«Всё должно быть благообразно и чинно»

(I Кор. 14, 40)

«Любовь не бесчинствует, не ищет своего» (I Кор. 13, 5)

Следуя руководству Святой Церкви, мы исповедуем, что не только православные угодники Божии живут по смерти (1,2), но и все верующие не умирают, но живут вечно о Господе (3), что «из мертвых восстанием Христовым смерть уже не обладает умершими благочестно» (4), что Господь лишь к жизни другой переселяет рабов Своих (5), ибо по слову Христову Бог несть мертвых, но живых, вси бо Тому живи суть (6). Поэтому умирающие о Господе правос­лавные христиане не перестают быть членами Святой Церкви, сохраняя с Нею и со всеми остальными Ее чадами самое действительное, реальное, живое общение.

Богослужение и молитва являются по преимуществу той сферой, где верующие вступают в теснейшее, наиболее заметное и для внешних чувств и вместе с тем возвышеннейшее и таинственное единение со Святой Церковью и друг с другом (7). Молитва — главнейшая сила этого единения. «Молитеся друг за друга» (8) заповедует слово Божие. И Святая Церковь чинами служб своих и принятыми Ею в употреб­ление молитвами настойчиво и постоянно внушает нам молиться о всех, наипаче о близких. Молитва о всех является долгом каждого православного христианина, долгом в самом буквальном смысле этого слова, ибо о нем молятся, и он таким образом становится должником всех, — и живых, и умерших. Должник обязан уплачивать свой долг, в свою очередь молясь обо всех, не только о живых собратиях которых он сам просил о молитве за него и которые, он знает, с любовью исполняют эту его просьбу, которых нередко он видит рядом с собой молящимися о нем, — но и об умерших, из которых с некоторыми еще сравнительно недавно «многажды вкупе снидохомся, и в дому Божии вкупе пояхом» (9) и которые вообще, не только праведные, но и грешные (10) продолжают молитву свою о собратиях, ибо молитва есть вместе и выражение любви, потребность любви, а истинная любовь никогда же умерщвляется (11). Многочисленные обнаружения силы загробных молитв о живых делают последних еще большими должниками первых.

Молитву о собратиях живых и усопших Святая Церковь считает необходимой, неотделимой частью как общественного богослужения, так и келейного, домашнего правила. Она сама дает соответствующие молитвословия и устанавливает чины их. В частности, она особенно побуждает молиться об усопших, когда при последнем прощании с ними, в день погребения, влагает в уста отходящего в иной мир трогательные прощальные обращения к живым: «прошу всех и молю: непрестанно о мне молитеся Христу Богу (12). «Помяните мя пред Господом» (13). Молю всех знаемых и другое моих: братие мои возлюбленнии, не забывайте мя, егда поете Господа, но поминайте братство и молите Бога, да упокоит мя с праведными Господь» (14). «Воспоминаю вам, братие мои, и чада и друзи мои, не забывайтемя, егда молитеся ко Господу, молю , прошу и мил ся дею» (15), «навыкайте сим в память и плачите мене день и нощь» (16).

Но как во всем, согласно наставлению святых отцов, должно наблюдать «МЕРУ И ПРАВИЛО», — этим же началом меры и правила руководится Святая Церковь, устанавливая определенный чин и поря­док молитв о живых и умерших, давая в руководство стройную, последовательную систему поминовения.

