Любой критик Православия должен продумать одно очевид­ное обстоятельство: нам уже две тысячи лет. Две тысячи лет христиане вчитываются в свою Книгу; две тысячи лет лучшие умы человечества думали над ней. Поэтому неумно, случайно набредая в Библии на какое-то неудобовразумительное место, вопиять об обнаруженном "противоречии" или глупости. Хри­стианские богословы наверняка еще в древности обращали вни­мание на это место и давали ему интерпретацию, соответствую­щую целостному общебиблейскому контексту. Наивно, напри­мер, думать, что никто из православных за эти двадцать веков так никогда и не задумался над тем, что на прошлой неделе уз­нали мальчики из "Церкви Христа": оказывается, в Библии есть заповедь "не сотвори себе кумира", которая, мол, злостно нару­шается православными иконописцами.

Мы знаем об этой заповеди. Православное богословие иконы начинается с запрета на изображение — но лишь начинается, а не кончается им⁹⁸... Помимо второй заповеди, мы знаем и еще неко­торые библейские установления и свидетельства, которые не за­мечаются протестантами.

Вопрос о допустимости или недопустимости иконопочитания — вопрос сложный. Не в том смысле, что "трудный", а в том смысле, что многосоставный. Он вбирает в себя восемь вполне конкретных и раздельных вопросов:

1. Допустимы ли изображения вообще?

2. Допустимо ли изображение священных духовных реалий?

3. Допустимо ли изображение Бога?

4.  Допустимо ли использовать изображения в миссионерских целях?

5. Допустимо ли использовать изображения при молитве?

6.  Допустимо ли оказывать знаки почтения перед изображе­ниями?

7.  Можно ли думать, что поклонение, совершаемое перед об­разом, приемлется Богом?

8.  Могут ли изображения быть священными и чудотворными?

Прежде всего приведем полную формулировку библейского запрета на изображения: "Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Гос­подь на горе Хориве из среды огня, дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображений какого-либо кумира, представляющих мужчину или женщину, изображения какого-либо скота, который на земле, изображения какой-либо птицы крылатой, которая летает под небесами, изображения какого-либо гада, ползающего по земле <...> Берегитесь, чтобы не за­быть вам завета Господа <...> и чтобы не делать себе кумиров, изображающих что-либо" (Втор. 4, 15-18,23).

Этот текст Второзакония — не более чем развернутое изъяс­нение того, что и предписывается второй заповедью: "Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо Я Господь, Бог твой" (Исх. 20, 4).

Как видим, запрещено всякое изображение. Поэтому, если к вам подойдет протестант и спросит — "как вы смеете делать ико­ны, если в Библии это запрещено?!", — тихим, но твердым голо­сом попросите его предъявить документы. Попросите раскрыть документ на той страничке, где находится его фотография. Уточ­ните затем, мужчина он или женщина. И затем напомните ему текст из Втор. 4, 16: не делай "изображений <...> представляю­щих мужчину или женщину"⁹⁹.

Итак, если понимать этот текст с протестантской буквально­стью, то протестанты сами окажутся нарушителями этого библей­ского установления.

Утешить их можно только одним: указанием на то, что Сам Господь был "нарушителем" ригористичности Своей заповеди. Он сказал, что нельзя делать изображения гада — и Он же пове­левает излить медного змея (Числ. 21, 8-9). Нельзя изображать животных — и вдруг Иезекииль видит небесный храм, в котором есть резные изображения херувимов с человеческими и львины­ми лицами (Иез. 41, 17-19). Нельзя изображать птиц — и от Бога же исходит повеление излить херувимов с крыльями, то есть в птичьем облике.

