Но эта любовь есть лишь одна сторона, и притом уже ответная на иную, но в то же время и вы­зывающая эту другую сторону к любви. "Вечеря люб­ви" не столько и уже не только состоит в любви к Жениху, но прежде всего и больше всего в любви Самого Жениха к невесте и другиням ее, и Его дру­зьям.

Евхаристия есть жертва хвалы за великую любовь к нам Бога: это теперь нужно усвоить еще яснее. Нуж­но всею душою проникнуть в ощущение любви к че­ловеку со стороны Господа, от которой (любви) и произошло все дальнейшее дело спасения, которая учредила и самый брак, сама не "нуждаясь" в нем, за которую не только "должно благодарить", но сердце восхищенно само загорится хвалою любви, о чем мы только что говорили. Понять эту любовь Божию — зна­чит понять источник "настроения" или характер Евха­ристии, значит уловить самый сокровенный смысл и содержание Евхаристии. Здесь сокровенная "жизнь" ее.

И я твердо знаю, что говорю истину.

Но припомню сначала лучше свидетельство тако­го опытнейшего участника Брачной вечери, как отца Иоанна Кронштадтского: "Наша Божественная ли­тургия, и в особенности Евхаристия, есть величайшее и постоянное откровение нам любви Божией!"

И затем он эту мысль раскрывает уже подробнее: дальнейшие мои мысли отчасти я заимствовал по памяти у него, а иное открылось из самого текста Евхаристического канона, особенно в связи с изла­гаемыми идеями о хвале любви. А нечто даже открылось за литургией по милости Божией ко мне, нище­му, но не отверженному (да не будет сего никогда) "от отроков" Его ("отрок" — это слуга).

Приготовимся же услышать об этой радостнейшей, блаженнейшей, поистине "евангельской" вести...

А подумать только: как это бесконечно ценно — убедиться в любви Божией к нам, грешным! Ведь мы обычно большей частью пребываем в воззрении на Бога как на Судию, на Праведного Мздовоздаятеля, поэтому мы сознаем себя пред Ним виновными, зрим свои грехи, сокрушаемся, просим прощения, поми­лования, каемся, исповедуемся, и особенно пред Причащением. Но эта связь двух таинств — двух пе­реживаний, довольно разнородных притом, совсем не была обязательною в древности: наоборот, тогда причащались без исповеди... Это знаменательно! На Евхаристию шли тогда не как только что "помило­ванные", "прощенные": ихже отпустишася беззако­ния, и ихже прикрышася греси (Рим. 4, 7), а как друзья Божии, как одетые в брачную одежду, как "святые", "святая братия" — так и называются христиане в по­сланиях (см.: Рим. 16, 15. Фил. 4, 1. 1 Сол. 5, 27 и др.).

Они шли тогда иначе, чем мы теперь. Примерно, как ныне люди готовятся на свадьбу. До покаяния ли тут? И постов уже не соблюдают на пиру свадебном. Даже и в мысль никому не приходит это, что одоб­рил и Сам Господь, сказав фарисеям про учеников Своих, упрекаемых ими в несоблюдении постов: могут ли сыны брачного чертога поститься, когда с ними Жених? Придут дни, когда отнимется у них Жених (Христос), и тогда будут поститься (Мр. 9, 15).

Что же это значит? Неужели мы теперь поступаем не как должно поступать? И отчего такая разница? Это нужно понять. И тогда нам яснее станет не толь­ко то, почему теперешняя наша аскетика требует больше всего покаяния, почему и молитвы ко При­чащению наполнены до края сплошным сокруше­нием и окаеванием (до "треокаянности" включитель-но — в молитве святого Симеона Нового Богосло­ва), а с другой стороны, нам раскроется и то, как приступали к Причащению древние христиане и по­чему именно ими, древними, составлена в таком тоне жертва хвалы любви — "Евхаристия".

Кратко на это можно ответить так: древние христи­ане в христианстве ощутили и восприняли самую глав­ную суть его: милость любви Бога — в спасении мира.

Евангелие для них было именно "Евангелием", то есть блаженной вестью о спасении, возвращением утерянной любви Божией, восстановлением обще­ния с Богом, установлением "Нового Завета".

