Зиму с 1866 на 67 год преосвященный Игнатий про­вел в заботах о приготовлении к печати избранных им из­речений и повестей из жизни святых иноков, на которых составился 5-й том его творений, изданный уже по кончи­не его, под наименованием «Отечник». С тем вместе он не оставлял продолжать и другие частью начатые, частью пополняемые им, прежде написанные статьи. В эту зиму он написал статью «О терпении скорбей», «Об отношениях человека к страстям его», и значительно пополнил «Разго­вор старца с учеником его о молитве Иисусовой».

Дни шли за днями, ничто по-видимому не изменялось. Окружающие привыкли видеть преосвященного постоян­но болящим, слабым в силах, но притом постоянно оде­тым, постоянно занятым работою за письменным столом, или в молитвенном подвиге, — и ничто по-видимому не выражало близости кончины его, хотя он жаловался иног­да на боль сердца, на болезнь ног и другие недуги, но все это проходило, как явления временные и довольно обыч­ные, не изменявшие нисколько порядка дневных занятий. Не смотря на разнообразные недуги, о которых сообщал он окружающим — никто никогда не слыхал его болез­ненного стона. Он не раз говорил, что, заставляя себя не стонать в болезнях, он приучал себя претерпевать все на­ходящее, а по обычаю афонских подвижников, не разде­ваясь ни днем, ни ночью, до самого часа кончины, он как бы скрыл от окружающих этим внешним порядком жиз­ни и самую опасность своего положения.

16-го апреля 1867 года, в день Светлого Христова Вос­кресенья, совершив литургию, преосвященный так утомил­ся, что с трудом довели его до келии. Нужен был ему полу­часовой отдых, чтоб собраться с силами принять пищу. — В этот же день объявил он окружающим, чтоб после ве­черни никто его не беспокоил, ибо с этого часа дня он ни­кого принимать не будет, объявив причиной этого распо­ряжения «необходимость свою готовиться к смерти».

На другой день, 17-го числа, в день рождения государя императора Александра Николаевича, преосвященный стоял литургию в алтаре, но выходил служить благодар­ственный молебен, причем читал окончательную благодар­ственную молитву с таким сильным, глубоко благодатным выражением, что обратил общее внимание на это обстоя­тельство. Кто мог полагать, что это был последний выход святителя из его келии, возвратившись в которую он уже более не выходил, хотя обычная жизнь его в трудах, в под­виге, в болезнях потекла неизменно обычною чредою.

21-го апреля получены были присланные из Петербур­га, только что вышедшие из печати, 3 и 4 тома его творе­ний. Преосвященный перекрестился, и, дав славу Богу, не развернув и не посмотрев книг, приказал оставить их до приезда из Петербурга брата его Петра Александровича Равнодушие это было совершенно противоположно забот­ливому и от природы деятельному характеру и прежнему вниманию преосвященного к изданию его творений, на что он смотрел, как на обязательное исполнение долга сво­его. Нельзя не заметить притом, что, так как приезд брата его был обстоятельством совершенно неопределенным, то помянутым распоряжением преосвященный совершенно устранял себя от дела, которое в естественном порядке было ему, как пастыреначальнику и автору, ближайшим из всех его земных дел. Около этого времени объясняя ар­химандриту Иустину свое духовное состояние, он переда­вал ему, что потерял всякое сочувствие ко всему земному, потерял даже внимание ко вкусу пищи, причем прибавил:" «Я недолго потяну». — Любимому своему келейнику Ва­силию Павлову¹³² он не однократно повторял, что очень полезно просить Господа об извещении дня кончины.

 «Очень хорошо, — говорил он, — если кого Господь извес­тит о приближающейся кончине, только эти извещения бывают почти всегда не точно определяемы, ради того, чтоб человек пребывал в непрестанном страхе. Святитель Тихон молил Господа: скажи мне, Господи, когда я умру? — Ему и сказано было: "в день недельный", но не сказано в какой именно. Значит и готовься "на каждое воскресенье"». — 23-го апреля, день воскресный, недели св. апостола Фомы, пре­освященный пролежал весь день на кровати, по причине общего нездоровья. — На другой день, в понедельник, он писал настоятелю Николо-Угрежского монастыря, Москов­ской епархии, архимандриту Пимену, что он так слаб, что ждет смерти, — и далее говорит: «Вчера (в воскресенье) весь день пролежал, ждал смерти, а сегодня опять брожу».

Еще в Страстную Седмицу владыка сказывал, что у него был маленький удар, но так как он не оставил никаких сле­дов болезненности, то обстоятельство это не возбудило ни­каких серьезных опасений. 25-го апреля удар повторился. Архимандрит Иустин просил благословения послать за док­тором, но преосвященный с твердостью, в мирном и по­койном настроении духа сказал решительно: «Не надо!» — и повторил несколько раз: «Мне так легко — хорошо!»

