В этом прошении мы просим о каких-то "долгах". Все мы знаем, что под "долгами" разумеются "грехи" наши. Почему грехи называются долгами? По­тому, что должник обязан заимодавцу, у которого он взял деньги, и этим он виноват перед ним, пока не отдаст всего долга или пока не будет он прощен заимодавцем. И чтобы понятнее была нам наша гре­ховность, вот Господь и сравнил грехи наши с дол­гами, что нам всем известно.

Но в этом есть высший смысл. Долг потому и есть долг, что мы кому-то должны. Кому же мы дол­жны своими грехами? Только Богу! Долг и грех — эти понятия неразделимы. То есть, если человек не верует в Бога, то и никакого греха не может да и не должен признавать, потому что не перед кем отве­чать. И наоборот, если мы веруем, что Бог есть, и что Он дал нам заповеди как нужно жить, тогда мы пред Ним ответственны, хотя бы никто о наших гре­хах, кроме нас, и не предполагал, и не знал, или даже считал нас "хорошими", чуть не "святыми" людьми.

Известный писатель Достоевский приводит такой разговор между двумя братьями: Карамазовым Ива­ном и Григорием Смердяковым. Иван был "закон­ным" сыном и жил "барином" в доме богатого отца, получил ученое образование, стал неверующим, и этому же неверию учил и Григория. А Григорий был рожден от полудурочки Лизаветы Смердящей, и от нее получил фамилию Смердяков. Он был тоже взят в дом Карамазова, но исполнял там обязанности лакея, хотя братья знали, что он рожден от одного с ними отца, Федора. Конечно, его ничему не учили, хотя он был человек способный.

И вот Федор был убит. По случайно сложившим­ся обстоятельствам подозрение пало на старшего брата Димитрия, тогда как истинным убийцей был Григорий. Однажды он и разговорился с ученым Ива­ном о своем преступлении, хотя об этом никто и не думал.

— Хотя отца-то убил я, — говорил он холодно, без всякой жалости и без сознания своего греха Ива­ну, — настоящий убиец — ты; ведь ты же говорил, что Бога нет. А раз Бога нет, то все можно!

И несомненно верно: если Бога нет, то нет и бес­смертия, нет и суда, нет и ответственности ни за что, нет и никаких заповедей: ни Божиих, ни внут­ри себя, то есть совести. "Живы моментом", как и говорится иногда. Или как у Апостола Павла: Ста­нем есть и пить: ибо завтра умрем!  (1 Кор. 15, 32).

И даже скажу больше: если не верить в Бога, то не нужно, не должно смущаться своею совестью, это нелогично, нерассудительно! Зачем путать себя, если нет Бога? Делай все, что тебе хочется сейчас. Ведь корова ничем не смущается, а только бы наесться травы; и собака если укусит кого, не стыдится; и кошка, когда загрызет мышку, не жалеет ее, а даже учит этому же и своего котенка. И это логично, пос­ледовательно, если в Бога не верить!

И наоборот, если в Бога веришь, тогда и совесть понятна, и ответственность за наши дела необходи­ма. Приведу случай из жизни. Я знал иеромонаха. Однажды он сопровождал меня из монастыря в скит и подносил мне довольно тяжелую посылку. Я про­сил дать мне нести ее самому. "Это будет мне епитимией за грех", — говорю ему. А он ответил мне сле­дующее: "Если бы я на епитимии разрезал все свое тело на куски, то их бы не хватило на это! "Не помню, в этот ли раз сам он рассказал мне или другие мне о нем сообщили, но дело было в следующем: он считал себя настолько нагрешившим, что сам наложил епитимию: никогда "не надевать на себя епитрахиль", то есть не совершать священных служб. Его никто не обвинял, не судили его, не знал ничего и епархиальный архиерей, и он мог бы жить беззаботно. Но он осудил сам себя: "не надевать боль­ше епитрахиль" за грехи свои.

Совесть его сознавала, что он не достоин быть священнослужителем.

С того времени он исполнял в трапезной обязан­ности разносчика пищи братии, а в церкви был за псаломщика, читал медленно, крестился истово и даже вдавливал персты свои в тело, когда клал кре­сты. И братия не видела его огорченным, хотя на трапезе с ним обращались как со слугою. А ему при мне было уже 70 с лишним лет. Небольшого роста, очень худой.

Вот пример того, как человек сам сознает свои грехи, хотя они никому, кроме Бога и самого греш­ника, и не известны: внутренний голос обличает нас. Недаром преподобный Андрей Критский в велико­постном каноне на первой седмице говорит: "нужднее (принудительнее) ее ничего нет"!

В повести "Записки из мертвого дома", то есть с каторги, Достоевский, сосланный туда, пишет о двух разбойниках-каторжанах, которых он подслушал в разговоре их: они говорили об одном заключенном поляке-революционере тихонько: "Он в Бога не ве­рит, его нужно убить!" Сами преступники. Душегуб­цы, они, однако, считали его ниже себя: "Он в Бога не верит". Это они считали высшим грехом. И это правда: тогда он на все способен. Если же он этого не делает, то по недоразумению: безбожие дает ему "право" "на все".

Грех есть беззаконие, всякий грешник — преступ­ник закона Божия (Иак. 2, 11). И совершенно верно говорил профессор Петербургского университета П-кий, что основа права имеет корни только в ре­лигии; без этого оно ничуть не обязательно для нас, даже нерационально, неразумно. Тогда остается одна надежда на "нравственное" поведение: террор влас­ти (суды, тюрьмы, телесные наказания, смертная казнь и пр.). Но в сущности, это не "нравственное" поведение, а страх перед властью, не больше.

И у всех народов всегда было сознание греховно­сти. Христианство в этом отношении, как высшая форма религии, только глубже других сознает грехи. И понятно: оно нас ставит ближе пред Лице Божие и делает чувствительнее пред своею совестью. Поэто­му, чем совершеннее христианин, тем больше сознает он себя грешным. Но об этом будет речь дальше.

А теперь мы поставим такой вопрос: это проше­ние о "грехах" поставлено после "хлеба насущного". Ведь грехи несравненно хуже, тяжелее, важнее, чем бедность, нищета, голод. И казалось бы, что по зна­чению их нужно поставить выше "хлеба". Почему же они поставлены после него? На это можно было от­ветить так. Да, так именно и смотрит на этот вопрос и христианство, и Церковь, и святые отцы. Все, зна­ющие Евангелие и послания и внимательно следя­щие за собою и за жизнью, прямо так и учат: един­ственное зло в мире есть грех! На этом и нам следует твердо установиться: "единственное зло — грех"! Это несомненно, как увидим дальше. Он корень всего дурного.

Так учил и Иоанн Креститель: Покайтесь; ибо приблизилось Царство Небесное (Мф. 3, 2). Так пропо­ведовал и Иисус Христос: Приблизилось Царствие Божие; покайтесь, и веруйте в Евангелие (Мк. 1, 15). И целью пришествия Господа на землю было — спасе­ние грешников, как всем нам известно. Так же учили апостолы: Покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов; и получите дар Святаго Духа (Деян. 2, 38). Так учили и все святые отцы: можно бы привести здесь тысячи выдер­жек! Но мы, христиане, и сами знаем это, потому нет надобности в других ссылках.

Но к великому сожалению, это даже мы, христи­ане, недостаточно сознаем! Это горький наш опыт.

А вот когда заболеем или когда наступит голод, когда даже и хлеба не хватает или вообще, когда на­ступят какие-либо земные бедствия (пожары, войны и пр.), мы очень чувствительны к этому.

Вот, может быть, поэтому о "грехах" поставлено после "хлеба", о нем мы больше беспокоимся. Да и то нужно сказать: если мы научимся ограничивать себя в жизни до насущного хлеба, то легче нам будет бороться и с грехами; первое куда как легче, а вто­рое несравненно труднее. И подвижники обычно на­чинали с телесных постов,, а потом уж переходили к духовной борьбе. И один светский писатель (Л.Н.Тол­стой) называет пост "первой ступенью воздержания".

Но пойдем далее беседовать о грехах: это важнее, чем рассуждать о порядке прошений. Иные задают себе вопрос: почему Бог не создал бы человека не­способным грешить?

На это обыкновенно отвечают: человек как выс­шее богоподобное существо должен быть непремен­но свободным, то есть способным делать и добро, и зло. Так и ангелы: одни пали, а другие остались вер­ны Богу. То, что верно и первое, мы слышим из слов Самого Иисуса Христа: Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию (Лк. 10, 18). Но об этом мы еще бу­дем говорить подробнее в 6-м прошении.