Следовательно, ответ на первый из семи поставленных во­просов звучит ясно: Да, изображения допустимы. Изображения были в Ветхом Завете, изображения делают и сами протестанты. Буквальное же исполнение запрета на все изображения того, "что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже зем­ли" вело бы просто к уничтожению всей живописи. Даже му­сульмане не пошли последовательно по этому пути и, запретив изображения Бога, ангелов, людей и животных, все же разреши­ли изображать растения. В Коране нет ни одного запрета на изо­бражение. Это сделали в начале VIII века халифы Язид II и Омар II. Обоснование для этого запрета они привели совершен­но небиблейское: художник не может творить, поскольку единст­венный творец — Аллах (см. Tatarkiewicz Wl. Istoria esteticii. Vol. 2. — Bucuresti, 1978, p. 68). В монотеистической системе, в которой не признается воплощение Бога в человеке, не может быть религиозного доверия к человеку. Если Христос (Иса) — не Бог, но лишь пророк, то человек слишком далек от Бога, и, ко­нечно, не вправе претендовать на обладание атрибутами Творца. Но если Сын есть Бог, если Иисус из Назарета единосущен Все­вышнему — то, значит, человек достоин Боговоплощения, значит, он так дорог в глазах Создателя, что не может быть отчужден Богообразности. В воплотившемся Сыне Божием явилась Лю­бовь, создавшая мир, и это Воплощение подтвердило, что чело­век изначала создан как образ Творца, то есть в качестве творца. Богословское препятствие для религиозного обоснования твор­чества, таким образом, устраняется с вочеловечиванием Бога.

Второй вопрос: допускает ли Библия изображение священ­ных реалий, изображение духовного мира?

С осторожностью, но — допускает. "Сделай из золота двух херувимов: чеканной работы сделай их на обоих концах крышки <...> там Я буду открываться тебе и говорить с тобою над крыш­кой, посреди двух херувимов, которые над ковчегом откровения" (Исх. 25, 18, 22). Это повеление указывает прежде всего на воз­можность изображать духовный тварный мир средствами искус­ства. Херувимы были сделаны и для украшения Иерусалимского храма: "Сделал <Соломон> в давире двух херувимов из маслич­ного дерева <...> И обложил он херувимов золотом. И на всех стенах храма кругом сделал резные изображения херувимов" (3 Цар. 6, 23, 28-29). Важно отметить, что во дворце Соломона хе­рувимов не было (2 Пар. 9, 15-20; 3 Цар. 7, 1-11). Значит, это именно религиозные изображения, а не просто украшения. Такие же херувимы были сделаны и для второго храма, построенного вместо разрушенного Храма Соломонова (Иез. 41, 17-25). В этом храме был Христос, этот Храм Христос назвал Своим домом (Мк. 11,17).

Третий вопрос: допустимо ли изображение Бога?

Вновь напомню, как Писание объясняет недопустимость изо­бражений: "Твердо держите в душах ваших, что вы не видели никакого образа в тот день, когда говорил к вам Господь" (Втор. 4, 15). Но затем-то — увидели образ. "О том, что было от начала <...> что видели своими очами <„.> ибо жизнь явилась, и мы видели и свидетельствуем, и возвещаем вам сию вечную жизнь, которая была у Отца и явилась нам" (1 Ин. 1, 1-2). В евангель­ские времена произошло то, что Христос выразил словами: "Истинно говорю вам, что многие пророки и праведники желали видеть, что вы видите, и не видели" (Мф. 13, 17).

Христос есть Бог. Христа можно было видеть (по Его челове­ческой природе), а значит — "видевший Меня видел Отца" (Ин. 14, 9). То, что было совершенно невозможно в Ветхом Завете, ста­новится возможным после того, как незримое Слово облеклось в видимое Тело. "Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил" (Ин. 1, 18). Воплощение не толь­ко Бога сделало видимым, но и людей — боговидцами. Итак, если в прежнюю пору Бога нельзя было изображать, потому что "вы не видели образа", то с тех пор, как "Он явил" и "вы видели" — изображения Бога во Христе уже возможны. И протестантские журналы полны изображениями Христа¹⁰⁰.

Четвертый вопрос: если изображения допустимы, то ради че­го? Как обращаться с ними? Как можно их использовать в рели­гиозной деятельности?

Проще всего протестантское сознание согласится с внебогослужебным, внекультовым использованием религиозных изо­бражений.

Самим Христом слово "икона" употребляется без всякого не­гативного оттенка: "Чье это изображение (εΐκών)?" (Мф. 22, 20). С этого Спаситель начинает ответ на вопрос о подати кесарю¹⁰¹. Значит, Христос использовал изображение для разъяснения Своей мысли. По образу этого действия Спасителя, в истории христианского искусства первое назначение религиозной живо­писи и было именно миссионерским, педагогическим. Икону называли "Библией для неграмотных". И поныне даже у протес­тантов "Детские Библии" делаются с картинками, а для первич­ной проповеди о Христе спокойно используются видео- и слайд-фильмы о библейских событиях.

