Рим, лицо живое и властительное, заключил в себе всю историю Европы и судьбу человечества.

Во времена кесарей достиг он крайней степени могу­щества, и тогда обнаружилась слабость его, естественная принадлежность всякого коллективного лица. Для того, чтобы Рим мог продолжать свое владычество над вселен­ной, он должен был воплотиться в одно лицо человеческое. Республика уступила империи.

Владыка всего образованного мира не мог долго оста­ваться римлянином. Отношения его к родине исчезли перед новым отношением к народам, покоренным респуб­ликою и переданным ею в руки императора.

Преемники Августа распространили мало-помалу пра­во гражданства на всех своих подданных, и Рим исчез в своих владениях. Но государство, созданное силою и скрепленное узами внешнего единства, без всякой внут­ренней связи, не могло устоять. Империя стала клониться к упадку.

В эту эпоху падения Великий Константин поднял над Римским миром знамя Креста. Империя приняла в себя новый дух человеческий. Но христианство, имеющее в себе достаточно сил на основание новых государств и охранение их от всякого чуждого напора, не сжилось с старым Римом. Империя разрушилась.

От нее уцелела ее восточная половина, более просве­щенная, более независимая в духовном отношении от Римского мира, и потому живее и глубже принявшая в себя начало христианское. Но империя Византийская не могла уже в себе заключать всю полноту Римской держа­вы и упала мало-помалу в разряд государств второстепен­ных — частных лиц в человеческой общине, некогда по­виновавшейся державному единству Рима.

С падением Рима начинается собственно история Ев­ропы.  Государственная жизнь обхватывает мало-помалу все ее области до самого далекого Севера. Кельты галль­ские и британские и иберцы испанские, прославленные в древних преданиях и некогда потрясавшие просвещенные государства Юга, не могли уже воспользоваться римским наследством. Они впитали в себя чуждое просвещение, приняли чуждый язык и утратили все стихии, на которых основывается возможность самобытной деятельности. Судьба Европы перешла от римлянина в руки двух вели­ких и коренных племен Европы: германцев и славян. Первое движение народов, первые удары, нанесенные Ри­му, за исключениями скоро побежденных даков, принад­лежат германцам. Движение их было неправильным про­тиводействием против завоевательного напора всемирной державы. В одно время семьи франков и алеманов пере­ходят через римские области и врезываются в Галлию; другие мелкие дружины прорываются через Альпы, и великие готфы, одолев Дунайскую преграду, грозят Ви­зантии. Избыток новых сил, вскипевших в племени гер­манском, бросает его в одно время на мир Римский и область восточную. Эрманарих покоряет приморье Эвксина, страну придунайскую, среднюю часть северной полосы России, в которой Иорнанд уже знает имена, получившие в позднейшее время великую историческую известность.

Налет великих гуннов переменил направление движе­ния германского. Кто бы ни были эти воинственные выходцы Приволжья,— последствие их налета ясно. Удары Аттилы были направлены более на область германскую, чем на Рим. Византию он оставил в совершенном покое, и Западная империя, кажется, навлекла его гнев только тем, что подала помощь и убежище германцам. Ослаб­ленные и испуганные готфы, бургунды, свевы, аланы бросились все на запад.* Даже после смерти великого завоевателя они не смели или не могли возвратиться к странам восточным, откуда налетела на них гуннская буря, и поселилась навсегда в новопокоренных ими областях, за Пиренеями, за Рейном, в Италии и на Британских островах, где смешанное племя германское англо-саксов и едва ли не германские варины разрушили царство кель­тов, уже не защищаемых римлянами и бессильных для собственной защиты. После нашествия гуннов и бегства германцев на запад, на востоке Европы внезапно является целый мир славянских народов.

Примыкая северною и восточною своею границею к финно-турецким племенам, славяне многое заимствовали от них в быте военном. Примыкая южными областями к Византийской империи, они мирно принимали от нее многие стихии просвещения, несмотря на частые и враж­дебные столкновения. Наконец, к западу они граничили с миром германским, откинутым с этой стороны в преж­ние естественные пределы гуннским нашествием. Нет со­мнения, что на всех границах, разделяющих не государ­ства, но племена оседлые, составляется в продолжение времени мешаное народонаселение, равно принадлежащее обоим мирам, как бы они ни были различны между собою. Таким образом германцы и славяне при своей встрече составили множество мелких племен, которых наука не смеет приписать ни Германии, ни славянству, и, следо­вательно, положительные границы обеих областей не мо­гут быть определены с тою математическою строгостию, которая, не будучи совершенно необходимою для челове­ческого просвещения, составляет лучшую отраду в жизни ученых мужей. Можно считать течение Эльбы и Богемские горы восточным пределом германским и западной окра­иной славян, хотя нет сомнения, что немногочисленные отрасли германские жили между Эльбой и Одером и множество славянских общин были вкраплены в герман­скую область от Эльбы до самого Рейна. Немногочислен­ные, хотя исторически важные обломки кельтского пле­мени и кавказо-сарматского (омброны, котины, язиги) были заключены в области славянской; но воинственный дух кельтов выбросил большую часть из них на юг, за дунайскую преграду, хотя некоторые области, как, напр., Галиция, сохранили память об них в своем названии, и малочисленные сарматы исчезли в бесконечном мире сла­вянских семей.