И притом все это ощущалось несравненно ярче, чем теперь нами, по следующим трем причинам.

Нужно прежде всего представить весь тот ужас разлагающегося языческого мира, воистинну лежав­шего во зле, о котором кратко, но ярко написано апостолом Павлом в первой главе Послания к Рим­лянам. Поистине была "тьма", царство диавола. Нужно знать и полную беспомощность всех людей, и в част­ности иудеев, в борьбе с грехом. И тогда можно по­нять отчаянный вопль бывшего Савла: О окаянный (несчастный) я человек! Хочу и не могу! Что ненави­жу, то творю. Кто избавит меня?(см.: Рим. 7, 14—21).

И вдруг вносится в эту кромешную тьму свет: не­возможное для человека возможно Богу!

Благодарю Бога (моего) Иисусом Христом Господом нашим, — вырывается утешительная благодарность у апостола Павла (Рим. 7, 25).

Человек получил спасающую благодать Святого Духа ради Искупительной Жертвы: грехи прощают­ся, благодать Святого Духа возвращается, демоны прогоняются, страсти исцеляются, печаль исчеза­ет, тьма гибнет, жизнь расцветает.

Получилась совершенно очевидная метаморфоза, преображение, воскресение нового мира. Человек вырвался на свободу, на радость в веселии и простоте сердца, как говорится в книге Деяний (Деян. 2, 46). И даже трехвековые страшные мучения не могли заг­лушить этой радости свободы во Святом Духе.

Мир был спасен.

Это совершенно ясно ощущалось не только самими христианами, но даже и язычниками, созерцавшими новую жизнь их. Это был особый блаженный мир!

И все это дано было даром, по благодати.

Теперь хоть немного можно понять весь тот вос­торг "спасенных" людей, в котором жили первохри­стиане. И потому понятно станет, что они должны были прежде всего "благодарить"; понятно станет, что основная их служба должна быть "Евхаристией", то есть жертвою хвалы.

Вторая причина заключалась в необычайных да­рах, какими ущедрял тогда Святой Дух-Утешитель первых христиан. Стоит лишь просмотреть книгу Де­яний, как увидишь, до какой степени явна была бла­годать Святого Духа, о которой мы теперь лишь по имени знаем, а силы ее не ощущаем и лишь жалоб­но о ней тоскуем. Между тем апостолы говорят о ней со своими читателями и слушателями, как мы бесе­дуем друг о друге: преданы были благодати Божией (Деян. 14, 26); хотели идти в Асию, но возбранени быша от Святаго Духа (Деян. 16, 6); рече Дух Свя­тый: отделите Ми Варнаву и Савла на дело (Деян. 13, 2); с нами пошел и Дух Святый, и т. д.

И все это совершенно явно.

И тогда нужно было это, ибо подобало привлечь весь мир к Царствию Божию.

Ученицы же исполняхуся радости и Духа Свята (Деян. 13, 52).

Это была радостная заря христианства.

И тогда станет еще более понятным чувство радо­стного славословия Господа, отразившееся прежде всего в молитве: хотелось благодарить, благословлять Бога!

И, наконец, была и третья причина: несмотря на некоторые частные недостатки, все же первохристиане были, конечно, "святыми", "святою братией" не сравнительно лишь с языческим или иудейским миром, а и по существу. А святость уже не о покая­нии думает, а о радости во Святом Духе и радости непрестанной, о благодарности непрерывной. Нам теперь странно даже читать, и никак мы не можем понять, например, советов апостола: радуйтесь всегда о Господе: и паки реку, радуйтеся (Флп. 4, 4); всегда ра­дуйтесь (1 Сол. 5, 16); за все благодарите (1 Сол. 5, 18).

А это же не только писалось и не только понима­лось, но и осуществлялось: приимаху пищу в радости и в простоте сердца, хваляще Бога и имуще благодать у всех людей (Деян. 2, 46, 47); благодать же бе велия на всех (Деян. 4, 33).