Умножая в будничные дни покаянные и просительные моления о своих живущих на земле членах и от лица их, о их нуждах духовных и житейских потребностях, Церковь сокращает таковые моления в праздники. И чем больше праздник, тем меньше прошений о нуждах верующих, даже о прощении грехов. В праздники мысли молящихся должны обращаться главным образом к прославлению виновников торжества. Просительные молитвы должны уступать место благодар­ственным и высшему роду молитв — хвалебным  (17). В праздники вселенского значения всякие частные нужды должны отойти на задний план. Поэтому, чем больше праздник, тем меньше прошений о нуждах верующих, даже о прощении грехов, о которых верующие как бы забывают в эти дни. «Таково решение мудрости — в день радости забвение зол», —говорит святитель Григорий Нисский (18). «Богослу­жение в великие праздники рассчитано на общецерковные, вселенские мысли, чувства и потребности, связанные с фактом нашего искупления, и вызывает состояние той неописуемой радости, которая по выражению ирмоса 5-й песни 2-го канона на Богоявление доступна лишь тем, с которыми Бог примирился. Воспринимая в себя в достаточной степени такое состояние, человеческая душа начинает переживать необычайное настроение, и перед нею открываются величественные перспективы жизни,  в которой ей чувствуется уже нечто,  присущее будущему веку.    Характерной    чертой   этого   настроения,    как   последствие примирения с Богом, является сознание СЫНОВСТВА, которое по разъяснению епископа Феофана, апостол Павел в послании к Римлянам 8,15,    считает    существенным    содержанием    строя    о    Христе... Праздничное богослужение по преимуществу проникнуто духом сыновства и оно способно вводить нас в светлое состояние, соответст­вующее  сыновству...  Таков смысл христианских праздников.  При настроении, вызываемом христианскими праздниками и их богослу­жением с его неземной радостью и более или менее живым сознанием сыновства,  легко  тускнеют и отходят  на второй план чувства  и желания, связанные с обычной личной и даже народной жизнью. Возвращать к ним в таких случаях внимание — это значит заставлять одних людей ощутить в себе какую-то духовную дисгармонию, а у других, более слабых, понизить их высокое настроение и даже за­темнить у них идею праздничного богослужения» (19). Таким образом, естественно, по мере умножения празднично-хвалебных молитвос­ловий, сокращаются в богослужении молитвы и прошения как о живых, так и об усопших. В отношении же молитв об усопших есть и другие обстоятельства, которые ведут к еще большему сокращению их в праздничные дни сравнительно с молитвами о живых.

Для христианина смерть сама по себе не страшна. «Страшна была смерть человеку прежде Честного Креста. По славной же страсти страшен человек смерти» (20). Христос воскресе... дерзайте вси мертвии: умертвися смерть, пленен бысть ад с нею и Христос воцарися... Той нам дарова нетление плоти. Той воздвизает нас и дарует воскресение нам и славы оныя с веселием сподобляет» (21). Поэтому мы спокойно исповедуем: «Несть убо, Господи, рабом Твоим смерть, внегда исходити от тела и к Тебе, Богу нашему приходити, но преставление от печальнейших на полезнейшая и на сладостнейшая, и упокоение и радость». Поэтому христиане спокойно думают о смерти, спокойно готовятся к ней, спокойно, даже с радостью встречают ее, С апостолом Павлом они говорят: «живем ли мы, для Господа живем; умираем ли, для Господа умираем, и потому — живем ли или умираем — всегда Господни» (23). «Для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение. Влечет меня и то и другое: имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше» (24). Страшны только грехи, с которыми мы должны будем предстать пред Господом и которые могут разлучить душу от Бога.

«Смерть бо истинна не яже разлучает душу от тела, но яже разлучает душу от Бога (25). Но и в этом отношении мы веруем, что гласи молебныя, приносимыя... в Церкви о усопшем (26) и общая молитва верных (27) облегчит нам это бремя. Мы уповаем, что Господь явит Свою милость тем, которые, хотя и согрешили, но не отступали от Него, которые несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа Бога... в Троице славимаго, веровали и Единицу в Троице и Троицу во единстве ПРАВОСЛАВНО даже до последнего своего изды­хания исповедали (28), которые ВО ИСТИННОМ ПРАВОСЛАВИИ почитали Христа Спасителя сугуба естеством плоти и Божества, единаго же ипостасию (29), которые веровали в Того, Кто научил нас на жизнь вечную надеятися. Но для остающихся еще на земле смерть не только близких, но и чужих, всегда скорбь, всегда печаль, — не столько об усопших, сколько о самих себе. Если всякая вообще разлука, хотя бы и не надолго, хотя бы и с надеждой вновь увидеться, бывает причиной грусти и слез, то тем более не может не причинять скорби разлука смертию, когда не остает­ся места надежде телесного общения в условиях земного существо­вания. Эта невозможность видимого общения для остающихся в теле бо­лезненна и тяжела. Поэтому плач и скорбь при гробе и вообще при вос­поминании об умерших вполне естественны, являются психологической необходимостью, выражением истинной любви к усопшим. Сам Спаси­тель прослезился при гробе Лазаря законом естества плоти (30), яко человек (31), образ нам предлагая сердечныя любве (32).