Если бы человек был создан не свободным, как животные, то он все равно творил бы зло (как вол­ки, змеи и др.), но и не сознавал бы еще этого: был бы двойной грех, а теперь, при свободе, мы хоть и грешим, но сознаем свои грехи, а иногда боремся против них, даже и побеждаем их с Божией помо­щью, к этому мы способны и свободны. В нас вложе­но хоть желание не грешить (Рим. 7, 15—20) — и это

остаток свободы. А без свободы нет и добродетели. И Богу угодны лишь те, которые добровольно творят добро, а не бессознательно, как животные.

Да и то еще нужно сказать: то добро угодно Богу, которое сделано во имя Господа Иисуса Христа, так говорит преп. Серафим Саровский; или во славу Бо­жию, так часто говорил Сам Христос, что Он все творит во славу Отца: Отче! пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя... Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить (Ин. 17, 1, 4 и др.).

И Сам Христос говорил: Будете просить во имя Мое (Ин. 16, 26; Ин. 15, 7; 16, 23). И это известно и нам и по опыту нашему.

На этом и кончим этот вопрос, почему Господь сотворил нас свободными людьми, а не неразумны­ми тварями. Да и в тех есть задатки свободы, и они повинуются нам и друг другу: а что будет после вос­становления? (Рим. 8, 17—23).

А иной раз даже думаешь: и животные бывают иногда лучше людей, добрее, ласковее, послушнее, смиреннее. Это все мы знаем. А все же человек со­здан свободным.

И даже безгрешным.

А потом он злоупотребил свободою своей. Пал непослушанием. И даже не покаялся, а начал оправ­дываться, ссылался на Еву, которую Ты мне дал, она дала мне от древа и я ел  (Быт. 3, 12). Ева сказала: Змей обольстил меня, и я ела (13 ст.). И на это они имели свободу: каяться или оправдываться. Они избрали второе.

Но так было нужно допустить человека, чтобы он не думал высоко о себе. За это Господь изгнал пра­родителей, лишил их благодати Духа Святого и пре­доставил им жить своею волею, своей свободной, но уже без той Божией силы, которую Он им давал и которая теперь стала уже им тяжка. И им казалось легче жить без Бога, но по своей "свободной" воле. Но, в сущности, эта "свобода" была уже мнимая: они попали в рабство к искусителю — диаволу, по­слушались его совета против Бога. Всякий, делающий грех, есть раб греха, — сказал Сам Господь (Ин. 8, 34). Грех стал господствовать в мире. А злой господин, диавол, стал "князем" мира сего (Ин. 12, 31; 14, 30). И апостол Павел говорит: Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диаволъских (Еф. 6, 11). Освободить от этого рабства и пришел Господь Иисус Христос, Сын Божий, верой в Которого и Духом Святым и освобождаются греш­ники (Ин. 8, 32, 36; 2 Кор. 3, 17). Это — истинная, духовная свобода! Ее достигают вполне лишь святые. А мы, грешные, еще не свободны... В этом разреше­ние вопроса: есть ли свобода воли в человеке...

Теперь обратимся к вопросу, насколько мы гре­ховны.

Возьмем примеры из нашей собственной жизни. От православных мы нередко слышим: "грешный я" или "я великая грешница". Таково наше собственное сознание.

И в богослужениях наших постоянно слышим о грехах.

Например, возьмем утренние и вечерние молитвы.

Будучи в Англии, я заинтересовался этим вопро­сом, и их общими стихами-песнями, и вообще мо­литвами. И легко заметил, что англичане и так назы­ваемые епископалы в Америке больше благодарят и славословят Господа, особенно за посольство Сына Своего на спасение людей.

И мы, православные, тоже благодарим: и это осо­бенно проявляется в литургии, которая есть благо­дарственная и хвалебная служба Господу ("Милость мира, жертву хваления"), но в то же время и Иску­пительная Жертва Сына Божия за наши грехи ("...предаяшеся, паче же Сам Себе предаяше же за мирский живот" — во второй молитве на Евхаристическом каноне). И всякую службу начинаем славословием

("Благословен Бог наш", "Благословенно Цар­ство...", "Слава Святей..." и т.д.), но сколько раз напоминается о "грехах", "согрешениях", "прегре­шениях" и пр.

А в ектении "Исполним..." просим: "Прощения и оставления грехов и прегрешений", "прочее время живота нашего в мире и покаянии скончати". "Добраго ответа на Страшнем судищи Христове просим" и т. д. и т. д.

На повечерии молимся с поклонами при чтении канона преподобного Андрея Критского "Помощ­ник и Покровитель": "Откуду начну плакати окаян­ного моего жития деяний", с припевом "Помилуй мя Боже, помилуй мя". Дальше: "Пресвятая Влады­чице, моли Бога о нас грешных". "Вся небесныя силы святых Ангел и Архангел, молите о нас грешных". "Св. Иоанне Пророче, и Предтече... моли о нас греш­ных". "Святии славнии апостоли...". "Преподобнии и Богоноснии ...молите о нас грешных", "Непобеди­мая... сила... Креста, не остави нас грешных..." "Боже, очисти нас грешных...".

Но если мы обратимся к утренним и вечерним нашим молитвам, то увидим почти сплошное моле­ние о грехах и против искушений врага. Вот в этих молениях я и увидел громадную разницу между анг­личанами и нами, православными! И только в зак­лючительных возгласах у нас славословие Бога Отца, Сына и Святого Духа: "яко Твое есть Царство, сила и слава...", "яко препрославлен еси", "яко свят еси", "и Тебе славу возсылаем", "яко благословен еси", "яко Человеколюбец" и т.д. А уж какими только сло­вами мы не осуждаем себя: и "грешник", "недостой­ный" и "окаянный" (см. веч. мол. 8), и "лукавый", и "страстный", и "нечистый".

Обратимся к молитвам пред Причащением: там мы читаем "всего себе повинув греху" — и сравнива­ем себя с блудницей, разбойником, мытарем, блуд­ным, с гонителем Савлом, и называем себя "треокаянным". Против последнего слова, припоминаю, еще в годы студенчества, "восставал" даже некий протоиерей, проф. Духовной Академии, между тем эту (6-ю) молитву составил такой великий святой, как Симеон Новый Богослов!

Любимая молитва на устах доброго молитвенника (монаха, а есть такие и миряне, семьянины, даже крещены из евреев), как известно, есть молитва Иисусова: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго".

И один католический ксендз, разъезжавший по России, говорил: "У православных только и слышно в храмах: Господи, помилуй! Господи, помилуй!" О, он еще мало понимал!

Припомню один пример из жизни святого под­вижника. Его чтили люди. И был у него послушник: прожил он несколько лет со старцем. Потом ушел от него и стал поносить его.. Почитатели говорили об этом угоднику. Он им отвечал: "О! Он еще не все обо мне знает! Если бы он это знал, то мог бы сказать гораздо больше!"

Через несколько лет послушник воротился с рас­каянием. Старец без всяких "упреков" (ср. Иак. 1, 5) принял его. И когда тот повинился, он сказал ему: "А я за это время даже не подумал о тебе худо!"

И сколько подобных примеров рассказывается в житиях святых! Покаяние — это стихия Правосла­вия.

И еще скажу про будничные службы каждого по­недельника и вторника, по Октоиху: первый канон Господу всегда покаянный, всегда. Возьму для при­мера из первого гласа: "грехов моих множество", "прими мя ныне покаянием и щедротами Твоими припадающаго", "очисти, Едине, Блаже, очисти и спаси мя", "множеством грехов влекийся и преклоняемь есмь тяготою прегрешений, и студа безмерно­го исполняяйся", "кому тя, душе моя окаянная, уподоблю, делающую лютая и не творящую добрых",

"впадох в тление страстей и боюся Твоего праведно­го судища", "безвестная и тайная сердца моего Ты веси", "блудяща мя на путях погибели и в ров согре­шений впадающа мя — обрати, Христе". При пост­риге в монашество поют седален второй кафизмы: "Объятия Отча отверсти ми потщися (поспеши) блуд­не иждих мое житие: на богатство неиждиваемое взи­рая щедрот Твоих, Спасе, ныне обнищавшее мое сердце не презри! Тебе бо, Господи, во умилении (сокрушении) зову: согреших Ти, спаси мя".

И это только малая часть того, что есть в Октоихе. А в Триоди Постной еще больше. Наконец, Божией Матери на повечериях (ежедневно) почти всегда покаяние.

Службы в праздники и святым, конечно, хвалеб­ные: но и там просим мы (кроме двунадесятых праз­дников, за малыми исключениями), о прощении.

И можно без преувеличения сказать, что в буд­ничные дни службы все почти просительные, уми­лительные, покаянные.

