Московской: сборное и подъезд; что Западные наши митрополиты постоянно не жили в Вильне, а приезжали в нее обыкновенно только однажды в год и что в состав архиерейского крылоса{[51*]}, существовавшего при виленском кафедральном соборе, входили все священники виленских приходских церквей, которые и совершали в нем по очереди священнослужения, участвовали в его церковных доходах и назывались крылошанами и попами соборной церкви, как это было и в других епархиях{104}. Полоцкий епископ Лука принес жалобу великому князю на полоцких бояр, войта, бурмистров, радцев и всех горожан, что они несправедливо отняли у него три села и людей церковных, которых издавна держали в своем владении Полоцкие владыки. Бояре, войт и горожане отвечали пред великим князем, что те села и людей дал князь Скиригайло на церковь Божию святой Софии (полоцкий кафедральный Софийский собор) крылошанам и велел тем людям платить дань софийским крылошанам и работать на собор, крыть его, огораживать, а владыки Полоцкие отняли те села и людей у своих крылошан. Епископ в подтверждение своего права не представил ни грамот, ни других доказательств. И великий князь Александр (5 июня 1499 г.) присудил: держать те села крылосу святой Софии; платить положенную дань те люди имеют софийским крылошанам и отбывать работу на соборную церковь, крыть и огораживать ее; соборяне же имеют судить тех людей с старцами из их волостей и брать себе судебные пени, а епископу Луке в те села и людей софийских не вступаться{105}.
Важнейшею из грамот, данных в это время Александром православной Церкви, была грамота в подтверждение и ограждение прав, судебных и имущественных, всего православного духовенства, или грамота о неприкосновенности святительского суда и церковного имущества. Нареченный митрополит Киевский и всея Руси Иосиф, епископ Смоленский, представил великому князю Александру «Свиток прав» великого князя Ярослава Владимировича, которые заимствованы им из Номоканона Восточной Церкви и утверждены, чтобы тех судов духовных и доходов церковных никто из светских не смел судить и рядить, а ведали все те дела только митрополит Киевский и епископы Киевской митрополии, и жаловался, что некоторые князья и паны, воеводы, старосты, наместники, тиуны, управители замков, городов и волостей часто чинили кривду митрополиту и епископам, вступались в их церковные доходы и духовные суды и сами справляли те митрополичьи и епископские справы. А потому просил, чтобы великий князь подтвердил Ярославов устав, или выпись прав духовенства Восточной Церкви, своею грамотою. «И мы,— говорит Александр,— рассмотрев тот Свиток князя Ярослава и увидев, что он все духовные справы над всеми своими подданными греческого закона предоставил митрополиту и епископам на вечные времена, подтверждаем изложенное в Свитке настоящим нашим листом: 1) митрополит Киевский Иосиф и по нем будущие митрополиты и епископы Киевской митрополии имеют судить, и рядить, и справ-лять все духовные дела для христиан греческого закона по правам Свитка Ярославля на вечные времена; 2) приказываем, чтобы князья и бояре нашего римского закона, духовные и светские, равно воеводы, старосты, наместники как римского закона, так и греческого, тиуны, и все чиновники, и управители замков и городов, войты, бурмистры и радцы по городам, которые получили магдебургские права от наших предков или от нас или впредь получат, не чинили кривды Церкви Божией, митрополиту и епископам и не вступались в их церковные доходы и во все духовные справы и суды; 3) если люди митрополичьи или владычные, живущие в городах наших, захотят кормиться торговлею, они должны платить нам пошлину наравне с горожанами по-давнему; 4) что касается до церквей греческого закона, которые имеют в своих поместьях князья и паны наши римского закона, то которая церковь была издавна поданье (подаванье) митрополита или владыки, пусть будет и теперь церковью их поданья, а которая издавна находилась в поданье владельца поместья, пусть и теперь подает ее тот владелец с благословения митрополита, но удалять от той церкви священника владелец не имеет права без рассмотрения и воли митрополита; 5) если бы кто, римской ли веры или греческой, обесчестил или избил русского священника, дело должен рассматривать митрополит или епископ, ибо