Итак, очевидно, что восприятие христианства первыми последователями его было весьма отличное от современного: оно было восторженно-благодар­ное. Они узрели в христианстве пламень любви Бо­жией к миру, восприняли светлые радостные плоды его, узрели именно со стороны спасения Спасителем.

После христиане стали слабеть в жизни; стала сла­беть и благодать. И тогда начали проникать и в службу все более покаянные мотивы и настроения. Вместо бла­годарности — просьбы, вместо радости благодати — печаль покаяния, вместо любви к Богу — ожидание праведного суда или молитвы о помиловании.

И эти молитвы до такой степени овладели осла­бевшим миром, что стала тускнеть надежда даже на милосердие Искупителя. И измученное человечество, не находя исхода, запротестовало против давившего католичества и бросилось к вере в спасенность Ис­куплением. И тогда мир снова услышал "песни бла­годарения", которые можно и теперь слышать и в протестантских храмах, и на сектантских посиделках. Но, увы, разница оказалась великая: прежде это был восторг святых, а теперь сентиментально-фальши­вая практика мнимо-спасенных.

Однако я на этот пример ссылаюсь для того, что­бы дать понять, почему и как можно было радовать­ся в первые дни христианства. Но истинные святые и наших дней знают об этой радости в Боге. Стоит лишь прочитать дневник отца Иоанна Кронштадтского, его восторги при совершении литургии. Нужно было лич­но видеть (как и видели мы) преображающийся, ликующий вид его за Евхаристией, чтобы понять, почему Евхаристия была и есть благодарение: любовь Божия воистинну излилась на людей Духом Святым (см.: Рим. 5, 5). И эту любовь восприняла Церковь и выразила ее в службе ежедневной — в Евхаристии.

Тотчас же после перенесения Святых Даров с жертвенника на престол священнослужитель, зак­рывая их воздухом и кадя, говорит: Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския, тогда благоволиши жертву правды, воз­ношение и всесожигаемая, тогда возложат на олтарь Твой тельцы.

Эти слова взяты из конца 50-го псалма царя Да­вида: "Помилуй мя Боже", написанного им после его падения с Вирсавией и убийства на войне ее мужа Урии.

Зачем они вставлены сюда? С одной стороны, потому, что в них прямо говорится о "Жертве" и "возношении", а через несколько моментов и мы будем "святое возношение", "Жертву хваления" "в мире приносити"; обычно же из Ветхого Завета при­водятся слова, имеющие какое-либо отношение к новозаветному моменту. Но должно вникать и в бо­лее глубокий смысл текста вообще, и в частные от­тенки его. Что же хочет предложить здесь Церковь кроме "жертвы"?

И мое внимание давно приковали не эти совпа­дающие слова о "жертве", а другие: "ублажи", "бла­говолением", "благоволиши". Причем они поставле­ны ранее "жертв": вот если Ты, Господи, сначала 'ублажишь", тогда лишь Ты с благоволением при-мешь и нашу жертву, тогда только и мы "возложим на олтарь Твой тельцы".

Значит, чтобы принять от нас жертву, нужно, чтобы сначала Сам Бог изъявил на это благоволение (при царе Давиде — к Сиону, теперь — к Церкви, к собранию верующих, к каждой душе), или "убла­жил". Что это такое? Сначала необходимо, чтобы Господь проявил Любовь Свою или милость. Иначе же человек как низшее существо, да еще и грешное, прогневавшее Господа (как сам царь Давид — греха­ми), и не дерзнет приносить не только мирно-благо­дарственную жертву, но даже и жертву "всесожже­ния" о грехах. Следовательно, даже эту умилостиви­тельную жертву "тельцов" нельзя приносить без пред­варительной любви и благоволительного согласия на то Бога.

Да ведь это и совершенно понятно: Бог — Всесовершенство, мы же — грешники. И на земле так бы­вает: чтобы поднести дар высокому лицу, нужно сна­чала не только его позволение, но и прямое благо­воление, доброжелательство, любовь. Тем более не­возможно иначе приносить жертву Богу, как только после Его благоволения, вследствие Его любви к нам.

Так начало всего — от первоисточника, от любви Бога. Что же дальше?

Когда Он благоволил проявить Свою любовь к миру ("ублажил") тогда лишь созданы были "стены Иерусалимские". Что это такое?