Значит, православный человек скорбит душою о грехах своих: а иные подвижники даже лили частые слезы. Например, преподобный Ефрем Сирин мо­лился: "Господи! Остави ми волны благодати Твоея!" Он почти всегда плакал! И на образе его написано: "Ефрем грешный".

Но мне хотелось бы обратиться и к мирской жиз­ни. Из нее есть чему поучиться.

Прежде всего, хочу всмотреться в нашу литерату­ру прежних времен. Меня удивляло, как мало в ней положительных типов. Все больше грешные, страст­ные. Хорошие люди почти исключение. Пушкин? Ну, прославленная Татьяна, да и то, что она верна была старому мужу-генералу? Не великое свойство! Еще наивная "капитанская дочка"? Немного отведено места дядьке, встретившемуся с Пугачевым. Хорошо изображен в "Борисе Годунове" летописец Пимен. Вот и все. Остальные грешники. Гоголь в "Мертвых душах" намеренно написал темной краской отрицательные типы помещиков и самого Чичикова. А в "Ревизоре" вывел и Хлестако­ва — обманщика и "щелкопера", и решительно всех чиновников города — и сплошь нехороших. И когда теперь спрашивают, какая идея и цель написания "Ревизора", отвечают: "Изобразить старое чиновни­чество".

Но сам Гоголь совсем иначе об этом говорит. Вот что он говорит в "Развязке Ревизора" — устами пер­вого комического актера Щепкина: "Всмотритесь-ка пристально в этот город, который выведен в пье­се! Все до единого согласны, что этакого города нет во всей России... Хоть два, хоть три бывают честных, а здесь ни одного... Ну, а что, если это — наш же душевный город: и сидит он у всякого из нас? (курсив мой — М.В.).

Нет, взглянем на себя не глазами светского чело­века, — ведь не светский человек произнесет над нами суд, — взглянем хоть сколько-нибудь на себя глаза­ми Того, Кто позовет на "очную ставку" всех людей, перед Которым и наилучшие из нас — не позабудьте этого — потупят от стыда в землю глаза свои, да и посмотрим, достанет ли у кого-нибудь из нас тогда духу спросить: "Да разве у меня рожа крива?"... Что ни говори, но страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба (курсив мой — М.В.). Что прики­дываться? Ревизор этот — наша проснувшаяся совесть (курсив мой — М.В.), которая заставит нас вдруг и разом взглянуть во все глаза на самих себя. Перед этим ревизором ничто не укроется, потому что по именному Высшему (Божьему — М.В.) повеленью он послан, и возвестится нам о нем тогда, когда уже и шагу нельзя будет сделать назад. Вдруг откроется пе­ред тобою, и тебе же откроется такое страшилище, что от ужаса подымется волос!

Лучше же сделать ревизовку всему, что ни есть в нас — в начале жизни, а не в конце ее. Да побывать

теперь же в безобразном душевном нашем городе, который в несколько раз хуже всякого другого горо­да, в котором бесчинствуют наши страсти, как бе­зобразные чиновники, воруя казну собственной души нашей!

В начале жизни взять ревизора... настоящего реви­зора, не подложного, не Хлестакова!

Хлестаков — щелкопер. Хлестаков — ветреная светская совесть, продажная, обманчивая совесть; Хлестакова подкупят как раз наши же, обитающие в душе нашей, страсти... Смотрите, как всякий чинов­ник с ним в разговоре вывернулся ловко и оправ­дался, — вышел чуть не святой!

Думаете, не хитрей всякого плута чиновника каж­дая страсть наша? И не только страсть, даже самая пустая, пошлая какая-нибудь привычка... Лицемеры — наши страсти, говорю вам, лицемеры, потому что сам имел с ними дело. Нет, с ветреной светской со­вестью ничего не разглядишь в себе: и ее самое они надуют, и она надует их, как Хлестаков — чиновни­ков, и потом пропадет сама, так что и следа ее не найдешь... Нет, господа, бросьте вашу светскую со­весть! С настоящим ревизором оглянем себя! Кля­нусь, душевный город наш стоит того, чтобы поду­мать о нем...

Не одну эту комедию, но все, что бы ни показа­лось из-под пера какого бы то ни было писателя, смеющегося над порочным и низким, примем пря­мо на свой собственный счет ... Все отыщешь в себе...

Не возмутимся духом, если бы какой-нибудь рас­сердившийся городничий, или, справедливее, сам нечистый дух, шепнул его устами: "Что смеетесь? Над собой смеетесь!"...

Соотечественники! Ведь у меня в жилах тоже рус­ская кровь, как и у вас! Смотрите: я плачу!.. Дайте мне почувствовать, что и мое поприще так же чест­но, как и всякого из вас, что я так же служу земле своей, как и все вы служите, что не пустой я какой-нибудь скоморох, созданный для потехи пустых лю­дей, но честный чиновник великого Божьего госу­дарства, и возбудил в вас смех ... родившийся от любви к человечеству...

...Все, ...от мала до велика, стремятся служить Тому же, Кому все должно служить на земле, несется туда же (взглянувши наверх, кверху), к верховной вечной красоте!"  (везде курсив мой — М.В.).

1846 год, 10 лет спустя после 1-го представления "Ревизора". Примечание: это я выписал из произве­дений самого писателя в 1944 году. Это мысли самого Гоголя. Между тем люди, особенно теперь, только смеются. А нужен бы "смех сквозь слезы". Но увидев легкомысленный смех зрителей, Гоголь в горечи уехал за границу.

И нам, семинаристам и академистам, никто не говорил о таком (теперь ясно!) глубоком смысле "Ревизора"...

Но этого мало. Из его "Переписки с друзьями" я выпишу страничку, где Гоголь говорит подобным образом и о других сочинениях своих.

"Мои сочинения тоже связались чудным образом с моею душею и моим внутренним воспитанием".

Вот что он говорит о "Мертвых душах": "Прямо скажу: все герои мои потому вблизи душе, что они из души: все мои последние сочинения — история моей собственной души... Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мною... Во мне заключалось собрание всех возможных гадостей, каждой понемножку, и притом в таком множестве, в каком я еще не встречал доселе ни в одном человеке... Если бы ... они открылись ... разом перед моими глазами, в то время как я не имел еще никакого понятия о всей неизмеримости Его безконечного милосеридя, я бы повесился".

Это он пишет в 1843 году (а умер в 1852 году).

А вот строки, написанные за несколько дней до кончины: "Аще не будете малы, яко дети, не внидите в Царствие Небесное!" Помилуй меня, грешного, прости, Господи! Свяжу сатану таинственною силою неисповедимого креста".

Один из близких друзей его, Аксаков, считал его даже святым.

Захотел Н.В.Гоголь написать 2-й том "Мертвых душ", где он намеревался вывести уже не отрица­тельные, а положительные типы. Но ничего у него не получилось, и он сжег его пред смертью.

Пред смертью он питался в день одной просфо­рой, ночи простаивая в молитве. Пособоровался, исповедался и причастился. В четверг на второй неде­ле Великого поста, 14 февраля 1852 года, скончался. Царство ему Небесное!

Далее вспомним Ф.М.Достоевского. Появились в свет его "Бедные люди": хорошие, скромные люди. Можно сказать, впервые в литературе изображены были положительные типы. Потом — Макар, пашу­щий крестьянин, корявой рукой гладящий барчон­ка, вообразившего, что в лесу он видел волка, и испугавшегося. Макар проводил его до дома.

И другие "хорошие люди". И даже в каторжной тюрьме он увидел светлое в преступниках. Но когда Достоевский описывает зажиточные классы, то уже не видит там таких хороших типов, как среди народа. В "Братьях Карамазовых" лишь Алеша представляет­ся святым да его духовник из монахов. Но, насколь­ко я припоминаю, Достоевский говорил Стасову, что из этого святого послушника потом выйдет ца­реубийца.

И сам он был с разными немощами. Недаром он получил прозвище "жестокий талант". Он знал силу греха! Умер, исповедавшись и причастившись.

Немного раньше его начал работать в литературе Писемский: у него выводились только почти одни отрицательные, страстные типы из зажиточного класса.

Потом Тургенев. В больших его романах не видим положительных персонажей, разве лишь Лизу Калитину в "Дворянском гнезде", ушедшую потом в мо­настырь.