то суд духовный; 6) подтверждаем также навсегда и все прочие статьи, написанные в Свитке Ярослава, митрополиту Иосифу, и его преемникам, и всем епископам его митрополии: имеют они исполнять те духовные дела по давнему обычаю своей Церкви»{106}. Эта важная грамота дана митрополиту Иосифу 20 марта 1499 г., следовательно, в то время, когда он по воле Александра открыто уже убеждал православных к покорности Римской Церкви и, вероятно, наиболее пользовался благоволением великого князя. Если сравнить содержание грамоты с Свитком, который она подтверждала, то увидим, что она имеет отношение к нему и некоторое сходство с ним только по статьям первой, второй и последней, а в трех других статьях совершенно разнится от него и содержит новые постановления. В частности, четвертая статья свидетельствует, что и тогда уже некоторые князья и бояре римской веры владели в Литовском княжестве православными населениями и имели под своею властию православные церкви, даже с правом поданья и определения к ним священников — легко понять, как могли действовать на православных такие владельцы. Самый Свиток великого князя Ярослава, подтвержденный грамотою{[52*]}, сохранился в списке того же времени, т. е. конца ХV в., и только в основе имеет сходство с известным церковным уставом Ярослава, употреблявшимся в Московской митрополии. О подлинности Ярославова Свитка не может быть и речи: против подлинности и хронологическая несообразность, в нем допущенная, и слог Свитка, вовсе не соответствующий времени Ярослава, и особенно употребляемый в Свитке счет денег рублями широких грошей{*}. Последнее обстоятельство прямо указывает, что Свиток составлен или переделан, может быть, на основании древнего, подлинного церковного устава Ярославова в Западной России, где первые следы этого Свитка встречаются в 1443 г.{107}
Кроме великого князя литовского в то же время оказывали покровительство и благодеяния православным церквам и монастырям в Литве и некоторые поместные князья и владельцы. Князь Константин Иванович Острожский пожаловал (1497) Покровской церкви в Турове рыбную ловлю и оградил священника этой церкви от обид и притеснений, а крылошанам виленского Пречистенского собора назначил навсегда из одного своего имения по две копы грошей и по пятнадцати бочек жита ежегодно. Князь мстиславский Михаил Иванович дозволил (1499) мстиславскому Пустынскому монастырю призывать поселенцев на свою церковную землю; наперед освободил этих будущих монастырских людей от всяких пошлин и суда не только светских судей, но и десятинников Полоцкого владыки; запретил и владыке судить игумена монастыря и брать с него церковные пошлины и право суда над игуменом предоставил самому себе вместе со владыкою. А вскоре за тем пожаловал тому же монастырю (1500) бортную землю Измайловскую и священнику Николаевской церкви в Мстиславле (1501) одно сельцо с пашнями и сеножатями. Князь Богдан Глинский с своею супругою отказал (1500) киевскому Пустынно-Николаевскому монастырю село Гатное в Киевском повете со всеми угодьями{108}. Известный нам канцлер великой княгини Елены Иван Семенович Сапега, когда по предложению его в родовом его имении Кодне мещане греческого закона построили себе церковь во имя святого Михаила, поставил к ней священника (по праву подаванья) и на содержание его определил кроме участков пашенной и луговой земли от каждого кодненского мещанина, с каждой уволоки его земли по копе ржи ежегодно. Князь Федор Иванович Ярославич пинский сделал (1502) замковую церковь святого великомученика Димитрия в городе Пинске соборною и учредил при ней трех священников и диакона, кроме того, пристроил к ней, несмотря на существовавшее запрещение, четыре придела и в каждый определил по священнику. Всем этим семи священникам и прочему причту назначил ежегодную денежную ругу из своих имений, отвел дворовые места в Пинске с освобождением от земских повинностей, дал пахотные земли в разных своих селах по местам и с церковными людьми, назначив также от себя ругу и на потребности при богослужении: просфоры, вино, ладан, свечи. А в следующем году пожаловал приходской церкви в Купетичах рыбную ловлю на реке Ясольде и на храм Пречистой в Лещинском монастыре определил ежегодно давать десятого осетра со всех осетринных озер Пинской волости{109}.