И не только мысль о разлуке, об оставлении нас умершими вызывает естественную и законную скорбь и слезы. Есть еще более глубокий повод к скорби и слезам при всяком воспоминании об умерших и о смерти. Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть и вижду во гробех лежащую, по образу Божию созданную нашу красоту безобразну, безславну, не имутую вида (33). Человек предназначен был не для тления, не для смерти. По образу Божию и по подобию исперва (34), он предназначался быть жителем рая (35), свободным от печали и попечения, причастником божественной жизни, равноангельным на земле (36). Живоносным дуновением оживленный (37), он был славою бессмертия облечен (38), был бессмертен не только по душе, но и по телу. Если бы было сохранено это божественное достоинство, не было бы того ужасного и горестного разлучения, какое бывает теперь. Но человек преступил закон Божий (39), преслушал божественное повеление (40), пожелал большего, и Богом возжелав быти (41), лишился и того, что имел, лишился образа Божия, стал безобразным и бесславным (42). Преступник заповеди был изринут из рая (43) и осужден снова в землю возвратитися (44). Через грех вниде смерть всеродная, снедающая человека (45) с ее ужасными последствиями. И вот теперь всякое воспоминание о смерти — повод для нас смертных к скорби о том, как это случилось, что мы сделались тленными, нетленный образ носившие и вдохновением божественным бессмертную приимше душу. Како же преступихом Божия повеления? Како, снедь жизни оставивше, ядохом снедь — ходатаицу горькия смерти? Како прельщени лишихомся жизни божественныя (46). Теперь, кая житейская сладоть бывает печали непричастна... единым мгновением и вся сия смерть приемлет (47). Теперь вместо блаженной вечности — разлучение души от тела, ад и погибель, привеременная (кратковременная) жизнь, сень непостоянная (тень, скоро исчезающая), сон прельстительный (обманчивый), безвременно мечтанен (постоянный, но часто не оправдывающий надежды) труд жития земного, и поэтому — велий плач и рыдание, велие воздыхание и нужда (страх) (48) при всяком воспоминании о смерти и об умерших, ибо все это напоминает нам не только о горестной разлуке с нашими близкими, но и о нашей греховности, и о том, что и сами мы вси к той же нудимся обители (гробу) и под той же пойдем камень (могильный), и сами прах по мале будем (49).

Святая Церковь не останавливает наших слез об усопших. Нао­борот, в известных случаях Она побуждает к ним, ибо это естественный выход для скорби, облегчение для сердца. В уста умирающего Она влагает просьбу: «по плоти сродници мои, и иже по духу братие, и обычнии знаемии ПЛАЧИТЕ, воздохните, сетуйте: се бо от вас ныне разлучаюся» (50). Ту же просьбу повторяет и Она и при пос­леднем целовании от лица усопшего: «Зряща мя безгласна и безды­ханна предлежаща, восплачите о мне братии и друзи, сродници и знаемии» (51). И от себя Она призывает окружающих гроб: «облиемся вси слезами, егда видим мощи лежащия, и приближившеся вси це-ловати, равне же и сие привещавати: се оставил еси любящия тя, не глаголеши с нами прочее, о друже» (52).