Но в "Записках охотника", где изображены пре­имущественно люди из "простого" народа, немало хороших людей. Из всех выделяется истинно-препо­добная Лукерья ("Живые мощи"), молодая девица, совершенно терпеливо переносящая свою болезнь и смиренно относящаяся к своим "господам". Она была "всем довольная": "Слава Богу!, — с величайшим усилием, но умиленно произнесла она". Хуторской десятник говорил потом о Лукерье: "Сама ничего не требует, а, напротив, за все благодарит. Тихоня, как есть тихоня, так сказать надо, Богом убитая, — так заключил десятский. — Стало быть, за грехи. Но мы в это не входим. А чтобы, например, осуждать ее — нет, мы ее не осуждаем. Пущай ее".

Смиренно-снисходительно говорил десятский: народ не любил ни корить, ни хвалить (это тоже суд!) других.

Дальше Лев Толстой. В больших, прославленных его романах "Война и мир", "Анна Каренина" — все грешные, страстные люди! Кое-где вкраплены хоро­шие люди, да и то из простого народа: солдат Кара­таев, нянюшка детей Толстого ("Смерть Ивана Иль­ича") и др. А из высших классов не выведено ни од­ного, кроме Кутузова, пославшего 3 рубля на свечку к мощам св. Феодосия Черниговского, которого он чтил. Других не помню.

Он принимал за истинное событие уход Алексан­дра I в Сибирь и скрывавшегося там "в замке купца Хромова". Умер он 20 января 1864 года. Ушел на 47-м году. Это в православном духе: покаяние за грехи, в частности, за участие в смерти отца: он знал, что Павла I убьют.

Салтыков-Щедрин. Даже и в грешнейшем Пор­фирии Владимировиче Головлеве увидел раскаяние к концу жизни, после чтения 12 Евангелий на дому. "И только теперь он понял впервые, что в этом сказании идет речь о какой-то неслыханной неправде, совершившей суд над Истиной"...

"В субботу приобщаться будем — надо на могилку к покойной маменьке проститься сходить!" — вдруг мелькнуло у него в голове. "А ведь я перед покойни­цей виноват, ведь я ее замучил... Слушала ты (гово­рит он племяннице Анниньке. — М.В.), что за все­нощной ныне читали? — спросил он, когда она на­конец затихла. — Ах, какие это были страдания! Ведь только этакими страданиями и можно... (Головлев не смел говорить о прощении и ему. — М.В.). И простил! Всех навсегда простил!"

Он опять начал большими шагами ходить по ком­нате, убиваясь, страдая и не чувствуя, как лицо его покрывалось каплями пота...

"Все простил, — вслух говорил он сам с собою... — Ужасно! Ах, это ужасно!"

И вдруг, остановившись перед ней (Аннинькой. — М.В.), спросил: "А ты простила?"

Вместо ответа она бросилась к нему и крепко его обняла. "Надо меня простить! — продолжал он. — За всех".

Ночью он лег спать... Потом "встал с постели и надел халат. На дворе было еще темно, и ниоткуда не доносилось ни малейшего шороха. Порфирий Вла­димирович некоторое время ходил по комнате, ос­танавливался пред освещенным лампадкой образом Искупителя в терновом венце и вглядывался в Него". Потом ушел на кладбище прощаться с матерью... Но скончался на дороге.

Раскаялся... В грехах жизни.

Кстати, Михаил Евграфович Салтыков родился 15 января 1826 года, а умер 28 апреля 1889 года. Из дворянской семьи Тверской губернии Калязинского уезда, с. Спас-Угол.

"Евангелие производило на него (в лице Никанора Затрапезного в "Пошехонской старине") порази­тельное впечатление: униженные и оскорбленные встали предо мною осиянные светом и громко вопи­яли (думаю иначе. — М.В.) против прирожденной (наследственной. — М.В.) несправедливости, кото­рая ничего не дала им, кроме оков!" "С религией он был весьма хорошо знаком: видимо, было влияние семьи и его духовных воспитателей".

Между прочим, он учился "у соседнего священ­ника, гувернантки и студента Московской Духовной Академии". Вообще был верующим. Похоронен на Волковом кладбище рядом с Тургеневым, по его желанию. А теперь его представляют только крити­ком. А он "не только в народе, но и вообще в человеке находил человеческие черты, внушающие сострада­ния". И в "Господах Головлевых" увидел это (там же).

Вспомним Глеба Успенского. Он в народе видел много доброго, в высших классах — несравненно меньше, больше греховности.

Потом АП. Чехов. Он был более примирительным человеком. Не поносил грешников.

Однажды от "Нового времени" послали его на банкет в Кронштадт на чествование о. Иоанна Крон­штадтского. После он описал свои впечатления: ба­тюшка на него не произвел особенного впечатления, вел себя просто. Чехов даже заметил, что юбиляр выпил 5 рюмок (если мне не изменяет память. — М.В.) вина. А когда его, Чехова, спросили, что он думал о религии, он безнадежно сказал: "Если сам Лев Николаевич сломал себе тут шею, что же гово­рить о нас?" Выводя духовную сторону, Чехов ни­когда не осуждал ее.

Горький? Но о нем все знают.

(О философах скажу во 2-й беседе с безрелигиоз­ными "совопросниками" в вагоне.)

А сейчас перейду к другой стороне жизни: к му­зыке. И именно народной. Меня всегда удивляло, сколько там печали! И всегда мне казалось, что их песни тоскливые по преимуществу. Конечно, знают они и "Комаринского" и вообще плясовые песни. И даже в церковные песни проникли они, например, 1-го гласа ирмосы поются на манер "Комаринско­го", или, наоборот, плясовые взяли напев с жизне­радостных ирмосов 1-го гласа "Христос раждается славите", "Воскресения день, просветимся людие". Я даже слышал, что в Пасхальную неделю и на ули­цах вместо обычных песен поют пасхальные песно­пения "Христос воскресе из мертвых", "Да воскрес­нет Бог", "Пасха Красная" и т.п. "На то и Пасха", — мне говорили об этом в Егорьевском уезде Рязанс­кой губернии.

Но не больше ли песен у народа печального ха­рактера? Да и сейчас еще не мало ли их? Конечно, мне могут сказать: жизнь народа была трудная. Веро­ятно, и это отразилось в песнях. Но не глубже ли причины? Не отразилось ли в этом сознание своей греховности? Не плачет ли и тут грешная наша душа?

Однажды я ехал в вагоне, в Крыму. На полке ле­жал татарин. И все два часа — от Симферополя до Севастополя — он тянул заунывнейшую мелодию, не говоря даже слов. И так тоскливо.

Это даже отразилось и на церковном пении хоров и общих песнопений.

В обычных гласовых напевах — почти все они по­ются на "мажор". Исключением является лишь 6-й глас, минорный. Но и об этом еще можно спорить: не искажение ли это мажорного пения? 6-й глас можно переложить на радостный напев. Так же и наш обычный напев "Христос Воскресе" — никак не может мириться с радостной Пасхой, со славою вос­кресения, с общим веселием и содержанием песно­пений. И мне пришлось слышать пение тропаря в мажорном тоне в народном крестном ходе в Тверс­кой губернии. Так же поют его и в Карпатской Руси, и в Галиции доселе.

Но минор проникает в пение наше все больше. Особенно в так называемое партесное пение, где настроение музыкантов может сильно отражать дух печали. Посмотрите, сколько у нас печали! А древ­ний обиходный напев — почти весь мажорный! По­чему же это? Не потому ли, что наша грешная душа плачет и просит милости в грехах своих? Я так ду­маю: не под силу ей радоваться!

Возьмем и общую историю нашей жизни. Смот­рите, сколько было всегда войн! Вот и теперь посто­янная мировая напряженность. Одни хотят воевать, другие борются за мир. И сколько ни помнишь исто­рию, все войны и войны. И даже кажется, что вся история мира в том будто и состояла, что люди вое­вали между собою.

Разделение на классы — тоже знак греха. Но об этом приведем слова святого Симеона Нового Бого­слова в будущем прошении. Таковы размышления о жизни с разных сторон ее. А суды, милиция, проку­роры, наказания, тюрьмы, ссылки, даже смертная казнь — разве не знак греха? Все это необходимо для грешных!

Наконец, и самая власть — не говорит ли о нужде в ней: начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Начальник... не напрасно носит меч; он Бо­жий слуга, отмститель в наказание делающему злое (Рим. 13, 4), — говорит апостол Павел. Закон поло­жен не для праведника, но для беззаконных и непокоривых, нечестивых и грешников и для всего, что против­но здравому учению (1 Тим. 1, 9, 10). Костыли нужны хромому, а здоровые ноги ходят и без поддержки тех.

Как подумаешь обо всем этом, то и за всякую власть воздашь славу Богу: "Божий слуга" она. Конечно, и она может злоупотреблять, но это уж искривление ее назначения. А цель — помогать добру (Рим. 13, 1—5).