...Раздражение, которое вызывают у протестантов наши ико­ны, просто необъяснимо ни с точки зрения христианского бого­словия, ни с точки зрения христианской этики. Это раздражение — страсть, духовная болезнь. Ее надо сознательно и целеустрем­ленно преодолевать в себе. И в качестве первого шага я предло­жил бы протестантам отнестись к православным как к детям. Дети нуждаются в картинках? Ну, вот и православные тоже чув­ствуют себя теплее, спокойнее в окружении священных картин. Если протестантам угодно, пусть они считают православных детьми, "немощными в вере", привычки которых, по завету ап. Павла, надо принимать "без споров о мнениях" (Рим. 14, 1). И протестант, обличающий православную старушку в том, что она "кланяется идолам", по правде, не умнее того, кто вырывал бы из рук ребенка книжку с картинками.

Но здесь возникает следующий, пятый вопрос. Если бы пра­вославные лишь проповедовали с помощью картинок, протестан­ты с этим примирились бы. Но допустимо ли использовать изо­бражения при молитве?

Вновь напомню, что храмовые изображения херувимов при­сутствовали при молитве людей. Но обращали ли люди внима­ние на херувимов при совершении своих молитв? Учитывали ли древние израильтяне наличие изображений при своих богослу­жениях? Пока лишь заметим, что херувимы находились прямо перед глазами молящихся во время их поклонения Богу. Херу­вимы на ковчеге были скрыты от взоров завесой. Но на самой завесе были также вышиты херувимы! "Скинию же сделай из десяти покрывал крученого виссона и из голубой, пурпуровой и червленой шерсти, и херувимов сделай на них искусною рабо­тою" (Исх. 26, 1).

Изображения напоминают о Боге и тем самым побуждают к молитве. VII Вселенский собор, объясняя иконопочитание, опре­делил, что изображения должны быть везде — дабы чаще чело­век вспоминал о Спасителе и чаще мог молитвенно воздыхать. Так и сегодня человек, проходя мимо храма, хоть и не зайдет в него, но хоть секундно, издалека молвит: "Господи, помоги!"... Чем больше будет поводов к таким молитовкам — тем лучше.

Хоть и можно молиться всюду — но для того, чтобы пробу­дить молитвенное чувство — Господь дал Израилю храм и свя­той город Иерусалим. Хоть и можно молиться всегда — но как время особой молитвы были выделены праздники и субботы. Иерусалим, Храм, Закон побуждали к молитве и к поклонению Богу — поэтому и сами были предметами религиозного почита­ния евреев: "Поклонюсь святому храму Твоему" (Пс. 5,8); "Услышь голос молений моих, когда я взываю к Тебе, когда под­нимаю руки мои к святому храму Твоему" (Пс. 27, 2). По логике протестантов Псалмопевец здесь просто явно нарушает заповедь "Богу одному поклоняйся". В другой раз он опять признается, как кажется, в том же грехе: "как люблю я закон Твой" (Пс. 118, 97). Как смеет он религиозно любить что-то, помимо Бога? А Исайя говорит: "И на закон Его будут уповать" (Ис. 42, 4). Не язычник ли Исайя, раз уповает на Закон Божий, а не на Бога?

Зачем нужно при молитве обращаться к Иерусалиму и хра­му? (3 Цар. 8, 48), — можно было бы задать вопрос древним ев­реям, так же как и сегодняшим православным ("Зачем молиться, повернувшись к иконам?"). Человек может не чувствовать лич­ной потребности в том, чтобы его молитва сопровождалась внешними проявлениями чувства благоговения. Но по крайней мере нельзя не признать, что молитва православных перед види­мыми святынями (иконами) не есть практика, неизвестная Биб­лии.

К тому же "молиться в присутствии" или даже "молиться, обратившись" к изображению все же не значит религиозно почи­тать изображение. Следовательно, настала пора задать шестой вопрос: Допустимо ли оказывать знаки почтения перед изобра­жениями?

Вновь вспомним, что изображения херувимов были вытканы на покрывалах, которыми был занавешен ковчег. И вот перед этими изображениями совершались точно те же культовые дей­ствия, что и в православных храмах перед ликами икон: возжи­гались светильники и лампады (Исх. 27, 20-21); совершалось каждение ("Сделай жертвенник <...> пред завесою, которая пред ковчегом откровения <...> где Я буду открываться тебе. На нем Аарон будет курить благовонным курением <...> И сказал Гос­подь Моисею: возьми себе благовонных веществ <...> и сделай из них <...> состав, стертый, чистый, Святый <...> это будет свя­тыня великая" - Исх. 30, 1,6-7).