27-го, в четверг, преосвященный просил одного из при­сных своих, иеромонаха Каллиста, потереть его сосновым маслом; по окончаниии натирания он просил прощения у Каллиста и сказал, что принял от него эту послугу в пос­ледний раз. На вопрос иеромонаха: разве ему не нравится масло? — отвечал: «Нет, но дни мои сочтены».

28-го, в пятницу, после обеда, преосвященный по обы­чаю лег отдыхать, но вскоре встал, приказал подать чаю, келейник Василий, заметив необыкновенную красноту лица, спросил о причине. Владыка объяснил это следстви­ем слабого удара, который, хотя не произвел никакого осо­бого повреждения, но вообще он чувствует себя настоль­ко нехорошо, что ожидает смерти. При этих словах, пора­зивших юношу скорбью и ужасом, первая мысль его вы­разилась вопросом: «Как мне жить без вас, владыка, ведь нынче очень трудно?» — Владыка ответил: «Да, батюшка, очень, очень трудно, так трудно, что ты себе и представить не можешь; и я думал о тебе и предал как себя, так и тебя воле Божией». — Когда пришел к нему старший келей­ник, заведовавший хозяйством, келейник иеродиакон Никандр, и предложил послать за доктором, то владыка отверг это предложение. Прежде он говорил не раз окру­жающим: «Когда я буду умирать, не посылайте за докто­ром, дайте мне умереть, как следует христианину — во вни­мании, не смущая и не рассеивая меня вашей тревогой». Архимандрит Иустин сказывает, что еще в начале прошлой зимы, по поводу разговора о лице, подвергшемся паралич­ному удару, владыка сказал: «И я умру ударом». Архиман­дрит начал было возражать, говоря, что при его телосло­жении, худобе и образе жизни это невероятно, но владыка, кратко подтвердив свои слова, переменил разговор. — К вечеру в пятницу владыка успокоился, и приказал на суб­боту приготовить ванну, но встав поутру довольно бодрым говорил, что ему лучше, и прибавив: «А вчера чуть не умер», отменил распоряжение о ванне, сказав: «Уж не нужно».

В эти последние дни жизни своей преосвященный был воодушевлен ко всем необыкновенною милостью, как бы растворенною жалостью. Эта милость и с нею неземная радость сияли на лице болящего. В один из этих последних дней владыка, прощаясь с келейником своим, ответил на его поклон и прощание благоговейным поклоном до зем­ли, сказав: «Ты меня, батюшка, прости». Полный благолеп­ного смирения вид старца тронул келейника до слез. — В эти дни не раз говорил ему владыка, что ему трудно низво­дить ум к земным занятиям, и уклоняясь от общения со всеми, он видимо уже не жил на земле.

30-го апреля, воскресенье, недели жен-мироносиц, к 7 часам утра, келейник Василий, войдя в спальную¹³³ преос­вященного, нашел орлец¹³⁴ не убранным пред иконами, что случалось очень редко — большею частью преосвященный, всегда употреблявший его при келейном правиле, сам уби­рал его. Умывшись, он, по обычаю, выпил богоявленской воды и вышел в столовую комнату пить чай, приказав Ва­силию скорее убрать спальную. Выпив две чашки чаю, он поспешил в свою внутреннюю келью. В исходе 8-го часа, пред самым благовестом к поздней литургии, Василий, вой­дя к нему с обычною молитвою, нашел его лежащим на кровати, на левом боку, лицом к стене. Видя, что владыка, всегда очень чуткий, не обращает внимания на вход его, келейник сначала приписал это особенно углубленному мо­литвенному деланию, что иногда с ним случалось. Постояв несколько, Василий повторил молитву, но ответа не было. Вглядываясь пристальнее, он заметил, что рука владыки покрыта смертною бледностью; подошел ближе и убедил­ся, что владыка уже скончался. Голова его, лежавшая на подушке, была несколько наклонена вперед, ладонь левой руки воздета кверху, как бы в молитве, правая рука опу­щена вдоль тела на кровать к стороне стены, лежала близ раскрытого канонника Вообще благообразное положение тела было причиною, что келейник не мог скоро решить­ся признать его уже отошедшим в вечность. Смерть, при­дя к святителю Христову, нашла ум его занятым молит­вословием; начав оное на земле, он был призван к беско­нечному славословию Бога — на небо.