Так и сама жизнь говорит нам о греховности мира. Пойдем далее.

Прежде всего, нам надобно увидеть свои грехи. Сначала это покажется кому-либо очень легким? Но не думаю. И вот простых два доказательства. Как много мы видим людей, которые оправдывают себя. Разве

один из 100 сознается в вине своей! А может быть и меньше? А вот другой, обратный, пример: чем он выше, тем он больше грехов видит в себе! Значит, для видения своих грехов необходимо еще стать на некоторую высоту. Почему же это? Потому, что еще нет ясного света в душе. Обычно употребляют такое сравнение: если через окно не проходит солнечный луч, то в комнате не видно пыли. Но стоит лишь блес­нуть лучу, как вдруг мы увидим миллион пылинок в луче. Так и в душе, когда она еще не просвещена, то нам не видно всей нашей греховности, даже мы ка­жемся себе "не хуже других", или "как и все", или даже почти "святыми". Но когда она освещена бла­годатью Божией, тогда человек видит в себе бесчис­ленное множество прегрешений, так что можно впасть даже в уныние и малодушие!

И в молитвах такие люди искренно могут гово­рить, сравнивая себя со скотами и даже — ниже их. Вот, например, что говорится в каноне Иисусу Слад­чайшему (песнь 3): "Преклонився, Иисусе, безсловесными сластьми и безсловесен явихся, и скотом воистину. О, Иисусе мой, страстно окаянный уподобихся, Спасе. Темже, Иисусе, безсловесия мя избави".

Или: "Христе Иисусе! никто же согреши на земли от века, о Иисусе мой, якоже согреших аз окаянный и блудный" (песнь 7).

Или: "От Адама, Иисусе мой, согрешившия вся, прежде закона и в законе, Иисусе, и по законе, ока­янный, и — благодати, Иисусе мой, победих (пре­взошел. — М.В.) окаянно"...

Нам даже кажется это невозможным.

Но писавшие, конечно, искренно писали...

Вот отец Иоанн Кронштадтский постоянно пи­сал о грехах своих. А однажды он перечислил 130 грехов! Это было так невероятно, что один слуша­тель даже пришел ко мне после этой проповеди в храме на квартиру мою и спросил меня: "Откуда он набрал столько грехов?!"

Я взял книгу его и прочитал эти две страницы. Возможно, что и нам с вами это покажется неверо­ятным, поэтому я перепишу их здесь.

"Если покаянием хотим угодить Господу и спасти душу свою, достигнуть свободы от грехов и страс­тей, мы должны каяться из глубины души, обстоя­тельно, всесторонне твердо, охотно: потому что во глубине ее гнездятся и коренятся все грехи наши — самолюбие, плотоугодие, чревоугодие, объядение, леность, саможаление, гордость, самомнение, кичение, унижение других, зависть, неприязнь, нена­висть, злоба, ехидство, похоть, блуд, нечистота, своенравие, самочиние, непослушание, неповино­вение, грубость, дерзость, суровость, строптивость нрава, сомнение, неверие, маловерие, безразлич­ность к вере, неблагодарность, корыстолюбие, жес­токосердие, скупость, жадность, алчность, ябеда, лживость, лукавство, клевета, лжесвидетельство, божба, клятвопреступление, лицемерие, лицеприя­тие, мздоимство, придирчивость, притеснение, по­хищение, присвоение чужого, злоупотребление, по­творство грехам и поблажка, попущение, суетное препровождение времени, игры, пустословие, праз­днословие, сквернословие, суетность, роскошь, мо­товство, недоброжелательство, зложелательство, зло­радство, злопамятство, холодность, нерадение, не­брежность в молитве и других делах, неуважение к старости, неподчинение родителям и начальству, вероломство и неверность, непостоянство в добро­детели, тщеславие, боязливость, уныние, малоду­шие, безнадежность и отчаяние, гнев, раздражение рукою или биение по лицу и другим членам, страсть к чтению пустых или соблазнительных книг, нераде­ние к чтению Евангелия и вообще книг духовного религиозного содержания, придумывание извинений своим грехам и самооправдание вместо самоосужде­ния и самообличения, страстные лобзания и поце­луи, страстные осязания, ласкательства, ощущения, недобросовестное исполнение служебных обязанно­стей, небрежность и торопливость, неисполнение (обязанности) присяги, казнокрадство или похище­ние казенной собственности, поджигательство, под­стрекательство на зло, убийство, истребление зача­того плода в утробе, призор очей и порча ближнего, проклятия на ближнего, ругательства, совращение в секты и расколы, распространение ложных и хульных мнений и учений, суеверие, стологадание, спи­ритизм или разговор с духами, гипнотизм или усып­ление и разговаривание с усыпленным человеком с целью выведать от него какую-либо тайну" ("Правда о Боге, мире и человеке").

И когда я прочитал ему эти две страницы, тот человек не мог уже возразить ничего! А ведь грехов можно набрать еще больше!

Через две страницы отец Иоанн снова пишет: "Сколь велико и глубоко растление нашей природы грехом в бесчисленных его видах и направлениях! Это я сознаю и чувствую всякий день, всякий час, каж­дую минуту, как ураган, он готов охватить и всколе­бать, возмутить душу внезапно при малейшем не­внимании и поблажке — своей чувственности, по­колебать меня то гневом, раздражительностью, оз­лоблением на ближнего, особенного низкого и бед­ного, надоедающего ежедневным попрошайством, то блудными помыслами и похотями и льстивым вос­поминанием и воображением сладости греха, то за­вистью в самых пустых и маловажных вещах, то ли­цеприятием и человекоугодием, то корыстолюбием, любовещностью житейскою, то тщеславием и суетно­стью, то непослушанием, упорством и леностью, то сонливостью и зевотою, то малодушием, гордостью, унынием и расслаблением души и тела, и всякими гре­хами усиливается оттолкнуть от Бога — источника на­шей жизни, света, мира и блаженства" (там же).

Еще через две страницы он говорит: "А их (гре­хов) так много-много, что и перечесть трудно! Вспомни их, проси у Господа озарения сердечного, позна­ния их, воздыхания, слез" (там же).

"Сердце наше — поле, заросшее сорною травою и не могущее произращать пшеницы жизненной — плодов веры и добродетели. Надо непрестанно вы­рывать эту сорную и безчисленную траву и очищать сердце постоянным вниманием к себе, самоиспыта­нием, самоосуждением, самоудручением, самобиче­ванием, слезами, упражнением во всякой доброде­тели, особенно в молитве усердной день и ночь, чте­нием Священного Писания, пением псалмов, писа­ний святых отцов. Святые всю жизнь трудились над очищением сердца... Что же ты спишь, душа моя, и не очищаешь себя на всякий день? Воспряни, делай даже до конца!" (там же). А на следующей странице, "при наступлении седмицы Страстей Христовых", отец Иоанн опять перечисляет грехи: "самолюбие, плотоугодие, сластолюбие, и проч.", даже прибав­ляет еще "рассеянность, роскошь, смех, лжеименный разум" и проч. (всего — 56)

"Глубоко скорблю, плачу и рыдаю об ужасной язве греха, растлевающей человечество, бедствующее не­измеримо, неописанно, многообразно, о прелести греха, которым пленяется человечество и работает ему и даже хвастает своею работою и утешается как какою прибылью" (там же).

"Блазнение греха бывает столь велико, что самые простые вещи, например глаза, лицо, нос, брови, всякое движение тела, походка, взгляд, блазнят че­ловека грешного с нечистым расположением серд­ца, помыслов, влечений, всякое животное блазнит, святые иконы в доме или в храме блазнят, крест животворящий, — все враг окутывает своим нечис­тым смрадным туманом" (там же).

"О, если бы мы обращали внимание на послед­ствия наших грехов или добрых наших дел! Как мы были бы тогда осторожны, бегая греха! И как были бы ревностны на добро, ибо мы ясно видели бы тогда, что всякий грех, вовремя не исторгнутый, навы­ком укрепившийся, пускает глубоко корни в сердце человека: иногда и до смерти смущает, уязвляет и мучит его, пробуждаясь, так сказать, и оживая в нем при всяком случае, напоминающем сделанный преж­де грех, и таким образом — оскверняя его мысль, чувство и совесть. Нужны тучи слез, чтобы отмыть застарелую грязь греха: так она прилипчива и едка" (там же).

