< ВОЗНИКНОВЕНИЕ ДВУХ ТИПОВ ПЛЕМЕН >

Мы видели, какие жилища предоставляются от побе­дителей изгнанным народам:  нам также легко понять, какие народы охотнее удаляются от насилия чужеземного. Пастух и зверолов не дорожат своей родиною. Почва не улучшена их трудами, лесные чащобы не созданы их неутомимой борьбою с природою. Нет у них ни сел, ни городов торговых; нет, наконец, никаких цепей, связую­щих человека с землею, на которой он родился и жил. Когда наступают враждебные племена, пастух и зверолов сражаются, и в случае поражения охотно бегут в другие края. Им везде хорошо, где только есть простор, да луг для пастбища, да лес для добычи. Если нет у них в соседстве пустыни готовой, они сами сделаются завоева­телями и создадут пустыню.

Так перед скифами бегут кимвры, иные на юг, через приморье Эвксинское и низкие уступы западного Кавказа, Имеретию, Гуриель и Лазику, в Малую Азию, которую они опустошают; другие на Запад, через теперешнюю Польшу, северную Германию, где Кимврический полуост­ров свидетельствует о их странствовании, и через северную Галлию в острова Британские, на которых имя кумри до сих пор обозначает до-римского старожила. Точно так же перед натиском Чингисовых монголов поднимаются все волны финские и турецкие и затопляют на время страну, которой Бог судил быть царством русским.

Участь народа земледельческого совсем иная. Прихо­дит время, когда просвещение общественное соединяет его в массу крепкую и ненарушимую. Об него разбивается завоевательный натиск дикаря кочевого, и удачный отпор мало-помалу расширяет вечно угрожаемые границы. Та­кова судьба России и Китая, которые мирною сохой по­бедили мечи соседних племен. Но эта сила проявляется не рано. В начале обществ землепашцы-домостроители, сохраняя еще простоту быта патриархального и не слив­шись в формы сильных и вековых государств, легко де­лаются добычею воинственных звероловов или пастухов. Утомленные борьбою с племенами, вечно готовыми к разбою и войне, и в то же время привязанные к земле своей неразрывными узами привычки и труда, они ме­няют прежнюю свободу на смиренную подчиненность или на безусловное рабство. Победители дорожат ими как слугами кроткими и трудолюбивыми, как чем-то средним между человеком и полезным животным. Им препоручает воин соху, которую он презирает, и домашнюю работу, к которой он неспособен. Побежденного же воина, если он не убежал от побоища, предают смерти как недостойного свободы и неспособного к рабству.

Когда мы вспомним, что все слова, касающиеся до­мохозяйства и земледельчества, приняты германцами от славян и что вендская Иллирия и Паннония кормили Гре­цию хлебами своими в голодное время гораздо прежде РХ, нам понятен будет стародавний характер славян. Когда мы вспомним распространение племени вендов по всей средней Европе до Атлантического моря, мы не станем удивляться тому, что имя серба или славянина сделалось во всех на­речиях Европы однозначительным с именем раба (servus, sclavus и т.д.), или имя венда—с названием приписанного к земле вандала. Это можно уже угадать a priori, и в подтверждение моего мнения самый древний портрет сла­вянина встречается в группе Ниобы*, в дядьке-рабе.

Но, как я уже сказал, не все согласны променять свободу, купленную кровью, на спокойное унижение раб­ства: многие оставляют поля, дома и родину и бегут в горы и в болота, где они являются ожесточенными, почти непобедимыми бойцами. Это люди избранные, это луч­ший цвет побежденного племени. Оттого-то горные наро­ды Лигурии, Винделикии и Иллирии так долго утомляли упрямство завоевательного Рима, между тем как их -же братья, славяне, давно продавались на всех торгах Европы или пахали землю для кельта, германца или эллино-римляна. Точно так же кумри несколько веков защищали свою независимость в Корнваллисе и Кумберланде (земля Кум­ри) против саксонцев и норманцев и сохранили свою народность в Валлисе и Шотландском загорье. Нет сомне­ния, что бывали случаи, когда победители, побежденные, в свою очередь, восстанием старожилов или новым наше­ствием, были так же принуждены искать убежища в не­приступности горных ущелий, как, например, ногаи в Кавказе; но эти случаи гораздо реже встречаются в исто­рии и никогда не могут объяснить население длинного хребта или длинной полосы болот.