Если Святая Церковь не только допускает плач о разлуке с умершим, но даже сама побуждает к нему, то тем более похваляет Она плач и скорбь о грехах, главной причине смерти, всяческих разлучений, бедствий и скорбей. Но всему время и время всяцей вещи под небесем, время плакати, и время смеятися: время рыдати, и время ликовати (53). В дни покаяния и скорби должно плакать и сетовать, а в дни праздников и торжеств ничто не должно омрачать радость христианина. Безмерная и безвременная скорбь даже о грехах может быть не полезна. Поэтому из праздничного богослужения, когда мы торжествуем победу над злом, над грехом и смертию, удаляется все, что могло бы ослабить праздничную радость, все напоминающее о господстве греха и смерти (54). Праздники, это как бы оазисы в знойной пустыне скорби о грехах. Переплетаясь с днями покаяния и плача, они тем самым растворяют, умеряют законную скорбь нашу о нашем плачевном состоянии, чтобы она, ставши безмерной, не перешла в отчаяние, одно из ужасных, безнадежнейших духовных состояний. Естественно, что и поминовение усопших, и заупокойные моления, как особливо напоминающие нам о смерти, о разлучении, о грехе, должны быть насколько возможно сокращаемы и удаляемы из праздничного богослужения. И Святая Церковь, с мудрой рассудительностью, то умножает свои молитвы об усопших, то уменьшает их, то сокращает до минимума.

Устав церковный довольно подробно и точно определяет, когда и какие заупокойные моления могут или не могут быть совершаемы, а верным чадам Церкви остается только с любовью, смирением и пос­лушанием подчиняться мудрому руководству своей Святой Матери. Послушание о Господе всегда и во всем должно быть отличительной чертой православного христианина, не только монаха, но и мирянина. А в деле молитвы оно должно быть по преимуществу руководящим началом, чтобы приносить Богу огнь непорочный, нелестный, а не ЧУЖДЕЕ Богу, как сделали Надав и Авиуд, недостойные сыновья первосвященника Аарона (55), чтобы вместо пользы себе и другим не причинить вреда, чтобы чрез самочиние не стать на опаснейший и гибельнейший путь гордости, от которого один шаг до погибели. Саул в Ветхом Завете хотел оправдать свое самочиние и непослушение тем, что имел в виду умножить жертвоприношения и, следовательно, усилить молитву, увеличить торжественность богослужения. Но и усиленные молитвы и торжественные богослужения могут быть неу­годными Господу и гибельными для совершающих их, когда являются плодом самочиния, когда соединяются с нарушением заповеди и ус­тановленных правил. Саулу было сказано через пророка: «Неужели всесожжения и жертвы столько же приятны Господу, как послушание гласу Господа? ПОСЛУШАНИЕ ЛУЧШЕ ЖЕРТВ и повиновение лучше тука овнов. Ибо непокорность есть такой же грех, что и волшебство, и противление то же, что идолопоклонство» (56). За послушание Саул был отвергнут Господом, у него было отнято царство Израильское и, что всего ужаснее, от него отступил Дух Господень, и стал возмущать его злой дух (57). Историю Саула и пророческое слово о послушании нужно помнить имея в виду данные руководимою Духом Божиим Святой Церковью правила духовного делания и молитвы, установ­ленные Ею богослужебные чины и последования (58). В частности это нужно помнить и в отношении правил поминовения усопших.Молитва общественная, богослужение церковное не могут постро­яться и совершаться в угоду настроениям и желаниям отдельных богомольцев. Если сделать угодное одному, надо угождать и другому. Богомольцев бывает много, и какие разнообразные требования к бо­гослужению могут быть предъявляемы ими в одно и то же время! Всех никогда не удовлетворишь. И эта чисто внешняя причина, ко­нечно, имелась в виду Святою Церковью, когда Она устанавливала строго определенные чины молитвы церковной. Следуя точно им, а не желаниям богомольцев, священнослужители могут со святым Апо­столом сказать: «аще бо бых еще человеком угождая, Христов раб не бых убо был» (59). Молящиеся же, смиренно отказываясь от своих желаний и подчиняясь Святой Церкви, а в лице Ее и Ее божественной главе Христу Спасителю, на деле покажут один из опытов исполнения заповеди Христовой: «Аще кто хощет по Мне итти, да отвержется себе» (60), своей воли, своих желаний, вообще всякой самости.