Казалось бы, при таком множестве грехов легко считать себя грешником. Но на деле, как мы хорошо знаем, далеко не все мы видим грехи свои. А что мы не видим все грехи наши, это постоянно можно на­блюдать. Редко-редко встретишь человека, который бы сознавал свою греховность; чаще же приходится наблюдать, как люди, и причем искренно, не видят своих грехов. И постоянно встречаешь таких людей, которые во всем оправдывают себя, а не осуждают и даже не сознают за собою ничего худого. Подума­ешь, будто кругом Ангелы. И едва ли один-два из ста человек самоосуждают себя.

Даже иногда на исповеди не знают, что греховно­го можно сказать о себе духовнику? А иные даже позволяют сказать, что они не знают за собой гре­хов! Другие говорят: "Как и у всех!" А иногда греха и за грех не считают. Например, почти никто не счита­ет за грех осуждение, тогда как постоянно почти мы осуждаем других.

Припоминаю случай из прошлого: сознавая грех осуждения, мы (несколько человек) сговорились не осуждать других, хотя бы в течение 5 минут. И, увы, не смогли.

Между тем св. Ефрем Сирин говорит об этом гре­хе так. Поскольку душа важнее тела, то и грехи ду­шевные опаснее и вреднее телесных. Однако не знаю, как (говорит он) люди думают обратное. И указыва­ет он, как на пример, на осуждение. Благодать Бо­жия оставляет за одно это человека! И, собственно, совершенно справедливо. Ведь осуждение есть выра­жение нелюбви к нашему "ближнему": даже хуже, вид ненависти к нему. А Господь прямо сказал: По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13, 35). Какие же после это­го мы ученики Христовы?!

Теперь мы спросим: что же нам делать, чтобы хоть увидеть свои грехи?

Это освещается благодатью Христовою! А самому человеку, без благодати Божией, нельзя даже уви­деть себя. Это дар Божий! Поэтому тот же святой Ефрем Сирин научил в Великом посту молиться: "Ей Господи! Даруй ми зрети моя прегрешения!" "Да­руй", следовательно, это дар Божий. И вслед за этим читается и вторая половина прошения: "и (а) не осуждати брата моего". Да! Если думаешь о собствен­ных грехах, и думаешь с сокрушением, то тебе уже не до грехов "брата"; наоборот, осуждением его ты увеличиваешь собственную греховность.

Хорошо, хоть раз в год просмотришь свою душу, когда идешь исповедоваться. А иные и этого не дела­ют. И постепенно душа засыпает, застывает, каме­неет, и нужно чем-то будить ее.

А вон в монастырях есть прекрасный обычай. "От­кровение помыслов" старцу, хотя бы он был и не иеромонах и не мог отпускать наших грехов. Иные послушники каждый день вечером открывают ему свои грехи. И таким образом постепенно научаются видеть себя, а потом из них вырабатываются и стар­цы. История "старчества" (например, в Оптиной пу­стыни Калужской епархии) показывает нам, что у о. Макария воспитался в старца о. иеромонах Амвро­сий, у Амвросия — его келейник о. Иосиф и т. д.

Но в миру это не практиковалось. Поэтому наш народ и стремился в монастыри. Эти старцы глубоко знали свою собственную душу, а потому хорошо раз­бирались в душах духовных чад своих.

Но у нас, мирских людей, этого опыта не было: ни в семье, ни в школах.

"И чему только нас в школах ни учили, — гово­рит о. Иоанн Кронштадтский, — одному лишь не учили: как бороться со грехом?

Прежде всего, прежде нас самих, Сам Господь этого желает: Не хочу смерти грешника, — говорит Он через пророка, — но чтобы грешник обратился... и жив был (Иез. 33, 11). И после изгнания прароди­телей из рая Господь дал человечеству Закон. Назна­чение его состояло не столько в том, чтобы люди поступали по заповедям его, сколько в том, чтобы они сознавали через него свою греховность и неспо­собность жить добродетельно. Он был "пестуном" или руководителем ко Христу, как воспитатель ведет уче­ника своего, чтобы он был достойным сыном отца своего. Или возьмем другое сравнение: Закон был прокурором для еврейского народа, он указывал ему на грехи его и на неспособность справиться с собою: для этого нужен был Мессия, Христос, Искупитель, Спаситель, верою в Которого и жил еврейский на­род, ожидая Мессии. Закон обвинял, но не оправ­дывал. Апостол Павел так говорит про свое дохрис­тианское состояние: Не понимаю, что делаю: потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю... Ибо знаю, что не живет во мне... доброе: потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу... Бедный я человек! (Рим. 7, 15, 18, 24).

Были исключения, но мало.

Что касается язычников, от которых даже греш­ные евреи отвращались (те совершенно погрязли во грехах: см. Рим. 1, 22—32), но и они имели два ис­точника для добра: рассматривание творений (Рим. 1, 20), что приводило их к вере в Бога, и совесть (Рим. 2, 15). И тем не менее грешили: все под грехом (Рим. 3, 9).

И это обвинительное назначение закона вело че­ловечество к Искупителю Христу, Которого Бог предложил в жертву умилостивления в Крови Его чрез веру (Рим. 3, 25).

И Он Своими крестными страданиями искупил нас, грешных, пред Отцом Небесным. Но этого мало: вследствие этой Жертвы Сына Своего Бог Отец по­слал Духа Святого, отнятого от человека после гре­хопадения в раю.

И теперь, с "Духова дня", он и спасает человече­ство. Без Христа же и без Духа Святого человек не может спастись! Не может даже пожелать добра! Не может даже увидеть грехов своих!

Благодать же Святого Духа преподается в Церкви Христовой, особенно в таинствах: Крещении, Ис­поведи, Причащении, Елеосвящении. Вот потому Церковь и называется банею возрождения и обновле­ния Святым Духом (Тит. 3, 5).

Потому и святые отцы, в частности святой Си­меон Новый Богослов, постоянно говорят о спаси­тельности благодати. Потому и преподобный Сера­фим Саровский говорил, что сущность христианства заключается в "стяжании Духа Святого".

Потому и молитвы наши начинаем с "Царю Не­бесный, Утешителю, Душе истины... прииди и вселися в ны", потому что без Него мы и помолиться, как должно, не можем. Мы не знаем, о чем молиться, как должно, — говорит апостол Павел, — но сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными (Рим. 8, 26).

И Церковь во Святом Духе есть наилучшая лечеб­ница для грешного человечества.

Затем для борьбы со грехом нужна молитва.

Нужна исповедь, по возможности, частая. Дума­ем даже, что полезно исповедоваться и без Прича­щения, дабы возвратить благодать Святого Духа, уте­рянную нами через грехи.

При борьбе с грехами нужно помнить заповедь отцов: "бей змея в голову", то есть пресекай грех в самом его начале, дальше будет труднее.

Относительно духовной борьбы есть немало и книг: "Добротолюбие" (особенно первые 3 тома), "Лестви­ца" преподобного Иоанна, "Слова" святого аввы Дорофея, святого Симеона Нового Богослова (осо­бенно 1-й выпуск).

Но благодать Святого Духа учит христианина и без книг. Иногда помогают и скорби земные: они смиряют нас и побуждают искать помощи у Христа нашего Ходатая пред Богом: Един Бог, Един и посред­ник (Ходатай) между Богом и человеками, Человек Хри­стос Иисус (1 Тим. 2, 5).

Полезны нам и обиды, особенно несправедливые, через них, как говорит святой Иоанн Златоуст, про­щаются нам прежние грехи. И во всяком случае, они обнаруживают скрытую в нас гордость.

Нередко Господь попускает нам, особенно после осуждения, впадать в те же самые грехи, в коих осуж­даем других.

Через грехи мы теряем мир душевный, ибо отхо­дим от Бога и впадаем в рабство к мучителю — диа­волу. Но Господь поставил нам особенным условием из всего того, что может исходатайствовать "остав­ление" нам грехов, это — оставление нами долгов должникам нашим.

На этом условии нам и особенно следует остано­виться своим вниманием, так Господь сказал: "Яко­же и мы оставляем должником нашим".

Почему из всех путей к очищению от грехов Он указал именно на этот?

На это прежде всего должно ответить так: Господь сказал это! И потому верующему человеку нужно не спрашивать, а исполнять. Ведь и Сам Господь Иисус Христос не добавил никакого объяснения к сказан­ным Им словам. И этот ответ веры — самый лучший и верный.

Но если мы хотим все же помыслить о причине этих слов, то можно указать на следующее: Бог есть любовь, — как говорит ап. Иоанн (1 Ин. 4, 8, 16).И потому, если мы хотим получить от Него ми­лость, должны быть достойны ее, должны уподоб­ляться Ему, то есть сами должны оказывать любовь. Сами просим, должны и другим давать.