При царе Давиде это имело такой смысл.

Господи, умилостивись сначала надо мной; вер­ни Свою ко мне, падшему, любовь; прояви это в благоволении к моему любимому делу, к столице новой, к Сиону. А как? Пусть при Твоей милости будут выстроены сначала стены городские, крепост­ные, то есть ограда от врагов; ведь и хозяин сначала выстроит дом и двор, а потом уже безопасно и храм (скажем, в монастыре) строит, и жертвы будет при­носить в благодарность.

А в духовном смысле это значит, что лишь после и вследствие любви Бога, возвращения благоволе­ния Его сделалось возможным поставить прегражде­ние, ограду, "стену", с одной стороны, от внешних врагов (диавола, его царства), а с другой стороны, даже и от "поядающаго огня", "гнева Божия": та­кою "оградою" была Искупительная Жертва Сына Божия. И так именно и было: самое Искупление ста­ло возможным лишь по "благоволению" Божию или, как обычно говорят, Отца, по "совету предвечному" Пресвятой Троицы.

Но уже после осуществления Искупления оно само стало "оградою", защитною стеною для грешного мира, для падшей души.

Вот это и есть "ограда" и спасительная "стена" наша. И только после Искупительной Посредничес­кой Жертвы Его можно бесстрашно приступать к жертвеннику Божию, не только приносить умилос­тивительные жертвы о грехах наших, но и благода­рить, но даже и любить Бога, ибо мы ранее этого были уже приняты Им в любовь Его.

Вот каков смысл и место этим словам о благово­лении Божием.

И как они утешительны мне бывают, когда я слу­жу, недостойный, литургию! Вспомнишь о грехах своих да о страшных словах за Херувимской: "Ник­тоже достоин приближитися" — и трудно станет душе. Но вдруг точно луч: "А Ты, Господи, "ублажи" Сам! Ты — Сама Любовь! Поставь между Твоею Правдой и моими беззакониями умилостивительную стену "Жертвы оправдания" Сыном Твоим и "нашим" "Сыном Человеческим"!

И Ты уже поставил! Искупление уже совершилось! И все это не по "моим" делам или "заслугам", а только по любви Твоей.

...И тогда сразу легко станет на душе! И в самом Деле: я боюсь лишь потому, что сосредоточил свое внимание на своих немощах, на себе. Да, тогда труд-но, а может быть, и безысходно. Но перенеси, чело­век, сердце свое на Всемогущего Посредника, Бого­человека, да на океан Любви Божией, и тогда ты легко успкоишься: что такое твои язвы пред Жерт­вою Сына Божия?! Капля в море. И почувствуется великая твердость надежды. Не на себя, что такое "ты", ничтожество?! Нет, а на Бога, на Искупителя! Бог Посредник!

Но и Посредником Он стал лишь вследствие пред­варительной и сопутствующей Любви Божией.

И мир входит в душу! Можно теперь приносить "святое возношение в мире", можно и "благодарить Господа", и "возлюбить Господа, крепость мою, ут­верждение мое и прибежище мое", можно совершать "жертву хваления".

Эти слова мне кажутся тихим веянием ласкового прохладного ветра в знойный летний день своею бла­говещенскою, евангельскою вестью о любви, о бла­говолении, о милости, о благодати. Точно и мое сер­дце слышит архангельское приветствие Деве (душе нашей):

Радуйся благодатная!

Не бойся\ Обрела Ты благодать у Бога! (см.: Лк. 1, 28, 30).

Правда, Она была Чистая... Но и в Ней воплоще­ние совершилось лишь после и вследствие "совета предвечного", после решения о "благоволении", после Любви Бога.

И не думайте, чтобы это были лишь мои мысли. Вот в первой же затем тайной молитве (за первой ектенией "Исполним...") священник просит этой же милости, благодати, или, что одно и то же, — о любви: "Сподоби нас", приносящих "дары и жерт­вы", "обрести благодать пред Тобою: еже быти Тебе благоприятней жертве нашей".