Давно готовился ждал епископ Игнатий прихода смер­ти, вооруженный непрестанною молитвою именем Госпо­да Христа Иисуса, и смерть, побежденная Христом, почти­ла жизнь во Христе, придя к рабу Христову, сообразно с вы­раженным им его желанием, в тишине уединения, в час мо­литвы, при внимании углубленном в молитвословие; — из­брала даже то положение телу, которое не нарушило бы благостояния отходившего святителя, посвятившего всю жизнь свою духовным деланиям, заповеданным Господом: покая­нию и плачу. Шедший этим путем, не мог не придти к бла­женствам, обетованным Евангелием за эти добродетели.

Лицо почившего епископа, по перенесении тела на стол, сияло радостью светлою, неземною. На левом виске заметна была синяя жилка, спускавшаяся около уха по щеке, полоской красноватого цвета, — вероятно след пути, которым смерть вошла в тело.

Беседуя с одним из близких ему учеников о заповедях евангельских, сказал святитель Игнатий: «Всякая явная добродетель, не моя добродетель, по учению Самого Гос­пода, заповедовавшего всякое евангельское добро делать в тайне». И точно — все величие всежизненного подвига его, в его неописанном объеме, осталось тайной его душевной клети, исповеданной и открытой, на сколько то возможнобыло, в его сочинениях, но в полноте своей ведомой еди­ному Богу. Этою таинственностью, отличительной чертою всей земной деятельности своей по точному смыслу еван­гельских заповедей запечатлел преосвященный Игнатий и свой конечный, предсмертный подвиг. Сближая его поведание келейнику об извещении свыше святителя Тихо­на о дне его кончины «в день недельный» с письмом пре­освященного к архимандриту Пимену, что он все Фомино воскресенье пролежал, ожидая смерти, и наконец в день кончины (воскресенье), приказание его келейнику поспе­шить скорейшею уборкою его спальни, наводят на мысль, что и ему был открыть день его кончины и определен по­добно, как и святителю Тихону «днем недельным» .

Для утешения нам, осиротевшим духовным чадам сво­им, владыка оставил определительное указание о земном пути своем, о том, куда стремился он жизнью, и куда — веруем — достиг. «Взят я, — говорит он в предисловии к 4-му тому сочинений своих, — восхищен с широкого пути, ведущего к вечной смерти, и поставлен на путь тесный и прискорбный, ведущий в живот. Путь тесный имеет са­мое глубокое значение: он подъемлет с земли, выводит из омрачения суетою, возводит на небо, возводит в рай, воз­водит к Богу, поставляет пред лицо Его в незаходимый свет, для вечного блаженства».

Замечательно, что в этот же праздник, воскресенье не­дели жен-мироносиц, скончался и преподобный Нил Сорский, известный делатель умной молитвы это сходство дней кончины как бы подтверждает замечаемое сходство внут­реннего подвига нашего современного скитянина, как по нраву, так и по плодам их, с основателем в древности скит­ского жительства в России. Все это, конечно, может быть знаменательным не для всех: но те, которые ведают мо­литвенное подвижничество святителя из личного с ним сопребывания, или пользуются его писаниями, не могут не слагать этого в сердце, в созидание священной для них памяти о своем духовном отце и настольнике.

Трое суток стояло тело епископа Игнатия в келиях его, неизменно сохраняя светлое выражение лица, затем оно стало припухать и было перенесено в соборную монастыр­скую церковь святителя Николая. По миновании 6 суток, 5-го мая, в пятницу совершена была заупокойная литур­гия и отпевание преосвященным Иоанном, епископом Кинишемским, викарным Костромским. По его распоря­жению, отпевание совершалось по чину служения пасхаль­ного; по окончании отпевания, он произнес надгробное слово и простился с почившим, за ним прощалось духо­венство, сослужащие, монастырское братство и все при­сутствовавшие, во главе их начальник Костромской губер­нии Т.С. Дорогобужинов. Затем тело в открытом гробе было обнесено с крестным ходом кругом церкви святите­ля Николая и внесено в больничную монастырскую цер­ковь св. Иоанна Златоустого и преподобного Сергия Радо­нежского, где после обычной литии закрыли крышу, и гроб был опущен в склеп за левым клиросом.

По общему отзыву, отпевание усопшего произвело на всех впечатление скорее церковного торжества, чем печаль­ного обряда. Ученики владыки припоминали его слова: «Можно узнать, — говорил он, — что почивший под мило­стью Божией, если, при погребении тела его печаль окру­жающих растворена какою-то непостижимою отрадою».

Хотя все предшествовавшие погребению дни собра­ние народа было довольно значительно, но в день погребения, не смотря на разлив Волги, затруднявший перепра­ву в монастырь заречным жителям, стечение народа было до 5 тысяч человек.

Блаженны яже избрал и приял еси, Господи! Память их в род и род!

Глава 16

Глава 17

Примечания