И наоборот: если мы сами жестоки, то как мо­жем надеяться получить милость от Человеколюбца Бога, если сами горды, то как нам даст прощение смирившийся до крестной смерти Христос? (Флп. 2, 8). Это невозможно!

Но не только Бог не даст такой милости, но если бы Он и дал ее грешнику и жестокосердому, она не будет ему полезна и спасительна. Наоборот, поощ­рит его к худшему. Почему? Тогда он может поду­мать, что получит милость, сам оставаясь жестоким. Бог ли будет причиной большего зла? Немыслимо это и подумать!

Вот по всему этому и необходимо, чтобы греш­ники сначала сами проявили любовь и смирение к виновному пред ними.

Поэтому пред Великим постом в Прощеное вос­кресенье Церковь установила благочестивый обряд всем христианам просить прощения у священника, а потом и друг у друга. Потом этот добрый обычай пе­реносили в семью и кланялись своим родителям в ноги. А в древнее время в нашей Руси перед чином церковного прощения враги ехали к своим против­никам и просили у них прощения.

Вот для этого и требовалось сломать свою гордость (если ты виноват), а это нелегко. А тот (если не ви­новат) должен проявить любовь и охотно простить врага или обидчика. И лишь после этого уже идти на исповедь и с надеждой ждать прощения от Господа. Тогда оно будет и благотворным, и щедрым!

Об этом Господь сказал притчу о жестоком заи­модавце, который сам получил прощение огромно­го долга, а своему должнику, который должен был ему ничтожную сумму, не простил и даже повалил его на землю, стал душить и даже посадил в тюрьму.

Под множеством долгов разумеется множество гре­хов, а под малым долгом разумеется наша винов­ность перед человеком, ничтожная по сравнению с грехами перед Богом.

Для пояснения этой мысли обычно приводятся примеры из жизни. Один человек не хотел простить виноватого перед ним человека. Тогда духовник ве­лел повторять за ним  молитву Господню. Когда они дошли до этого прошения, то духовник говорит: "И не остави мне долга, как и я не оставляю должнику моему". И тут наконец тот и понял, какой вред себе самому наносит он, не прощая вины брату своему. И примирился.

Еще приводится другой случай. Это было еще в древнее время. Обоим грозило мучение за Христа. Ожидая смерти, один просил у другого прощения, но тот не хотел прощать. И что же? Когда наступило время мучения, то первый скончался святым муче­ником, другой же отрекся от Христа.

Расскажу случай и из собственной жизни. В празд­ник Святой Троицы Господь даровал мне горячую веру в Троичность Божества. Но после Литургии я очень резко осудил своего брата — монаха. И вдруг у меня совершенно остыла вера в Пресвятую Троицу, и на душе получилась тоска. Я понял, что омертве­ние было следствием осуждения (хотя, по-видимо­му, совершенно справедливого). Пошел к брату и искренно попросил у него прощения. И немедленно горячая вера возвратилась.

Просить прощения, разумеется, нужно искрен­но, а не одними устами, или как говорит Господь: Бог не оставит вам согрешений ваших, если вы не простите брату "от всего сердца".

Но и то уже будет хорошо, если мы попросим прощения хоть устами. В мое настоятельство в одном монастыре за границей иеромонах И. должен был служить литургию, а пред этим он провинился предо мною. Духовник велел ему попросить прощения у меня. Он пришел. И произнес покаяние. Но его слова показались мне неискренними, лишь на языке. И я об этом сказал ему, не ответивши даже обычными словами: "Бог простит!" Он опять ушел к духовнику. Тот спросил его, просил ли он прощения хоть уста­ми? — Да! — Поэтому служите!

Еще пример. Два монаха имели вражду. Когда на­ступил пост, они по общему обычаю испросили вза­имного прощения. Один из них, однако, пришел ко мне и говорит, что у него не получилось мира в душе. "А вы-то сами винили его в душе?" — спросил я. "Да, так!" — ответил он. "А вы обвините себя!" Тот исполнил это. И мир вошел в душу его.

Но что делать, если у кого-нибудь не хватает сил попросить прощения у того, кого он считает винов­ным перед собой (а не себя самого)?

На это, прежде всего, нужно сказать словами Са­мого Господа: "Невозможное для человека возмож­но Богу". Решись попросить прощения, а уж прочее сделает Сам Господь. Поэтому не говори: это дело непосильное мне! Это неправда: Бог поможет!

И одному человеку я написал совет: в таком слу­чае исповедуйся хоть у духовника, сознавая свое бес­силие. Но это лицо не захотело исполнить и данного совета, говорит, не могу.

Это уже неправда! Сказать не трудно! И конечно, грех на нем остается.

Еще несколько разных мыслей по поводу грехов.

Жизнь нам показывает, и преподобный Иоанн Лествичник об этом говорит: если ты кого-либо су­дишь, то Господь допустит, что скоро ты сам впадешь в тот же самый грех. Это делает Господь для того, что­бы и смирить нас, и научить не судить других. Помню следующий простой пример: сидим мы на лекции в Академии. Профессор усердно читает ее. Вдруг я вижу, что студент, сидящий впереди меня и в двух шагах от профессора, зазевался. Я осудил его в уме своем. Через две-три минуты я ловлю себя на той же зевоте.

Подобное этому бывает и с другими грехами.

Недавно мне пришлось услышать радостное при­знание одного послушника монастыря: когда при­дешь к брату и поклонишься ему в ноги, прося про­щения, то как хорошо бывает на сердце!

А от одного старца дошло такое слово, записан­ное его духовной дочерью: "Люди не знают, какая сладость бывает от любви к врагам!" И он испытал это на себе. У него был один-единственный улей. И тот украли у него. После выяснилось, кто сделал это. Старец простил его и испытал указанную сладость.

Еще обращаю я внимание свое на слово "наши" ("долги наша", как и "мы").

Это слово прилагается и к другим прошениям: Отче "наш", хлеб "наш". Здесь мы употребляем его потому, что в грехах повинны мы все: "Един свят — един Гос­подь". Никтоже благ, един Господь, — говорит Иисус Христос богатому юноше (Мф. 19, 17. Лк. 18, 19).

Но есть и другой смысл: в грехах наших повинны мы все друг перед другом. Как в океане бурные вол­ны проходят тысячи километров и докатываются чуть заметным волнением до другого берега, так бывает и в нашей жизни: грех, сделанный одним челове­ком, не остается без влияния и на других. Недаром один писатель сказал крылатую фразу: все за всех виноваты! И поэтому нужно просить "оставить долги наши" не для себя одного, а и для всех "нас". Ведь и Господь Иисус Христос пострадал за весь мир.

Да и любовь наша должна распространяться на весь мир, на всю нашу общечеловеческую семью. И Богу угодна наша молитва не только и не столько за свои грехи, сколько и за других. Эта молитва от люб­ви исходит и к той же любви приводит. Допустим, что кто-либо вас огорчил. Постарайтесь поминать имя его в молитве. И вы увидите, что недружелюбие, а тем более и ненависть исчезнут у вас, а явится сожа­ление к нему и даже, может быть, любовь. Вот вам простой пример. Жили два брата столяра. Хозяйство было записано на старшего брата, но младший был способнее. И заказчики стали обращаться к меньше­му, это огорчало старшего. И он задумал разделить дело. Приходит он ко мне за советом. Я предложил ему две недели помолиться и поминать брата. По ис­течении этого срока старший брат пришел ко мне и сообщил свое решение: "Я решил переписать дело на брата: он способнее меня, пусть он и будет хозя­ином. А уж делиться не станем!"

Так благоприятно разрешилось все дело.

Я знаю, что на Афоне были специальные молит­венники (теперь уже переводятся), которые молились за весь мир, за всех, считая это своей обязанностью.

И батюшка отец Иоанн говорит про себя, что он на литургии молится за весь мир: ему дана благодать священства на это! И мы все должны бы поступить подобным же образом.

Теперь в заключение хочется поделиться мысля­ми и о "пользе" грехов. Странно читать об этом, но дальнейшее покажет правду.

Известный богослов, епископ Феофан Затворник Вышенский, говорит: "Не дивись, когда человек гре­шит; а дивись, когда он перестает грешить, ибо хотя грех не природен нам (то есть Бог не создал нашу природу греховной), но уже стал (благодаря наслед­ственности и нашей свободе) прирожденным нам".