Я уверен, что, сообразив все сказанное мною и поверив оное при свете простого человеческого разума, никому не придет в голову вообразить, что венд-славянин пришел в Европу после германца и кельта и что он перепрыгивал с горки на горку от Иллирии до Пиренеев, как сайга альпийская, или как чибис перелетал с болотца на болотце от Прусского поморья до низовья устья Луарского. Я знаю, что мнение, что славяне, коренные старожилы всей Евро­пы, градостроители и землепашцы, вытеснены были или порабощены кельтами и германцами-завоевателями, по­кажется слишком новым и поэтому очень странным. Я знаю и то, что наше русское смирение не легко поверит системе русской и что ученость Запада не охотно примет учение, выдуманное не им самим. Но что делать? При­дется поверить и принять не нынче, так завтра. Нельзя же долго верить, что последние переселенцы из Азии, венды, пробирались между народами чуждыми по мхам горным  и топям  низовым  из  бескорыстной  любви  к камням и болотам. Нельзя и тому верить, что венды не славяне, что Антаиб и Бантаиб немцев не земля славян­ская, что анты и венды Маврикия не славяне, что венды иллирийские не славяне и что вся  эта цепь городов, областей, рек и озер, носящая имя вендов и начинающаяся из бесспорно славянской Венетии, не доказывает славян­ского населения. Можно бы было против моего мнения предложить другую догадку, довольно вероятную на пер­вый взгляд: это то, что венеды-мореходцы забросили свои колонии далеко на Запад от восточной родины своей. Но эта догадка не выдержит строгого разбора. Ею не объяс­няется ни жительство вендов по всему хребту Альпийско­му,  ни   присутствие  следов  славянства  в  средиземиях кельтском и германском, ни показания древних писателей о том, что венеты суть gens omnium longe antiquissima ( Весь народ из долгой древности (лат.).), ни общее употребление слов серб, склаб и вандал в смысле приписного к земле или раба. Одно мнение уцелеет, по­тому что одно согласно с  истиною человеческою и с обычным ходом народных судеб.

 

< ХАРАКТЕР МИГРАЦИИ НАРОДОВ >

Приложение тех же критических правил, с помощью которых мы могли привесть в ясную и простую систему стародавнюю историю средней Европы, поможет другим изыскателям открыть истину касательно древней Индии, Китая, Тибета и земель, по которым кочуют эскимосы или чукчи. Большая часть старых систем, созданных книжными отшельниками и мелочною кропотливостью, исчезнут и забудутся.