Перед рукотворными святынями, равно как и перед людьми Библии (которые также не есть Творец, но тварь) совершались поклоны: "Поклонюсь святому храму Твоему" (Пс. 5, 8). "Покло­няюсь пред святым храмом Твоим" (Пс. 137, 2). Поклонились братья Иосифу. "Верою Иаков, умирая, благословил каждого сы­на Иосифова и поклонился на верх жезла своего" (Евр. 11, 21). И Соломон кланялся своим гостям (3 Цар. 1, 47), и царю кланя­лись (53). Авраам поклонился перед народом (Быт. 23, 12). Ко­гда Петр входил, Корнилий встретил его и поклонился, пав к ногам его (Деян. 10, 25). Филадельфийской Церкви Господь го­ворит: "Я сделаю то, что они придут и поклонятся <тебе> и по­знают, что Я возлюбил тебя" (Откр. 3, 9).

Если каждый поклон понимать как проявление религиозного поклонения, подобающего лишь Творцу, то все эти люди Писа­ния тяжко согрешили. И протестант, кивком головы приветст­вующий своего собрата, также совершает греховное "поклоне­ние".

"Поклонение" как религиозное "самопосвящение" надо отли­чать от "поклона" как физического выражения почтения. Иначе, запрещая поклоны перед иконами, надо объявить войну покло­нам при встречах с людьми¹⁰².

Надо различать поклонение как всецелое посвящение жизни и поклонение как знак почитания, уважения, благоговения. Соб­ственно, это и было объяснено VII Вселенским собором: поклонение — только Богу; изображениям — только почитание. Для православного богословия сохраняет все свое значение заповедь "Богу твоему одному поклоняйся и Ему одному служи". "Сами себе и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим", и при этом будем почитать те знаки, что в земном странствии на­поминают нам об этом нашем жизненном призвании.

И здесь встает седьмой вопрос: Можно ли думать, что покло­нение, совершаемое перед образом, приемлется Богом?

Здесь я хотел бы напомнить протестантам то место, которое они более всего любят цитировать при обличении иконопочита­ния: "Бога никто никогда не видел" (1 Ин. 4, 12). Понимают ли они всю серьезность такого утверждения? Ведь это означает, что все пророки Ветхого Завета никогда не видели Бога. Значит ли это, что они вообще ничего не видели? — Нет. Весьма настойчи­во Писание утверждает, что Пророки имели именно "видения", а не только "слышания". Кого же они видели, если Бога они не видели? Кроме того — как совместить утверждение ап. Иоанна "Бога не видел никто никогда" (Ин. 1, 18) с многочисленными видениями Авраама и Моисея? Бога они не могли видеть. А ви­дели — Сына. Для понимания этого надо иметь в виду, что апо­столы (и в целом раннехристианская литература) нередко упот­ребляют слово "Бог", говоря об Отце. Так вот — Отца никто из праведников Ветхого Завета не видел (как и Нового, кстати го­воря). Они видели Сына, который есть ... "образ ипостаси" Отца (Евр. 1, 3).

Значит, все поклонения Богу в Библии и в христианском ми­ре — это поклонение через образ: незримому Отцу через явлен­ного Сына.

Сыном (Логосом) был создан мир. Сыном был дан Ветхий закон. Сын искупил человечество Своим воплощением, страда­ниями и воскресением. Сыном же будет совершен последний Суд в конце мироздания.

Второй тезис предыдущего абзаца нуждается в пояснении. От Иоахима Флорского до Бердяева идет вроде бы красивая идея о том, что Ветхий Завет — это эпоха откровения Отца; Новый За­вет — это откровение Сына, а теперь настает эра третьего Завета — эра откровения Духа. Схема красивая. Но с Писанием несовместимая. В том-то и дело, что Ветхий Завет — это также время откровения Сына. Чтобы это было ясно, попробуем уяснить ста­тус Того, Кто называется в Ветхом Завете Иеговой.