А уже вследствие этого: "И вселитися Духу благо­дати Твоея Благому (доброму, любвеобильному, милостивому) в нас, и на предлежащих дарех" "и на всех людех Твоих".

Сначала пусть встретит нас "благодать пред То­бою", чтобы ("еже") потом была бы благоволительно прията ("благоприятна") и наша жертва.

А далее понятнее будет уже и дерзновенное заяв­ление служителя: "Возлюблю Тя, Господи, Крепосте моя", надежда, опора, ограда, стена моя, при­станище мое.

Вот теперь уже можно душе затворить "двери", чтобы войти на брак Агнчий, на пир Жениха, Еди­ного от Троицы.

Прежде боялись даже приступить, "приходити", или "приближитися", а теперь иное: входят в чер­тог брачный и уже за собою затворяют двери для чу­жих, не "своих", непосвященных, незваных. А вшедшие — дорогие гости у Жениха. И одного лишь Он желает от них — полной преданности Ему за Его любовь, за защиту: "Забудь, душа, ради Меня все прочее! Отдай всю любовь Мне одному! А для всего прочего затвори двери сердца своего: не только для нечистого чего-либо, но даже и для постороннего, для всего, кроме Меня! Сосредоточься, соберись вся!"

И действительно, диакон тотчас же возглашает: "Двери, двери! Премудростию вонмем!"

Будем внимательны!

Так, следовательно, эти слова и самый акт зак­рытия дверей являются символическими для выра­жения всецелой собранности и отданности Богу в тайнике сердца.

И вспоминаешь слова Господа о молитве в нагор­ной беседе: Егда молишися, вниди в клеть твою, и зат­ворив двери твоя, помолися Отцу твоему, иже втайне (Мф. 6, 6).

Начинается тайнодействие брака Агнчего, тайна взаимообщения Бога с душами человеческими, тай­на взаимной любви, тайна При-общения, При-час-тия; начинается Евхаристия. Сначала Церковь (в Символе веры и словах свя­щенника) исповедала свою верность любви, а те­перь мы услышим и прямое откровение о любви к ней (к нам всем) со стороны Бога. Но прежде чем это сказать, происходит еще одно замечательное дей­ствие.

После поставления Святых Даров на престол (по Великом входе) они закрываются воздухом, но уже одним, большим, а два другие, малые, сняты. Что это значит? После "благоволения" Божия снимают­ся "покровы" с прежде сокровенного от людей — Господа: Сын устранил препятствия Своею смертью и теперь Он везде: "Во гробе плотски, во аде же с душею... в раи же с разбойником, и на Престоле... со Отцем и Духом", везде "все наполняет", соединяет, открывает, как читает священник, снимая покровец с дискоса. А снимая другой — с Чаши, говорит, что гроб Христов, смерть Его оказались "живоносными", "прекраснее рая воистину" и всякого "чертога царс­каго" светлее, ибо и мы "воскресли" в прежнее об­щение с Богом.

Правда, эта смертная Жертва еще не соверши­лась, но о ней говорится как уже о "предложенной" к совершению ("о предложенных" в жертву "чест­ных Дарех Господу помолимся" — в первой ектении "Исполним..."). И потому, хотя "вечеря" уже и "под­готовлена", но еще на брак не впускают гостей. А как символ этого — Святые Дары закрываются еще общим большим покровом. Жених еще невидим. Но снять этот покров очень легко: стоит лишь поднять его немного вверх и только. Все почти готово. Еще немного — и позовут на брак.

Но пока подождем. Заметим и другое литургичес­кое действие. После перенесения Святых Даров через царские двери, они затворяются и завеса задергива­ется. Закрыто.

Это обычно истолковывают в смысле положения во гроб, как и покрытие большим воздухом, потому

тогда и читается дважды, при поставлении (положе­нии) и при закрытии покровом (обвитии плащани­цами) тропарь погребения Христа: "Благообразный Иосиф... плащаницею чистою обвив, во гробе нове закрыв, положи".