И действительно, не нужно дивиться греху, как чему-то ужасному и необоримому. До Христа еще было страшно и безнадежно, а после Его прише­ствия Он спасает нас. Ведь для того Он и пришел на землю, как Сам сказал, для спасения нас: Я пришел не судить мир, но спасти мир (Ин. 12, 47). И пришел спасти именно грешников, а не праведников. Так возвестил и Ангел пастухам в рождественскую ночь: Не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: ибо ныне родился вам в городе Дави­довом Спаситель, Который есть Христос Господь (Лк. 2, 10—11). Он спасет людей Своих от грехов их, — сказал Ангел и Иосифу (Мф. 1, 21). Потому и имя дано ему Иисус, что значит "Спаситель" (Лк. 2, 21).

И апостол Павел пишет: Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками (Рим. 5, 8).

Беда не в том, говорит святой Иоанн Златоуст, что ты пал, а в том, что павши, не встаешь. И препо­добный Пимен Великий говорит падшему: "Ты пал? Встань!" — "А если еще упаду?" — "Еще встань!" — "Так до коих же пор?" — "До самой смерти!" Точно то же самое говорят и другие святые отцы, наставля­емые Духом Святым. Святой Иоанн Лествичник пи­шет: "Один приходит в монастырь по любви к Богу, другой — ради грехов своих, третий — ища покой­ной жизни, но не знаем, кто из них опередит дру­гих". И батюшка отец Иоанн также свидетельствует: грех не есть неприступная стена, и Господь пришел для того, чтобы спасать грешников.

И первый, кто вошел в рай, был разбойником. Нам все это чрезвычайно утешительно и ободрительно!

И сколько грешников сделалось святыми! Только бы мы каялись и надеялись на нашего Господа Спа­сителя и Ходатая нашего Иисуса Христа. Если гово­рим, что не имеем греха; обманываем самих себя, и ис­тины нет в нас. Если исповедуем грехи наши; то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши, и очи­стит нас от всякой неправды (1 Ин. 1, 8—9).

Как же еще грехи наши приносят пользу нам? На это мы ответим словами Батюшки.

Если не познаешь опытно влияния на тебя злого духа, — говорит отец Иоанн, — то не познаешь и Господа Иисуса Христа и Святого Духа Утешителя. И сам Батюшка говорил про себя, что он долгое вре­мя своего пастырства, хотя и верил, что диавол су­ществует, но он, враг, где-то там, далеко, но и Спа­ситель тоже. Когда же он узрел, как кознствует на него враг, то он со всею силою прибежал к заступ­лению Христа Господа. Затем еще скажу и от себя. Я заметил, что в грехах человеку труднее поддаваться сомнению в вере, по­тому что для неверия или даже для сомнения нужна гордость, а человеку во грехе не до гордости. Даже как бы стыдно становится, когда мысль дерзает на эти грехи. Может быть, и обратное, то есть грешное состояние души препятствует вере, это верно, но бывает и то, что я описал, то есть стыд грешнику дерзать на неверие и сомнение.

Дальше: грехи вообще смиряют человека. Это — общеизвестный факт. Особенно смиряется человек, когда чем-нибудь возгордится. Угодники Божии об этом говорят единогласно. И чтобы смирить эту бе­зумную гордыню, Господь и попускает человеку впа­дать в грехи, оставляя его Своею благодатию. Всяко­му падению, говорится еще в Ветхом Завете, пред­шествует гордость. А когда смирит тебя Господь гре­хом, уже не до гордости.

Если же принять во внимание, что в основе греха действует начальник его, лжец и отец лжи (Ин. 8, 44) — диавол, тогда понятно будет, что на тебя най­дет тьма, тоска: и ты поневоле побежишь к Господу Иисусу Христу и к благодати Святого Духа. И потому можно даже сказать, что чрез это увеличивается вера. Опыт подтверждает и это.

Расскажу интересный случай. По пути мы как-то догнали 70-летнюю старушку, которая уже прошла верст 30—35. Мы ее подсадили и довезли до тюрьмы: она несла туда своей дочери какой-то дар. Спраши­ваем, за что посадили ее. Старушка, вопреки часто­му обычаю оправдывать себя и своих, решительно и сразу ответила: "Заработала!", то есть заслужила. Чем же, продолжаем. "Огрызлась", — ответила она. Зна­чит, дочь от гордости позволила себе какую-то гру­бость и за это теперь должна страдать, терпеть. Не знаем, как себя чувствует она, но мать ее поневоле исповедала вину ее и считает наказание справедливым: значит, смиряется. Да еще вот должна пешком идти десятки верст! И такое прямое сознание вины дочери вызвало к ней уважение и любовь: она точно и нас присоединила к своему горю. И даже саму дочь стало тоже жаль. Помоги, Господи, ей справиться. Вина искупается сознанием матери.

Что же бывает с нашей душой, когда Господь "ос­тавит нам долги наша"?

Это мы знаем по собственной исповеди: снова возвращается в нас мир духовный, как будто вновь народится человек, искушение, которое было до сих пор, становится бездейственным. Тебя уже совсем не соблазняет то, что соблазняло доселе: и вновь появ­ляется сила против греха; враг точно исчезает, до нового повода нашего. Недаром мы говорим, что ис­поведь есть второе крещение. Воистину так!

Но что же можно сказать, если человек опять впа­дает в тот же грех или в иной какой? Опять вставай! Опять борись! Опять кайся! Опять проси: "И остави нам долги наша"!

Ведь собственно вся наша жизнь проходит в не­прерывной борьбе за благодать! И если уж Сам Гос­подь благоволил внести в Свою молитву прошение о "долгах", значит, они занимают значительное место в нашей жизни. И это так и есть.

Только бы не унывать и не падать духом. А бороть­ся и бороться!

И непрестанно бороться. И молиться!

И таким образом воочию совершается чудо Бо­жие! Чудо очищения! Чудо возобновления чистоты и святости души!

И это бывает никак не от какого-либо самовну­шения нашего, а независимо от нашей воли и мыс­лей. Да и какое тут может быть самовнушение еще в детском возрасте, в 7—10 лет? Но и в более созна­тельном человеке происходит явно чудо прощения: это знаем мы, все исповедники. Правда, приступая к исповеди, мы заранее верим в таинство исповеди, но не думаем об этом, мучимся лишь своими греха­ми. И вдруг — о, милость Божия! — после искренне­го откровения грехов чувствуем ясно, как бы осяза­тельно, покой души.

И опытные люди часто исповедуются. Один игу­мен исповедовался каждую неделю пред литургией. "В чем же вы каетесь? Какие у вас грехи?" — спро­сил у него некий архиерей. Он же ответил так: "Вот заприте наглухо эту комнату на неделю, и вы увиди­те через неделю на этом столе пыль!" И в доказа­тельство он провел по столу пальцем. И осталась чи­стая полоска. А крутом нее вырисовалась пыль. Так и грехи!

К этому можно прибавить еще: есть духовная пыль, диавольская нечистота; она еще мельче и незамет­нее, но мучительнее. Вот против нее и нужна испо­ведь; благодать Духа Святого прогоняет эту злую пыль.

И припоминаешь, с какою радостью, бывало, несешься домой после исповеди! А мать встречает нас тоже с радостью и скорее просит ложиться спать, "чтобы чем не согрешить". И как хорошо чувствова­лось!

Да! Здесь не самовнушение, а чудо милости Бо­жией.

Конечно, прощение грехов бывает и после мо­литвы.

Если Господь в Своей молитве говорит о молитве к Отцу ("и остави нам долги"), не говоря об испове­ди, то, значит, и молитва дает благодать прощения. Но исповедь всегда действует сильнее.

Зато молитва может быть в нашем распоряжении всегда, постоянно, а исповедь не всегда.

И тогда становится более понятным, почему доб­рые иноки приучаются к непрестанной молитве Иису­совой: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, по­милуй мя грешного!"

Ее "творят", исполняют даже и миряне. Расскажу факт. В трамвае я заметил, как одна знакомая жен­щина "творила" беззвучно эту молитву. Разговори­лись. Я спросил ее, почему это она делает. Она сказа­ла: "Враг всегда нападает, этим и отгоняешь".

Так говорит и преподобный Иоанн Лествичник: "Именем Иисусовым бей супостатов!"

Да поможет Отец Небесный, за заслуги Своего Сына, спасать нас от грехов — благодатию Святого Духа и молитвами ко Господу, с покаянным настро­ением и непременно — прощая "должникам нашим" от всего сердца. Аминь.

"... ХЛЕБ НАШ НАСУЩНЫЙ ДАЖДЬ НАМ ДНЕСЬ"

"И ОСТАВИ НАМ ДОЛГИ НАША, ЯКОЖЕ И МЫ ОСТАВЛЯЕМ ДОЛЖНИКОМ НАШИМ"

ПРИБАВЛЕНИЕ УТЕШЕНИЕ КАЮЩЕМУСЯ (из Преп. Ефрема Сирина)