< ПЕРВАЯ ЭПОХА В ИСТОРИИ РЕЛИГИИ >

Невозможно решительно утвердить, какая форма ве­рования прежде всех появилась на земле; но смело можно сказать, что предположение о первоначальном служении стихиям совершенно ни на чем не основано и менее всех вероятно*. Оно выдумано не добросовестным и бесприст­растным разумом, а невежеством и страстию; оно поддер­живается слепою верою в старые системы, назло всем отзывам глубокой старины, назло новооткрытым памят­никам и духу просвещенной критики. Априоризм в исто­рии, априоризм без всяких оснований дельных, без всякой гармонии с известным нам ходом развития человеческого казался бы невозможным в наше время, а он все еще живет и сохраняет почетное место в науке, которую ис­кажает. Кто объяснит эту загадку?

Как бы ни началось исследование, от нашего ли вре­мени (мимо влияния христианства), или ab ovo, т.е. от остатков стародавних веков, нет ни малейшего повода предполагать, чтобы понятия о вере шли, совершенствуясь постоянно, и, следовательно, нет ни малейшего права предполагать, что древнейшие формы были в то же время самыми грубыми. Являлись изредка на земле люди, ос­вященные свыше вдохновением прямым или благодатью высокого разума, раздавались голоса, призывающие к луч­шей жизни, проповедовались учения, полные глубокого смысла и истины, но течение веков всегда помрачало новооткрытую правду, и человечество не подавалось вперед по стезе духовного просвещения. Где же доказательства первоначального варварства?

Слово человеческое весьма недостаточно, чтобы выра­зить смысл: духовность непременно является в образе вещественном. После стольких трудов над языком и столь­ких усилий, чтобы отделить сущность мысли от ее грубой оболочки, мы еще не сделали ни шага вперед. Все слова, выражающие идею духа, содержат в себе корни, относя­щиеся к природе видимой и осязаемой. Поэтому, когда мы исследования свои возводим в глубокую древность, мы не имеем никакого права требовать от нее точности выражений, которой она напрасно бы стала требовать от нас. Эта мысль должна бы представиться систематическим защитникам служения стихийного и удержать их в за­ключениях, выведенных из слов, оборотов и даже опреде­лений, которые встречаются в остатках письменности древней; но, к несчастию, люди, которые посвятили себя изучению всего старого, считают себя вправе не обращать внимания ни на что современное.

Можно допустить, что определение высшего Бога в Ведах часто похоже на определение вещественного атома; но это уже достаточно, чтобы понять чисто духовный характер идеи, ибо сила божественная не могла быть представлена в виде бесконечно малого пространства че­ловеком, не признающим духовного начала нашего веще­ственного. Брахм, или Бхрам, А-бхрам (вечно подвиж­ный — вечно покойный) есть одно из самых чистых, са­мых высоких выражений духа или, лучше сказать, само­сознания. Зеруана-Акерене, не представляющее определен­ной личности, переходит и у зендского племени в Агура-Маздао (Господин, Бог великий) и потом уже созидает низшие формы мира видимого. Из этого самого понятно, что первая степень при переходе из состояния отвлечен­ности безличной в многообразие вселенной (т.е. в Агура-Маздао) представляла ученикам Зердушта самую высокую идею духовности, какую только могли вместить в себе их понятия. Слово Тианг, или небо как сила, параллельная силе земли, менее ясно высказывает внутреннее убеждение древнего китайца до появления учения Лао-тсеу или по­клонения чистому разуму (Тао). Но смысл Тианг (неба) определяется нравственным направлением всех его пред­полагаемых действий, постоянною подчиненностью зем­ли, святостью высокого человеческого служения и особен­но легкостью перехода от Тианга к Тао, который более носит характер пояснения старой идеи Тианг, чем ново­введенного понятия. О мозаизме я считаю излишним говорить, об нем уже довольно говорено учеными всей Европы. Я скажу только, что тот, кто прочел первые строки книги Бытия и принял Бога Моисеева за вещественного, или местного, или человекообразного Бога, тот вообще должен отказаться от всякого чтения: он может разбирать и даже кое-как понимать отдельные слова, но, конечно, не может понять двух слов сряду.

<ВТОРАЯ ЭПОХА В ИСТОРИИ РЕЛИГИИ>

Обзор всех древнейших учений представляет нам че­ловечество на высокой степени религиозного образования. Таковы ли учения позднейшие? Вторая эпоха есть эпоха унижения, огрубения понятий, одичания жизни. Покло­нение Небу до реформы Лао-тсеу принимает уже в себя начала растления. Мозаизм почти гибнет в борьбе с идо­лопоклонством, учение Зардушта переходит в поклонение огню видимому и Митре плотскому; наконец, Веды, ис­каженные учеными и забытые народом, являются в ис­тории индустанских религий как обломок лучшего мира умственного, совершенно чуждого безумию позднейшего многобожия, как укоризненное слово, оставленное вели­кими предками в обличение развратному потомству. Если бы была позволительна какая-нибудь система, основанная на фактах отдельных и не принимающая в соображение всего развития человеческого, мы могли бы уже теперь признать единобожие или всебожие с самосознанием за первоначальную веру всех народов, по крайней мере в Азии.