Таким образом, старожилов китайских придется ис­кать не в китайцах, а в дикарях миао-се. Это очень ясно видно из самых древних преданий, где уже миао пред­ставлены как непокорные и варварские жители горных хребтов, отвергающие благодеяние просвещения. Так в Индии признать надобно будет за автохтонцев не то племя, которое принесло с собою сокровища мысли и зародыши богатой литературы санскритской, но этот ряд изгнанников, которые населяют вершину Гаутов от са­мых равнин северного Индустана до мыса Коморинского и отличаются языком, нравами и наружностью от оби­тателей долин. Гонды, канды, колы, суры, бгиндервары, бгилы, пугары, пулинды, барбары, савары, ерулары, тудасы—народы малочисленные, почти неизвестные за­падным колонистам, но бесспорно принадлежащие к одной и той же семье и поэтому составляющие значи­тельную массу людей, кои не могли проникнуть так глубоко на юг по дикому хребту гор, довольствуясь безводными вершинами и не распространяя своей вла­сти на роскошное приволье береговых скатов. Очевидно, в них находим мы старожилов догангесского полуост­рова. Иные путешественники думали видеть в них при­знаки тибетского происхождения, другие замечают сход­ство с народами племени черного, вероятно африкан­ского. Судя по преданиям, сохранившимся в поэмах героического века Индии, можно предположить, что за­воеватели северные, в продолжении борьбы своей с юж­ными шиваитами (кушитами), находили союзников в коренных туземцах, и что поэтому горные жители дол­жны иметь большее сродство с племенем желтым, чем с черными пришельцами*. Если же курчавые и черно­лицые народы встречаются между ними, то это исклю­чение легко объясняется позднейшим бегством побеж­денных кушитов, искавших также убежища в ущельях, слабо занятых остатками утесненного желтого племени. Много еще нужно исследований, чтобы привести в яс­ность все темные части древности индустанской; но теперь уже можно убедиться в следующих истинах. На­род северный, принадлежащий к ветви иранской, не оставил никаких памятников зодчества. Это в характере иранцев. Они не могли сделаться строителями на юге, если бы не встретили народа, у которого зодчество было уже совершенствовано. Троглодитство храмов несогласно с характером явного светопоклонения, из которого возник брахманизм. Деспотизм священного класса не может объяснить существования  громадных храмов и  пещер, во-первых, потому что он не восходит в глубокую древ­ность, ибо его начало означено поздним мифом о Пара-су-Раме, 8-м аватаре Вишну*; во-вторых, потому что де­спотизм брахманов не мог принять направления, против­ного духу древней веры; в-третьих, потому что брахманы до сих пор гнушаются этими остатками забытой старины. Народ, принесший с собою зародыши брахманизма, шел с северо-запада, от Пенджаба; народ, принесший с собою зодчество  не в  младенческом  возрасте,  но в  высоком развитии, пришел с запада и обозначил свои первые шаги подземными храмами на островах. Между двумя племе­нами происходила долгая и упрямая борьба, кончившаяся победою северных пришельцев и воспетая в поэмах о Чандра-Раме**. Победа имела последствием преобладание брахманов, смешение стихий просвещения иранского и кушитского и смешение племен, от которого жители Ин­дии приняли наружность совершенно сходную с мулатом, и  именно с  мулатом,  при  смешении двух белолицых поколений с одним черным. Такова средняя мера Индии; но в северной части ее преобладание белой стихии сильнее, а в  южной является  физиономия  мулата при равном смешении поколений черного и белого. Горные же жители Гаутов, за исключением небольшого остатка черного пле­мени, заброшенного в Гауты или даже отогнанного слу­чайностями войны в загангесский хребет, не принадлежат ни к иранцам, с которыми они не сочувствуют, ни к кушитам, которых святилища им чужды. Они суть явный остаток первоначальных туземцев желтого племени, за­гнанный в горы колониею кушитскою и поэтому всту­пивший в союз с иранцами против своих притеснителей, т.е. владельцев южной Индии, в героическую эпоху Рамы-завоевателя. Данные, которые уже известны всему ученому миру,  должны были давно привести  к этим  простым заключениям; но несчастная страсть к системам априо­ристическим и детский вопрос: «Как могла Африка заехать в Индию?» — заставляли до сих пор строить целый» ряд нелепых гипотез назло всем фактам и всем законам кри­тики исторической. Скоро придет время, когда над этими учеными и мертвыми системами будут смеяться, как мы смеемся теперь над полуучеными догадками, любимым грехом писателей средних веков, и тогда даже книжники не будут стыдиться признавать за правду то, что так ярко бросается в глаза беспристрастному искателю правды че­ловеческой, не считающему за обязанность быть исклю­чительно грамматиком или мифологом, но позволяющему себе смотреть на людей, как их Бог создал, т.е. в общности их физиономии умственной и физической.