"Явился ему <Моисею> Ангел Господень в пламени горяще­го тернового куста. Моисей, увидев, дивился видению; а когда подходил посмотреть, был к нему глас Господень: Я Бог отцов твоих <...> Сего Моисея <...> Бог чрез Ангела, явившегося ему в терновом кусте, послал начальником и избавителем" (Деян. 7, 30-35). Но именно Тот, Кто говорил из тернового куста, и назвал Себя Иеговой: "Господь увидел, что он <Моисей> идет смотреть, и воззвал к нему Бог из среды куста, и сказал" (Исх. 3, 4)!

Согласно Павлу, Моисей общался с "Ангелом, говорившим ему на горе Синае..." (Деян. 7, 30-36). Однако Моисей на Синае говорил с Богом: "Моисей взошел к Богу на гору, и воззвал к не­му Господь с горы" (Исх. 19, 3).

Ветхий Завет ясно говорит, что Закон дан Моисею прямо Бо­гом. А апостол Павел настаивает: Закон "преподан через Ангелов, рукою посредника" (Гал 3, 19).

Однако, и в самом Ветхом Завете немало таких мест, где Ан­гел оказывается Богом, Иеговой: "Ангел Божий сказал мне во сне: Иаков <...> Я Бог явившийся тебе в Вефиле" (Быт. 31, 11-13).

"И Ангел Божий <...> воззвал к Агари и сказал ей <...> Бог услышал глас отрока <...> встань, ибо Я произведу от него вели­кий народ" (Быт. 21, 17-18). Так кто же произвел народ от Из­маила? Кто этот "Я"? Тем более, что в следующем стихе говорит­ся, что именно "Бог" помог Агари. "Бог же сказал Аврааму <...> И о Измаиле Я услышал тебя: вот, Я благословлю его, и возращу его, и <...> произведу от него великий народ" (Быт. 17, 19-20).

"Сказал ей Ангел Господень: вот, ты беременна, и родишь сы­на, и наречешь имя ему Измаил <...> И нарекла Агарь Господа, Который говорил к ней, сим именем: Ты Бог видящий меня" (Быт. 16, 11,13).

Вот Авраам готовится принести в жертву Исаака: "Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: Авраам <...> не подни­май руки твоей на отрока <...> ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, дляМеня" (Быт. 22, 11-12). Но ведь Авраам вроде совсем не Ангелу приносил жертву, а Богу, как ему тут же и было подтверждено: "Мною клянусь, говорит Господь, что так как ты <...> не пожалел сына твоего <...> для Меня, то Я благословляя благословлю тебя" (Быт. 22, 16).

А с кем боролся Иаков? "Ты боролся с Богом", — сказано ему (Быт. 32, 28). Но пророк Осия знает нечто как будто иное: "Возмужав, боролся с Богом. Он боролся с Ангелом — и превоз­мог; плакал и умолял Его; в Вефиле Он нашел нас и там говорил с нами. А Господь есть Бог Саваоф; Сущий (Иегова) — имя Его" (Ос. 12, 3-5).

Кто есть Бог Иакова? Своего сына Иосифа Иаков напутству­ет такими словами: "Бог, пред Которым ходили отцы мои <...> Ангел, избавляющий меня от всякого зла, да благословит отро­ков сих" (Быт. 48, 15-16). Не сказано "да благословят", но "да благословит", — Бог опять оказывается тем же, что и Ангел.

Кто вывел Израиль из Египта? — Конечно, же Бог: "Так гово­рит Господь Бог Израилев: Я вывел вас из Египта" (Суд. 6, 8). Но вновь "пришел Ангел Господень из Галгала в Бохим <...> и сказал <...> Я вывел вас из Египта и ввел вас в землю" (Суд. 2,1).

Вот еще встреча, в которой Ангел превращается в Бога: "И явился ему <Гедеону> Ангел Господень и сказал ему: Господь с тобою, муж сильный <...> Господь, воззрев на него, сказал..." (Суд. 6, 12,14).

Еврейское слово maleax и греческое άγγελος не содержат в себе указания на некоего тварного духа, участника небесной ие­рархии в смысле позднейшей христианской ангелологии. Они значат просто "посланник, эмиссар". Эти слова могут прилагать­ся к людям, которые представляют интересы пославших их вла­дык. Поэтому именование кого-то ангелом не означает непремен­ную принадлежность к иерархии небесных тварных духов¹⁰³. Сам Сын Божий именуется у Исаии "Ангелом Великого Совета".