Чины церковные и правила молитвы создавались не случайно и не  как-нибудь.  Все  они,  все то,   что  заключается  в  Типиконе  и богослужебных книгах, в большинстве является плодом иногда целожизненных молитвенных подвигов лучших сынов Церкви, великих угодников Божиих, неусыпных молитвенников, для которых молитва составляла все в жизни, которые возгоревшись желанием горнего, жестость пустыни паче всего мира сладких предпочли (61) и удалившись совершенно от людей и соделавшись жителями пустыни, вселенную утвердили молитвами своими (62), и которых внегда пети им святые молитвы, сослужителями были Ангелы (63), которые за молитвой забывали о пище, о сне, об окружающих врагах и мучителях, которые свое богослужение и молитвенное правило оканчивали в засыпаемых катакомбах, в подожженных со всех сторон храмах (64), на пути к месту казни (65), во время самых мучений (66), склоняя под меч свою голову, или растерзываемые зверями, иногда смешивая свою кровь с кровью Владыки своего при незаконченной еще Литургии (67). Сии святые делатели молитвы опытно познавали, как легче и прямее достигнуть спасительнейших и сладостнейших плодов молитвы (68). А Церковь принимала и сохраняла и те священные слова, в которых они изливали Богу свои души, и тот опытно про­веренный ими строй и порядок молитвы и богослужений, которые они слагали для себя, а иногда рекомендовали своим собратиям и чадам духовным (69). Из собранного таким образом богатства молитвенного опыта лучших своих сынов, руководимая Духом Божиим Святая Церковь избрала лучшее, потребнейшее, систематизировала, исправ­ляла недоконченное, приводила к стройному единству (70) и давала в руководство своим послушным чадам, которые и принимали все с любовию, не как иго неудобоносимое, а как бремя благое и легкое (71), полученное от возлюбленной и любящей Матери. Так слагался наш церковный Устав, которые наши старые русские книжники не без основания называли «КНИГОЙ БОГОДУХНОВЕННОЙ». Наш Типикон (72) — это вехи на пути молитвенном, указывающие нампротоптанные дорожки, прямо ведущие к цели, дорожки протоптанные и истоптанные святыми угодниками и нашими благочестивыми пред­ками. Зачем уклоняться на иные пути, зачем выискивать новые, когда по этим, как уже изведанным, безопаснее, легче, скорее, с меньшим трудом можно войти в труд всех предшествовавших поколений, пожать то, что уже посеяно иными между прочим и для нас (73).

В богослужении, в Уставе православной Церкви нет ничего слу­чайного, в нем все строго продумано. И все даже малейшие детали имеют свой, часто весьма глубокий смысл, сообщают отдельным чинам и последованиям свой колорит, придают им особую умилительность и трогательность. Как в стройном стильном здании все до мелочей на своем месте, как в хорошем музыкальном произведении все звуки сочетаются в одну стройную гармонию, как на прекрасной картине и линии, и краски, и тени расположены так, что все вместе только восхищают зрителя, так и в нашем величественном, дивном, прек­расном богослужении. Перестановка одной части богослужения на место другой, внесение несоответствующих дополнений, опущение даже небольших деталей, — это также нарушает общую гармонию богослужения, как фальшивая нота в пьесе, как случайно проведенная на картине ненужная черта или клякса, как не на месте устроенное окно или карниз в стройном здании.