И это правильно: жертва приготовлена, хотя еще не совершена вполне. Исаак связан и на дровах, но еще не заклан; но уже самое решение Авраама было жертвою, снискавшей благоволение Божие. И здесь: изволение Сына Человеческого отдать Себя на смерть есть уже жертва, и о ней можно уже говорить, как о состоявшемся акте. Но она еще не совершилась. И потому можно и нужно вкладывать и другой смысл в эти слова и действия: вечеря приготовлена, званые собрались в передних помещениях, но в главный брачный чертог не впущены: двери затворены, заве­са закрыта, "жертва тайная" под покровом.

Но вот раздается возглас начала брака: "возлю­бим", "возлюблю", "двери", "верую" .

И вдруг священник, поцелуем выразив любовь Любящему и Возлюбленному, снимает покров. Же­них впускает невесту и мудрых дев — гостей. Жертва является. Агнчий брак "открывается".

В древнее время, когда не было иконостасов, это действие — открытие приготовленной жертвы — было зримо всеми. И можно себе представить, как одно это символическое знамение приковывало внимание, "преданность" Церкви Жертве, Агнцу. Как тогда ста­новились сразу понятными и дальнейшие слова о всецелой благоговейной собранности, внимании: "Станем добре, станем со страхом, вонмем!" Сейчас будем "приносить" Жертву, "святое возношение"!

Сейчас начинается брак Агнца. Но теперь это же самое делается лишь одним священником; он — облагодатствован, и ради этого дерзает смелее и гово­рить о любви своей ("возлюблю") и снимает покров. Как бы так: "дружка" ("друг") Жениха первый под­ходит к Жениху и за руку уже подводит к Нему невесту — Церковь. А она стоит еще за дверями, ожидает явления ("откровения") Его (Ин. 3).

Когда же скажут "двери, двери", то для одних, то есть чужих, этот возглас означает закрытие, затворение, а для своих, для званых, наоборот, откры­тие, впущение на брак, вход их к Жениху. И потому при этом возгласе священник открывает завесу от царских врат: значит, теперь "открыто"!

Входите в чертог, на брак!

А у греков царские врата устроены так, что они сдвигаются в сторону и видна лишь одна завеса. Ког­да же и ее отдергивает священнослужитель, тогда народу становятся зримы Святые Дары, Агнец, уго­тованный на заклание.

Вот как художественно Церковь выразила начало Евхаристии, впущение званых на вечерю и самую идею открытия брачного пира любви! И пока вер­ные вместе со священнослужителем исповедают вер­ность свою в Символе веры, тот колеблет воздухом над Агнцем. Таков смысл этого символического дей­ствия: это изображает присуствие Ангелов, служа­щих при святом тайнодействии; еще чаще колебание воздухом понимается как действие и снисхождение Святого Духа на Святые Дары, а также и на главу архиерея, а через него и на всю возглавляемую им "его богохранимую паству".

И последнее понимание, самое правильное и глу­бокое, имеющее чудную связь с идеей — брачной ве­чери любви. Но Дух Святой ведь не сошел еще? Истин­но: далее о сем будет прямая молитва пред самым Пре­существлением. Да, но там Он призывается именно для этого величайшего таинства, для претворения хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы ("сотвори").

Здесь же ему предлежит иное действие: я не нахо­жу лучшего сравнения, как обручение Жениха и не­весты. Как это?

Невеста Церковь исповедует верность ("веру") Жениху. Он слушает и принимает ее.

Что потом обычно делается на обручении?

"Благословение" обручающихся: родители (а если есть священник, то он прежде них) благословляет. Как? Накладывает сверху на них руки.

Это же происходит и в Церкви: при встрече Же­ниха Христа и невесты-Церкви (всякой души) Дух Святый, все действующий, сочетавает их предвари­тельным пока благословением. В знак этого и веется покров, означая снисхождение благодати и на Дары, Жертву, и на Агнца, и на священников (особенно это явно бывает, когда архиерей склоняет главу к Дарам под покровом, держимым и колеблемым свя­щенниками), и на внизу стоящий, за амвоном, народ.

Как глубоко, умилительно, осмысленно и даже художественно!

Но это не есть лишь "символ", то есть знак без действенности, обряд пустой, без силы, форма го­лой идеи; нет, в этот момент воистину происходит сие таинство благословения, хотя еще и не в полно­те, что будет уже в Причащении. Обручение еще не венчание, но уже вступление в первую ступень об­щения, в любовь душ; уже теперь обручившиеся не чужие, а свои, они уже принадлежат друг другу.