Может быть, найдутся люди, которые, признав перво­начальное желтое население Индии и развитие двух про­свещении разносторонних, захотят, для избежания замор­ских кушитов, привязать две системы религиозного и умственного развития к двум системам рек, именно брах­манизм мыслящий — к Гангесу, и шиваизм строитель­ный — к Индусу, так как действительно Кашмир пред­ставляет довольно много пещер, — то для устранения искушения прибавлю несколько слов. И эта догадка неу­довлетворительна. Пенджаб на Индусе считается родиною брахманизма в преданиях. Кашмирские храмы, кажется, не принадлежат к глубокой древности. Между Кашмиром и Бомбеем нет памятников, обозначающих движение на­рода строительного. Индия древняя делилась по своему характеру не на западную и восточную, а на северную и южную, которых примерными границами были Нербудда и Маганадди. Это ясно из всех преданий и древних поэм. Наконец (и это всего важнее), движение к Индусу не объясняет ни островного положения древнейших храмов, ни мулатской наружности индейцев: ибо белое племя, смешавшись с белым или даже с желтым, производит черное только изредка в кабинетах ученых, а никогда на Божьем свете. Если бы, однако же, пещеры прииндусские и оказались древнее, чем нам кажутся, то гидравлические работы, о которых хранится память в долине Кашмирской, предания о западном происхождения афганов и имя Ку-ша-двина (земля Куша*), должны будут навести на мысль, что смелая колония кушитов, поднявшись по Индусу на северо-восток, составляла несколько времени полуафри­канский оазис в земле, по которой иранцы шли с севе­ро-запада на юг и юго-восток.

Легко отыскивать первоначальных жителей земель, в которых природа приготовила для побежденных на­дежные убежища; но по этому самому трудно воскре­шать летописи беззащитных степей, а в особенности степей, неудобных для землепашества. На них, как на море, нет следов человеческих. Завоеватель кочует по ним свободно, старожил отходит вдаль; вешнею травою зарастает осеннее побоище, и все признаки старины пропадают безвозвратно. Историю степей, как историю морей, приходится угадывать по виду и населению ок­раин и берегов.

Оттого-то смешно допрашивать киргизскую землю или наше междуречие Волги и Днепра об их коренных населенцах. Вероятно, киргизы не имеют ничего общего с массагетами (геты великие,  иначе ваны великие,   или юей-ти великие, та-юей-ти, по китайцам, соседи и родня азам южным и азам северным) и, без всякого спора, между Днепром и Волгою нельзя подсмотреть ни малей­шего следа кочевых скифов Геродотовых или древнейших киммерийцев. Точно так же почти все пространство Си­бири, за исключением горных областей, несколько раз переменяло владельцев своих, хотя можно утвердительно сказать, что они всегда принадлежали к желтому племени до русского завоевания.

Поэтому нужна величайшая осторожность при иссле­довании старины степной. Почти за общие правила можно принять: 1-е, что во время движения народов жители степей чаще переменялись, чем жители стран лесистых или разрезанных горными цепями; 2-е, что изменение это было полнее. Весьма подозрительно постоянство в названии больших равнин и их кочевого населения. Оно едва ли не всегда указывает на ошибочное мнение писа­телей, переносивших на новых пришельцев имена знако­мые им из преданий прежнего времени, или на полу-­ученость, безмысленно повторявшую слова географов древнейших с намерением похвастаться знанием источ­ников письменных, или на неизвестность названий мно­гих рек и урочищ, заставлявшую верить неизменности самих народов.