В грубой, топорной работе и большие неточности незаметны. В работе тонкой, в художественном произведении, в точном механизме неточность и в 1 миллиметр бросается в глаза (конечно понимающе­му), нарушает красоту, может остановить механизм. Наше богослу­жение — высокохудожественное произведение, сложный механизм тон­кой работы. И одно «Господи помилуй» опущенное или прибавленное, для церковных людей то же, что для художника одна черточка не на месте поставленная, что в сложном точном механизме ошибка на 1 мм (74). И если иногда нам неясен смысл той или иной детали богослужения, — это не значит, что его вовсе нет. Это значит только, что мы ПОКА еще не умеем понять его, не знаем. Надо найти его и постараться уяснить себе (75).

Чтобы научиться понимать смысл уставных предписаний, надо тщательно вникать в Церковный Устав, надо внимательно читать и   изучать     Типикон,     изучать    Устав    на    практике,    изучатьисторию   богослужения.    Но  и  этого  мало:   надо  заставить  себя, приучить себя по возможности точно до мелочей (76) исполнять Устав.

Надо   полюбить   его.   Тогда   откроется смысл многого непонятно­го (77).Из сказанного следует, как важно для православных в деле молитвы и богослужения послушание церковному Уставу. Важно и необходимо и мельчайшие детали чинов и служб церковных исполнять именно так, как они изложены в уставе, ибо только тогда богослужение будет иметь тот именно смысл, какой дает ему Святая Церковь. В частности, важно и необходимо и дело поминовения усопших совершать именно так, как повелевает Святая Церковь в Уставе церковном, за святое послушание Ей, а не так, как каждому из нас нравится или хочется. Нередко говорят: «Зачем эти стеснения? Почему в данный день нельзя помянуть усопших, или можно поминать, но не так, как желательно мне, не по-моему? Я люблю моих усопших сродников и друзей и чувствую потребность именно сегодня помянуть любимых мною. Что худого, если я исполню эту потребность любви, хотя бы и с некоторым нарушением уставных правил? Любовь выше всего. Не человек для субботы, а суббота для человека!»

Но неразумно и неосновательно оправдывать свое самочиние ссыл­кой на христианскую любовь. Апостол наставляет, что любовь не бесчинствует (78), а христианская свобода не должна быть поводом к распущенности (79). И может ли быть польза для души умерших или живых от попрания священных правил, внушенных Церкви Бо­жественным Духом? Святая Церковь любит своих чад, живых и усопших, больше, чем любим мы самых близких и дорогих нам людей. И нас она усиленно призывает любить своих собратий (80). Но всему должна быть мера. Должна быть мера и любви. Какая любовь выше любви родительской? Но чрезмерная, неразумная любовь родителей к детям часто только портит последних, и вместо пользы приносит величайший вред.

Говорят также: воскресные и праздничные дни уступают же иногда часть своих песнопений в пользу празднуемых святых. Можно думать, что и Господь и святые не погневаются, если они будут как бы несколько потеснены чрез внесение в праздничное богослужение не­которых заупокойных молений.

Но в том-то и дело, что и это возражение уже предусмотрено в на­шем Уставе. Святая Церковь, с мудрой рассудительностью (81) сос­тавившая правила соединения служб праздников Господских, Бого­родичных и святых, с той же мудрой рассудительностью разработала и стройную систему поминовения усопших, в которой точно определила когда, где, как и кого можно потеснить в пользу прославленных святых или непрославленных усопших. Так например в субботы вселенские ради усопших Она вытеснила почти совсем минейные памяти (82). По­теснив в других случаях усопших, Она сделала это потому, что хорошо знает, убеждает и нас поверить ей, что усопшие не погневаются, когда в соответствии с церковным Уставом потеснят их в пользу праздника, не погневаются на отсутствие гласного моления о них даже в особо знаме­нательные для них дни, но с любовью порадуются и утешатся нашей любовью и послушанием к любимой их и Нашей Матери.