Христос есть Ангел по отношению к Отцу: "Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир" (Ин. 17, 18). Христос Сам есть апостол Отца, посланник Отца, Ангел Отца. Именно Слово От­ца, Ангел Иеговы называет Себя в Ветхом Завете "Богом Авраа­ма, Богом Исаака и Богом Иакова" наравне с Иеговой. И этот же Ангел стал человеком во Христе¹⁰⁴.

Отсюда два важных вывода. Один — для "Свидетелей Иего­вы". Если вы отказываетесь от Троицы, если вы считаете, что поклоняться надо Богу Иегове, но не стоит считать Богом Хри­ста — то вы оказываетесь в противоречии с Библией. Библия или позволяет считать, что Иегова есть Христос, а Христос есть Бог, или же придется считать, что и Христос не есть Бог, и Ие­гова также есть не более чем ангел. И быть "свидетелем Иеговы" означает быть всего лишь свидетелем Ангела.

Второй же вывод — для протестантов. Поклонение, которое оказывали люди Ветхого Завета, было обращено к "Малеах Ие­гова" - Ангелу-Сыну, который "есть образ (είκών) Бога невиди­мого" (2 Кор. 4, 4). Поклонение, оказываемое образу, принима­лось ли Отцом? "Авраам видел не естество Бога, но образ Бога, и падши поклонился", - поясняет преп. Иоанн Дамаскин¹⁰⁵. Бог принял это поклонение и вступил в Завет с Авраамом. Значит — Бог может принимать поклонение, совершаемое через Его обра­зы. Честь, оказываемая Христу, приемлется Отцом. Честь, ока­зываемая образу, восходит к первообразу.

И последний, восьмой вопрос, который осталось обсудить. Могут ли изображения быть священными и чудотворными?

Библия рассказывает нам и об этом. Для того, чтобы сделать все принадлежности скинии, и в том числе иконы херувимов, Бог исполнил Веселиила Духом Своим (см. Исх. 31, 1-11). Когда же скиния была готова, Моисей получил Божие повеление: "возьми елея помазания, и помажь скинию и все, что в ней, и освяти ее и все принадлежности ее, и будет свята" (Исх. 40, 9). В число же принадлежностей входят и изображения херувимов; следовательно, иконы херувимов святы и освящены.

Подобным образом и в православии считается, что иконопи­сание есть служение, требующее духовной собранности и благо­датного Богообщения. Подобным образом и в православии ико­ны освящаются, а не просто поставляются в храме.

И как в ветхозаветное время Бог действовал через изображе­ния ("Я буду открываться тебе <...> посреди двух херувимов" — Исх. 25, 22), так Он действует и поныне через иконы. "Когда я однажды отошел к пречистому образу Рождшей Тебя <...> Ты Сам, прежде чем я встал, стал видим мною внутри моего жалкого сердца, соделав его светом. И тогда я узнал, что я имею Тебя в себе познавательно", — говорит о своем духовном опыте преп. Симеон Новый Богослов¹⁰⁶.

О том, что Бог может творить чудеса через святые изображе­ния, Писание также говорит вполне очевидно. "И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил че­ловека, он, взглянув на медного змея, оставался жив" (Числ. 21, 9). На языке православного богословия здесь явно можно гово­рить о чудотворности священного изображения. Но если изо­бражение не Спасителя, а врага рода человеческого¹⁰⁷ могло дейст­вовать "от противного" — люди, смотревшие в лицо изображе­нию своего врага и обращавшиеся с просьбой о помощи к истин­ному Богу, исцелялись — то не тем ли более естественно ожи­дать помощи от изображения подлинного Спаса?¹⁰⁸.

Чудотворен был и ковчег с херувимами: можно вспомнить переход через Иордан — он расступился, когда его коснулись ноги священников, несших ковчег (см. Нав. 3, 15); можно вспомнить обнесение ковчега вокруг стен Иерихона (Нав. 6, 5-7).

Итак, почитание священных изображений — возможно. Ни­кто из пророков не укоряет иудеев за священные изображения, бывшие в храме. Пророки запрещают только делать изображе­ния "других богов". Но на каком же основании следует слова, обличающие изображения языческих богов, считать верными и по отношению к изображениям Христа? Надлежит "отличать священное от несвященного и нечистое от чистого" (Лев. 10, 10). Есть "скиния Давида" (см. Деян. 15, 16) и "скиния Молоха" (см. Деян. 7, 43); есть "чаша Господня" и "чаша бесовская", "трапеза Господня" и "трапеза бесовская" (см. 1 Кор. 10, 21). И если у язычников есть свои мистерии и свои "чаши" — из этого никак не следует, что христианам надо отказаться от Чаши Христовой. Из того факта, что у язычников есть свои священные книги (например, Веды), никак не следует, что нам надо отказаться от Библии. Также и наличие языческих идолов (и отвержение их пророками) не есть аргумент против христианских изображений.