Когда скифы исчезают из списка племен европей­ских, историки сами признаются, что их уже давно не было и что были они вытеснены восточными аланами и западными гетами и даками. Точно так же имя гетов великих на востоке очевидно переживает их существо­вание и обозначает новых населенцев старого массагетского гнезда. Впрочем, кажется, не все племя откочевало, а часть его еще продолжала жить под именем саков (Da-hia) около двух главных притоков Арала. Еще боль­шим ошибкам можно подвергнуться, следуя указаниям восточных писателей, в особенности китайцев. Вековая твердость учреждений империи и привычка к неизмен­ным постановлениям, приобретенная народом, часто ме­шает ученым китайцам верить переворотам, случавшим­ся в странах менее образованных, и от этого они охотно называют переменою имен то, что было действительно переменою целых племен. Например, показание о по­очередном преобладании и славян, и сарматов выража­ется у них следующим образом: «За царством а-манов (Армения) живут сипин, которых земля в позднейшее время приняла имя Лай-вей-куе (Лазика? или Малая Азия, от имени города Лаодикея?). На север от них область великих азов (сарматов, ныне осетов), ограни­ченная с западной стороны болотами непроходимыми(Заднепровья?), а с северной — морем Северным. В ста­рину назывались они ан-тсаи (анты). Во время второй династии Хан они себя называли а-лан-на (аланы), при вторых Веи — фе-су (фир-си? ага-фирси?) и также вен-на-ша (бесспорно венеты)». Должно, однако же, заметить и то, что китайцы по особенному уважению к ученым за­слугам почти никогда не признают ошибок в писателях древних и что, узнав настоящее имя народа, искаженное в первоначальных описаниях, они выдумывают перерож­дение племени, чтобы оправдать старое свое правописание. Так, например, они говорят: «Ие-фа происходит от юей-ти»,— когда это очевидно одно и то же имя, т.е. то самое, которое грекам известно в форме геты. Вей-тси сам го­ворил с людьми этого поколения и слышал от них, что они себя называют иефиан. Аны, ане, аннет, ание — весьма обыкновенное окончание множественного у наро­дов индо-германских, к которым, без всякого сомнения, принадлежали геты, да-гиа, саки и массагеты восточные, точно так же как геты, даки и саки придунайские. Те, которым покажется мнение мое насчет европейских гетов и даков сомнительным, могут съездить в Рим и посмот­реть на Троянов столб.

С другой стороны, степные области, мало сохраняющие следы старины глубокой, представляют исследователю ту выгоду, что кочевой характер их жителей спасал побеж­денных от смеси с завоевателями и победителей от смеси с рабами. Племя еще чистое, вступив в простор степей, могло сохранять свою чистоту на многие века. В этом отношении есть сходство между влиянием крупных хреб­тов и огромных равнин.

Таковы общие правила, выведенные из характера ме­стностей и действия их на характеры народов; они так ясны, что примеров не нужно для доказательства. Но в то же время не должно забывать, что исключения воз­можны и что продолжительные войны и частые переходы народов могут ввести стихии мешаные в население степей, точно так же как и в население гор.

Очевидно, междуречие Евфрата и Тигра и цепь Аль­пийская от самого ската Генуэзского до границ Сирии и Крайны не представляют уже надежных указаний для древности. То же самое скажем для южной России и о цепях, рассекающих Малую Азию; но обыкновенно, что когда наступает время смешения, то горцы более сохра­няют в нравах и языке остатков старины, чем жители степные. Одни подвижнее и легче уходят от иноземцев, другие упорнее и крепче сохраняют свою личность.

ПЕРВАЯ ЭПОХА МИГРАЦИИ: МИРНОЕ РАССЕЛЕНИЕ. ВТОРАЯ ЭПОХА МИГРАЦИИ: НАСИЛЬСТВЕННОЕ ПЕРЕСЕЛЕНИЕ.

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ДВУХ ТИПОВ ПЛЕМЕН. ХАРАКТЕР МИГРАЦИИ НАРОДОВ.

ТРЕТЬЯ ЭПОХА МИГРАЦИИ: ВНУТРЕННЕЕ БРОЖЕНИЕ