Отменяя и даже воспрещая в известные дни усиленные моления за умерших, сосредотачивая исключительно и безраздельно все внимание верующих на праздничном событии, Святая Церковь тем самым проявляет свою заботу о том, чтобы праздничная радость их была полной, совершенной, ничем не омрачаемой (83). «Несоответственное и чуждое, — говорит святитель Григорий Нисский, — кроме того, что не приносит никакой пользы, составляет нарушение порядка и приличия не только в речах, имеющих предметом служение Богу и благочестие, но и в тех, кои относятся до внешней и мирской мудрости. Ибо неужели найдется столь неразумный и смешной ритор, который, будучи позван на светлое торжество брака, оставит приличную и блестящую сочувственную радости праздника речь и начнет жалобно петь плачевные песни и оглашать брачные покои печальными рассказами о несчастиях, описываемых в трагедиях... Если же в мирских речах хороши порядок и знание дела, то гораздо более приличны они, когда дело идет о великом и небесном» (84).

Своими правилами о поминовении усопших, как и вообще всеми своими установлениями, касаются ли они богослужения или дисциплины, Святая Церковь предлагает испытание послушания своих чад, искренности их любви ко Господу и бескорыстия любви к ближним (85). Это как бы своего рода древо познания добра и зла, данное для воспитания и укрепления воли православных христиан. Не забывай своей обязанности молиться об усопших, чаще поминай их, но только в те времена и в тех формах, какие даны Святой Церковью и не преступай положенных пределов.

А кто и в воскресные дни, и в великие праздники не хочет оставить усиленных молений об усопших и ограничиться только дозволяемым Церковью, кто говорит, что он не может этого сделать по причинам сильной любви к усопшим, тот показывает своим своеволием и оправ­данием, что он не только не хочет слушаться Святой Церкви, но даже дерзает судить Ее, считая Ее уставы не в достаточной мере исполненными духом христианской любви. Не следует ли по этому поводу сказать словами Митрополита Филарета: «Так думать значило бы слишком мало думать о Церкви и слишком много о себе» (86). Для проявления естественной, но в законных пределах христианской любви к усопшим Святая Церковь всегда (как показано будет далее) оставляет и за богослужением общественным и в частной молитве достаточно свободы и места. Она сама не опустит ни одного случая, когда и где можно, не нарушая установленного Ею строя богослужения и молитвы, вознести моления об усопших (87). Но кто во что бы то ни стало, вопреки уставу церковному, требует, например, провозгла­шение вслух всех богомольцев имен усопших, и неразрешенных Цер­ковью в данный день заупокойных молений, задерживая таким образом около усопших внимание молящихся вопреки намерению Церкви, отвлекая его от главного предмета праздничных воспоминаний, тот показывает этим, что он, очевидно, любит своих усопших больше, чем Господа, забывает или не считает важными Его слова: «Кто любит отца или матерь... сына или дочь более Меня, несть Меня достоин» (88). А это уже не будет христианская любовь. Это будет только искание своих си (89). Это будет только угождение себе, эгоизм,  желающий сделать по-своему,  как ему нравится,  как ему хочется, не считаясь даже с тем, будет ли это отрадно или только причинит скорбь якобы любимым усопшим. Не опечалятся ли они от мысли о том, что их братья, оставшиеся на земле, любят их более чем Господа, свои желания ставят выше послушания Церкви. Усопшие, как разрешившиеся от уз плоти и телесной ограниченности, лучше живых понимают смысл, значение и ценность данных Церковью правил и уставов. И если, как мы веруем, дела и поступки живых находят тот или иной отклик в сердцах усопших, то несомненно их радует проявление только подлинной христианской любви, только то, что чуждо эгоизма, что совершается как послушание Святой Церкви. Все же самочиние в поведении живых причиняет усопшим только печаль (90).

ГЛАВА I. МОЛИТВА ОБ УСОПШИХ И ПОСЛУШАНИЕ СВЯТОЙ ЦЕРКВИ

ГЛАВА II. О ПОМИНОВЕНИИ УСОПШИХ ПО УСТАВУ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