И основание на этот смысл я нахожу в заключи­тельных словах тайной молитвы, читаемой как раз пред этим моментом, началом Евхаристии (во время "Исполним..."): "Сподоби нас", Господи, "обрести благодать пред Тобою..." и вот дальше: "И вселитися духу благодати Твоея", — не Самому еще Духу Свя­тому, что бывает при Пресуществлении, а лишь — Духу, дару, силе благодати. Впрочем, не нужно очень входить в тонкости, ибо и благодать, или "энергия", есть Тот же Дух Святой в действии Его, но если угод­но, то можно допустить и этот оттенок, ибо и при обручении дается лишь сила благословения, но еще не дух сочетания. На кого же?

'В нас" (то есть сначала священниках, архиерее, ибо иначе как я, невеста, дерзну подойти к Жениху, Агнцу?), потом "на предлежащих Дарех сих", на Аг­нце Брачном, "и на всех людех Твоих" ...

Все трое благословлены, соединены, обручены "Духом благодати". И это символически выражается в веянии над головами людей и Жертвою — покрова.

Но что же далее бывает при обручении? После благословения обрученные целуются? Конечно.

И мы видели еще ранее, как священник, выра­жая любовь свою, целовал Дары через покров еще. А теперь, после "обручения", целует снова покров.

Он целует его вместо Самого Агнца; на сие не дерзает еще невеста Агнчая.

Так и здесь этот поцелуй есть целование души, обрученной Жениху Агнцу. И при этом, — замеча­тельно, именно при этом, — священник "полагает на едино место, глаголя: "Благодать Господа" и т.д.

Целует и о "благодати" говорит. "Благодать" — это же ведь дар милости, дар любви, сама любовь Божия.

Так действие веяния Святого Духа сочетало обру­чением душу невесты-Церкви и всякого человека вообще — с Агнцем; и теперь уже изъявляется бла­говоление Всея Пресвятыя Троицы. И изъявляется от­крыто, торжественно: Благодать Господа нашего Иисуса Христа и любы (любовь) Бога и Отца, и при­частие (общение) Святаго Духа буди со всеми вами!

Это слова, взятые из второго Послания святого апостола Павла к Коринфянам (13, 13), послания обличительного, направленного против его врагов, и, однако, оно заканчивается после угроз (ст. 2: не пощажу; ст. 10: не хочу употребить строгости по вла­сти) таким утешительным благословением любви.

Всякий раз, когда я произношу эти слова к моля­щимся, обратившись к ним лицом, мне радостно бывает и за них и за себя: ведь ни одного слова пус­того, то есть не только неосмысленного, но и недей­ствительного, не говорится в литургии. Какое дей­ствие вызывают они?

Они низводят: благодать Сына, любовь Отца, общение Духа.

И если сказано: "Буди со всеми вами", то это говорится не о будущем каком-то времени, а о на­стоящем: сейчас "будь", да будет. А если сказано, то и бывает: по милости, или благодати, Сына возвра­щена любовь Отца, а сего ради ниспосылается об­щение Святого Духа. От всей Пресвятой Троицы — благоволение, общение, любовь.

И когда эти слова произношу, я не сомневаюсь, что это есть, что это происходит. И не ради моих слов, а ради милости Бога, ради призывания Его Имени совершается это. И потому, когда народ (лик) отвечает мне тем же: "И со духом твоим", то я знаю, что и со мною бывает то же самое, изливается бла­годать общения в любви: на любовь ("возлюблю Тя" и изъявление верности души) Бог отвечает Своею любовью и введением в общение.

Брак, следовательно, движется дальше: Жених заявляет не только о Своей милости, но и уже о при­ятии в общение невесты-Церкви Всею Святою Тро­ицею. Да и как бы могло быть иначе? Ведь и в миру бывает так: если жених обручил себе возлюбленную невесту, ее принимает в общение, как свою, и вся семья его: любовь их переходит и на нее; и они уже теперь во взаимной любви.