Западная и большая часть южной Европы пала, как мы уже сказали, на долю германцев; этому племени при­надлежит все позднейшее развитие и почти вся история просвещения европейского. Но чистое германство могло только находится в старых пределах племени, а вне их были смешения и жизнь ненормальная. Какое бы ни было устройство общин между Рейном и Эльбою, уже за Рейном и Альпами оно не могло быть иным чем, как военным. Вероятно, и прежде постоянное столкновение германцев с римлянами и вековая борьба между Империею и семьями, составлявшими впоследствии союз франкский, ввели в самую внутренность тевтонской земли дикий быт, преоб­ладание силы, устройство дружинное и все условные на­чала, на которых строятся государства, без тех нравствен­ных начал, которыми государства освящаются. Семьи, более удаленные от римских пределов, сохранили с боль­шей чистотой семейное начало и характер человеческий. Таковы в особенности саксонцы, которых, впрочем, ни по языку, ни по обычаям, ни по религии не должно считать за чистых германцев. К несчастию, именно те семьи, которые были покорены римской власти, которые утратили уже многое из своей народности и первобытных достоинств в наемной службе чужеземцу, в наслаждениях развратного и роскошного Рима и в бунтах, в которых одно только коварство дикаря могло оспаривать торжество у образованной силы римлян (как, напр., в восстании германца Арминия и умерщвления Варовых легионов*), эти самые семьи, более других приобыкшие к войне и развившие в себе энергию завоевательных народов, заняли первое место в жизни Западной Европы. Покорив Галлию, франки, удержанные с юга готфами, а после того непо­бедимою силою аравитян, опрокинулись снова на восток и, после долгой борьбы, уничтожили соперничество але­манов и саксонцев, которые, бесспорно, во всех нравст­венных отношениях стояли выше своих победителей. Гер­мания исказилась возвратом в ее недра уже искаженной стихии германской. Такова была судьба средней и запад­ной Европы; но и на северо-западе, в островах, где посе­лились лучшие из германских семей, судьба не дала развиться мирному началу и чистому общинному устрой­ству, перенесенному саксонцами в Англию и сохраненно­му ими, несмотря на долгие войны с кельтами-туземцами. Норманны бездомные, бессемейные и бездушные, перед судом людей, беспристрастно оценивающих животное му­жество и животную доблесть, норманны разрушили ста­рую Англию и перенесли в нее весь гнусный разврат и весь бесчеловечный быт, которому научились они во Фран­ции и которому франки учили всю Европу.