Критики православия выискивают сходство во внешнем, а не в сути. Да, язычники носят идолов на плечах — но и евреи носи­ли на плечах ковчег. Язычники возжигают светильники — но и евреи делали то же. Вопрос в том, кого чествуют. По внешнему же сходству можно доказать все, что угодно: можно отождест­вить людей и животных (есть ноги, есть вкушение пищи, есть время сна). Но сказать, что люди есть всего лишь животные, бы­ло бы слишком поспешно. Говорить, что православные есть те же язычники — просто неумно.

Нельзя поклоняться твари вместо Творца. Суть заповеди в запрете представлять истинного Бога по образу языческих бож­ков. Этого православные и не делают. Другой смысл библейской заповеди — в предостережении от обожествления изделий чело­веческих рук. Этот смысл заповедью формулируется так: "не по­клоняйся им и не служи им". Изображение не должно воспри­ниматься в качестве Бога — это верно. В частности, человек дол­жен помнить, что тот образ Бога, который он имеет в своем уме, не есть Сам Бог. Можно не иметь икон и быть идолопоклонни­ком — ибо кумир будет всажден в сердце человека. Можно спутать реальность текста Писания и реальность Того Бога, о Кото­ром оно говорит. Надо уметь отличать Бога от Его тварных обра­зов. "Подлинно суетны по природе все люди, у которых не было ведения о Боге, которые из видимых совершенств не могли по­знать Сущего и, взирая на дела, не познали Виновника, а почи­тали за богов, правящих миром, или огонь, или ветер, или дви­жущийся воздух, или звездный круг, или бурную воду, или не­бесные светила. Если, пленяясь их красотою, они почитали их за богов, то должны были бы познать, сколько лучше их Господь, ибо Он, Виновник красоты, создал их" (Прем. 13, 1-3). Вот опре­деление язычества. Язычество и идолопоклонство — это забвение Творца за красотой твари. Можно ли сказать, что у протестантов больше "ведения о Боге", чем у православных? Можно ли ска­зать, что православные забыли Бога и не умеют отличить Бога от иконы?

Нам скажут: ваши прихожане не знают того богословия, ко­торое вы нам изложили, и понимают иконы вполне по-язычески. Но во-первых, давайте сравнивать конфессиональные позиции по нашим учениям, а не по грехам тех или иных прихожан. А во-вторых, подойдите в храме к любой бабушке, ставящей свечку у иконы, и спросите ее: от чего она ожидает помощи? От доски, повешенной на стену, или от Того, Чей Лик написан на этой доске? Божией Матери молится эта старушка у иконы, или она просит: "святая икона, помоги мне!"? И даже если удастся найти такую прихожанку, что неверно понимает православные прин­ципы иконопочитания — это все равно не повод для запрета икон. Может, и можно в православном мире встретить людей, которые относятся к иконе как к кумиру — но разве в мире про­тестантском нет людей, которые Библию превратили в предмет своего профессионального изучения, а Живого Бога забыли? Люди злоупотребляют языком — неужели его нужно вырвать у всех? Значит, не выбрасывать иконы надо, а разъяснять право­славное богословие, православные принципы отношения к свя­щенным изображениям.

Протестанты же, даже признавая, что в богословии правосла­вия достаточно обосновывается почитание икон, свой последний аргумент находят в крайностях народного благочестия: "Наиболее просвещенные христиане отдавали себе отчет в том, что они поклоняются не самой иконе, а Тому, Кто на ней изо­бражен, но подавляющее большинство простого народа такой разницы не делало и превратило иконопочитание в идолопо­клонство"¹⁰⁹. На этом основании, однако, можно запретить и чте­ние Библии, особенно Ветхого Завета. Иеговисты извращают Писание — неужели нужно уничтожить Библию? Ошибки лю­дей — повод не для запретов, а для разъяснений.