Одно лишь ей требование предлагается: забыть все прошлое, земное, житейское и сердце свое отдать Небесному Агнцу, Жениху: "Горе имеим сердца!"

Это обещается и дается.

И теперь остается Церкви благодарить Бога за при­ятие в общение любви: "благодарим", "покланяем­ся", тожествуем, ликуем, "победную песнь" поем, благословим.

Да и как не благодарить за любовь взаимную?

И дальше, как я уже писал, вырывается у Церкви гимн любви: "Свят, Свят, Свят!" Осанна! Слава! Обыкновенно думают, что здесь прославляется всемогущество Божие, Бог воинств, "Господь Сава­оф". Это истинно. Но это именно и гимн любви.

"Святость" — это сокращение всякого совершен­ства, полнота неизреченной красоты. Отсюда все, или в этом все. Здесь и любовь к людям. Отсюда и "из­мышление" способа спасения их.

Возьму такое сравнение — все из той же идеи о браке: невеста, принятая в общение, сначала благо­дарит, благодарно кланяется, перечисляет (в тайной молитве устами священника), за что "достойно и праведно покланятися": и за недосягаемую высоту Бога ("невидимый, непостижимый, присносый", вечный), и за творение нас из ничего, и за спасение согрешивших, включительно до возвращения опять в Царство Небесное, и за "службу сию", то есть за это впущение в чертог брачный, на пир Агнца, — вместе с Его верными (не отпадавшими) слугами, Небесными силами, всегда Его прославляющими, вечно славящими Его святость и славу.

Но эта "благодарность" еще не может выразить впол­не те чувства любви к Всесовершенному Жениху; и Церковь, приходя в восторг, тоже начинает Его сла­вить: "Свят, Свят, Свят!" Как, например, и невеста стала бы после благодарности за избрание ее, за все "милости" вдруг восторженно говорить в лицо возлюб­ленному: "Какой ты прекрасный! Свет мой! Сокрови­ще мое! Лучше всех! Само совершенство! Обожаемый!"

Так и Церковь стала славить: "С сими и мы бла­женными силами (ангельскими), Владыко Человеколюбче, вопием и глаголем: "Свят еси и Пресвят..."

И снова: "Свят еси и Пресвят, и великолепна слава Твоя!"

И затем как на величайший пример этой святос­ти, этого совершенства, великолепия и славы, Цер­ковь указывает на Жертву Искупительную. Что за связь? И в чем здесь "святость" Бога? Да, именно в этом она проявилась больше всего. Совершенство Его,

понятно, должно выражаться и в любви; и на земле, если кто не имеет любви, — "ничто", "медь звеня­щая", "никакой пользы" ни ему, ни от него нет, говорит апостол Павел (см.: 1 Кор. 13, 1—3). Любовь и совершенство даже сливаются в конце концов, как и Сам Господь сказал: Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен есть (см.: Мф. 5, 48), а другого евангелиста слово "совершенны" заменено словом "ми­лосердны" (см.: Лк. 6, 36). И святой Исаак Сирин на вопрос, в чем совершенство, ответил, что в милую­щем всякую тварь сердце, то есть в любви. Да ведь это и понятно: кого и мы на земле называем "хороший"? Разве умного? Разве сильного? Разве даже без грехов? Иной раз бывают люди порядочные, без пороков, но если они сухи, их все же не называют "хорошими". А вот если кто "добрый", того назовут "хорошим".

И Церковь, желая восхвалить святого Бога, гово­рит о любви Его, желая прославить "Славу" Его, вопиет: "Иже мир Твой тако возлюбил еси..."

Возлюбил... Мир падший, но Его (Твой) мир... И как возлюбил?! Ничего не пожалел для спасения его: "Сына Своего Единороднаго" дал даже! Отдал за мир Сына! Боже! Какая высота любви! Какое непости­жимое совершенство! Какая святость! Выше этого ничего не может быть!

Следовательно, этот гимн не есть победная песнь силе, но восторженная хвала за любовь Божию.

ВЕЧЕРЯ ЛЮБВИ

БРАК АГНЦА

НОВЫЙ ЗАВЕТ