Взгляд на мир германский определяет значение их восточных соседей — славян. Не тронутые Римом, который коснулся только южной их страны и не проник в глубину их бесконечных жилищ, никогда не выселявшиеся в чуж­дую область и не развращавшие своей внутренней жизни соблазнительным преступлением завоеваний, славяне со­храняли неприкосновенно обычаи и нравы незапамятной старины. Им неизвестна была случайность дружинного устройства, основанного на дикой силе, не удержанной никакими нравственными законами. Святыня семейная и чувства человеческие воспитывались простодушно между могилой отцов и колыбелью детей. Землепашество, тру­дами своими питающее мир, и торговля, предприимчивостию своей связывающая его концы, процветали в безы­скусственных общинах под безыскусственными законами родового устройства. Таков был характер областей от Дона до Эльбы. Успешная борьба с финнами и сарматами не развратила славян, потому что святая война за родину не похожа своими последствиями на неправедную войну за­воевателя. Северо-восток Европы ждал христианства. Славянская земля гетов и даков на берегах Дуная получила новое имя с новым приливом одноплеменников, двинувшихся вместе с гуннами от берегов Волги,— болгар. Мщение за угнетение старожилов придунайских римля­нами во время их владычества, новое движение, данное гуннами всему миру славянскому и, наконец, бесспорная примесь турецких стихий в семье болгарской заставили ее вступить в поприще завоеваний, вообще чуждое славя­нам. Болгары с ожесточением напали на Восточную Им­перию, едва устоявшую против их напора. Во время со­мнительной борьбы от пригорий Кавказских подвинулось на запад кочевое полчище воинственных аваров, равно чуждых германцам и славянам. Они грозили славянам войною и в то же время предлагали свое оружие в защиту от соседей. Семьи слабейшие и менее привычные к боям приняли предложение. Более воинственные и могучие ан­ты и болгары были побеждены и неволею загнаны в союз. Незваные защитники обратили вскоре самих же славян в орудие своих завоеваний. Неудержимым потоком броси­лись некогда мирные семьи на обессиленную Византию. От Адриатики до Эгейского моря, от Дуная до южной оконечности старой Эллады исчезли и села, и города, и народ, и памятники древнего народа. Империя погибала. Ее сперва защитили самые авары, не позволившие сла­вянам окончить завоевание, которое поставило бы их в независимость от мнимых союзников; окончательно спас­ли ее другие славянские семьи, сербы и хорваты, пригла­шенные Ираклием в придунайскую пустыню. Около сто­летия продолжалось рабство обманутых и угнетенных сла­вян. Насилие аваров и наглое нарушение условий союза истощили терпение прикарпатских семей, и общее вос­стание подвластных положило конец власти аварской: ис­чез почти без следов народ, громивший всю южную и среднюю Европу. Снова восстала власть болгар, в виде государства уже стройного и готового принять благодатное начало просвещения. Волны вскипевшего моря улеглись. Славяне, завоеватели древней Эллады, скоро отстали от воинственного быта, данного им извне, и возвратились к тихому быту своих предков. Они дали новые имена рекам и горным хребтам, они назвали Приморьем (Мореею) старый Пелопонез; но вскоре, прельщенные эллинским просвещением и озаренные светом кроткой веры, они приняли и язык, и обычаи побежденного народа. История указывает в мореоте на славянина; новый мир видит в нем эллина.

Между славянином и византийцем, после долгих и кровавых распрей, наступило время мира и союза. Из стен Византии, из горных монастырей, из малых семей славянских, уже принявших христианство, выступали кроткие завоеватели, вооруженные благовествованием ве­ры. С радостною покорностию были они приняты в воль­ных общинах славянского мира. Из дома в дом, из области в область, на восток, и запад, и дальний север шла про­поведь Евангелия, торжествующая в духе любви и гово­рящая словом народным. Болгары и хорваты, чехи, моравцы и ляхи вступили в одно церковное братство. Бес­предельная новорожденная Русь, связанная еще только условным союзом единоначалия в дружине, получила в единстве веры семя жизненного единства, выраженного именем Руси Святой.

Западное патриаршество, уже оторвавшееся от вселен­ного равенства, не хотело уступить православию его новых и обширных завоеваний. Миссионеры, высланные Римом, вступили в соперничество с проповедниками, посланными на подвиг внутренним велением теплой веры и духовной любви. Различие исповеданий было незаметно для ново­обращенных христиан, и западное учение мало-помалу водворилось в православную область. Духовенство запад­ное, следуя давнишней политике, избрало новые пути для своей деятельности. Между тем как православие обраща­лось к хижине земледельца, католицизм вступал в богатые дворцы владельцев и родовых князей, обещая не только духовные награды, но и усиление власти мирской. Пра­вославие созидало органически общины христианские, ос­тавляя избрание епископа как последний венец для общин уже совершенных; католицизм посылал миссионера-епи­скопа как полководца, сзывающего дружину прозелитов. Таким образом, вместе с исповеданием западным вкра­дывалась и прелесть западной стихии аристократической, легко соблазнившей народных правителей в западносла­вянских общинах. Чехия, Моравия и менее чисто славян­ские ляхи подчинились римскому двору, забыв своих первых учителей, не льстивших гордости человеческих страстей и не обещавших никаких наград, кроме небесных. Рим исказил начало духовное; Германия исказила начало общинное. К счастию, соблазны Запада не проникли в Россию, Сербию и Болгарию, области, далекие от мира германского, и слабо подействовали на горные семьи в земле иллирийской и хорватской. Впоследствии часть этих областей была отторгнута от православной церкви неслы­ханным насилием римских крестоносцев и жестокостями, которых рассказ едва вероятен.

На юге семья сербская взяла верх над болгарскою и основала впоследствии сильное государство, утратившее свою самостоятельность в напоре турецком, но сохранив­шее свои жизненные начала и залог будущего развития. На север от Сербии богатые равнины придунайские и скаты Карпатских гор перешли во владение финно-турец­кого племени мадьяров, и древние туземцы-славяне по­теряли свою государственную независимость, но так же, как сербы, не утратили еще ни народного характера, ни прав на общение с жизнью славянского мира. Еще дальше, Чехия и Моравия, то сливаясь в одну государственную систему, то снова разделяясь, продолжали несколько веков сряду упорную, не бесславную, но бесполезную борьбу против напора мира Германского и еще гибельнейшего напора своих одноплеменников ляхов. Нет сомнения, что могучая держава Святополка Моравского могла бы легко устоять против бессвязных усилий Германской империи, вечно терзаемой внутренними раздорами: падение Чехии и Моравии зависело не от силы внешних врагов, но от внутреннего искажения самого общества, которое приняло в одно время чуждую стихию германского аристократизма и духовное учение Запада, подчинившего веру рациона­лизму Римского мира, а церковь — дружинному строю и всем страстям мира Германского. Царство Святополка исчезло в системе государств германских; но еще прежде своего конечного падения, началом духовной реформы в лице Гуса и стремлением к возврату в лоно православия оно нанесло тяжелый удар римскому двору, некогда по­давившему самобытное развитие чехов и моравцев. Еще далее, воинственная семья ляхов, более других принявшая в себя примесь иноземных стихий (кельтов и сарматов) и вместе с ними характер аристократических дружин, подпала вполне влиянию римского духовенства и, следо­вательно, Западного мира, от которого она получила свое одностороннее направление. Не поневоле, не вследствие насилия согласилась Польша примкнуть к Германии, уни­зиться до состояния вассала и сделаться орудием римского и германского властолюбия, но по внутреннему сочувст­вию высшего сословия, еще долго стыдившегося славян­ского имени и гордившегося названием завоевателей-сар­матов. Католицизм, чуждый остальным славянским семь­ям, нашел в Польше или, лучше сказать, в ее правитель­ственных дружинах — ревностных и в то же время обма­нутых поборников. За всем тем это ложное и неславянское направление Польши зависело не столько от коренного племени ляхов, сколько от иноземных стихий, овладевших им. Оно решило историческую судьбу Польши, но само должно исчезнуть в ней по мере усиления истинно на­родного и чисто славянского характера, точно так же как, несмотря на вековую борьбу, стихия саксонская берет в Англии верх над утеснителем-норманном. Преобладание римско-германского начала в Польше решило судьбу ее северо-западных соседей.

В X веке Германский мир, торжествующий на всем Западе, кроме Пиренейского полуострова, начал с боль­шою силою напирать на приэльбских славян. Искаженное христианство, услужливым лицемерием прикрывая свое­корыстие Германского мира, подняло знамя креста перед завоевательными дружинами. Церковь, омытая кровью мучеников и основанная на их костях, вооружилась мечом римского кесаря. Славяне, мученики за родину и за свободу, возненавидели христианство; они не могли узнать его в церкви, забывшей свое святое начало. Ожесточенная и слепая борьба началась на Эльбе между мирами вос­точных славян и западных тевтонцев.

Сперва побеждавшая по опытности своей в боях, потом побежденная силою могучего племени, стоящего за правду и родовую вольность, Германия при Св. Генрихе ожидала с трепетом своего падения. Прибалтийские венды спло­тились в крепкий союз. Чехия сзывала около себя своих братьев для окончательной борьбы с тевтонскими утесни-телями. Тогда-то Польша, забывшая обязанности свои к одноплеменникам и увлеченная в одно время властолю­бием своих правителей и еще большим властолюбием римского духовенства, предала свою воинственную силу на службу германцам, выговорив себе только право без­наказанно губить своих братьев. Империя приняла пред­ложенные условия, и западные славяне погибли. Община, изменившая братскому союзу и два раза спасшая Герма­нию сперва от славян, потом от турок, пожала впослед­ствии плоды своего ложного направления и своей измены; но вендское поморье и приэльбские семьи погибли без возврата.

Быть может, Провидение, не благословившее правед­ных подвигов земли вендской, спасло стихию славянскую от искажения. Завоеватели области германской, славяне, повторили бы в истории мира те же самые явления, которые сопровождали торжество тевтонов над Римом и исказили бы в них начало человеческое.

Долго страдавший, но окончательно спасенный в ро­ковой борьбе, более или менее во всех своих общинах искаженный чуждою примесью, но нигде не заклеймен­ный наследственно печатью преступления и неправедного стяжания, славянский мир хранит для человечества если не зародыш, то возможность обновления.

ЧЕРТЫ ИЗ ЖИЗНИ КАЛИФОВ

Вместо    введения<К «СБОРНИКУ ИСТОРИЧЕСКИХ И СТАТИСТИЧЕСКИХ СВЕДЕНИЙ О РОССИИ И О НАРОДАХ, ЕЙ ЕДИНОВРЕМЕННЫХ И ЕДИНОПЛЕМЕННЫХ» >

ВОЗРАЖЕНИЯ НА СТАТЬЮ г. ГРАНОВСКОГО