Нам скажут: но Христос нигде не велел писать иконы. Но во-первых, замечу, что в Евангелии нет и запрета писать изображе­ния Спасителя. Апостольский собор в Иерусалиме, обсуждая во­прос о том, что из израильского религиозного закона должен ис­полнять не-еврей, принявший Новый Завет, оставил в силе лишь три установления: "Угодно Святому Духу и нам не возла­гать на вас никакого бремени <...> кроме сего необходимого: воз­держиваться от идоложертвенного и крови, и удавленины, и блу­да, и не делать другим того, чего себе не хотите" (Деян. 15, 28-29). Предупреждение о неизобразимости Бога не было подтвер­ждено апостолами; после того, как Неизобразимый стал види­мым и Бестелесный воплотился, настаивание на этой заповеди было бы странным.

Во-вторых, если некое действие не предписано прямо в Пи­сании, из этого еще не следует, что оно греховно. В конце концов Христос "нигде не повелел апостолам начертать даже краткое слово, однако его образ начертан апостолами и сохраняется до настоящего времени" (преп. Феодор Студит¹¹⁰). Христос не велел писать Евангелия — но это не повод для их отмены как "неевангельского установления". Кроме того, нигде в Новом За­вете не сказано, что надо читать Евангелия. Когда Христос по­велевает "исследовать Писания" (см. Ин. 5, 39) - Он говорит о ветхозаветных книгах (новозаветных еще просто не существова­ло). Нигде Павел не пишет: "включите мои послания в состав Библии!". На каком основании христиане включили апостоль­ские книги и письма в библейский канон и даже поставили письма апостолов выше книг древних пророков? Так что у про­тестантов не больше оснований для новозаветных штудий (для причисления к Писанию книг Нового Завета), чем у православ­ных — для почитания икон. Говорите, что нет повеления делать иконы Христа? — Так ведь и нет повелений вешать таблички с надписью "Бог есть любовь".

Нам скажут: ваши примеры были взяты из Ветхого Завета, а мы живем в Новом - и что нам до тех древних херувимов. Ну, во-первых, не мы достали Ветхий Завет для того, чтобы говорить об иконах. Протестанты обратились к ветхозаветным заповедям для спора с нами. В Новом Завете нет ни строчки, запрещающей изображения Христа. Протестанты же решили пристегнуть к де­лу ветхозаветные запреты на все вообще изображения. Поэтому и мы пустились в странствия по ветхозаветным страницам. Про­тестанты сами выбрали поле для дискуссии — Ветхозаветные установления. И проиграли на нем же. Так что теперь не жалуй­тесь, что-де поле не то.

А если перенести разговор в область новозаветных текстов, то здесь я сам подскажу: есть в Новом Завете одно место, где употребление слова είκων носит явно негативный оттенок: "Сде­лали образ (εικόνα) зверя <...> И дано ему было вложить дух в образ (εΐκόνι) зверя" (Откр. 13, 14-15).

Но даже если отождествить греч. είκων и русск. икона, то и тогда этот текст будет говорить скорее в пользу иконопочитания. Ведь если и небожественным духовным силам, богоборческим духам удается сообщать свою силу своим образам — то неужели же Бог не силен сообщать толику Своей благодати Своим ико­нам?

Кроме того — само упоминание лжеиконы в Апокалипсисе есть пророчество о том, что у христиан вплоть до времен Анти­христа будут в употреблении иконы. Тот зверь выйдет из бездны ради того, чтобы прельстить не просто язычников, но "если воз­можно, и избранных". Как же сможет его чудотворное изображе­ние повлиять на христиан, если у христиан не будет вообще ни­каких изображений? Если к концу времен все христиане будут баптистами — то их никакими изображениями, даже самыми чу­дотворными, не проймешь. Если же силы зла пускаются на такую уловку, значит среди христиан (твердых, до последнего вер­ных христиан) будут такие, в сознании которых будет жить бла­гоговейное почитание чудотворных икон Христа.

Представьте, что во время раскопок нашли некую фальшивую монету. Можно ли на основании этого утверждать, что никакого монетного денежного обращения в этой культуре вообще не было? Скорее наоборот — если есть фальшивая монета, значит, в упот­реблении были и настоящие деньги. Также и то, что во время ан­тихриста будет "образ зверя", означает, что для христиан будут привычны иконы, и этот естественный порядок вещей будет из­вращен антихристом. Но, значит, естественное почитание икон будет сохраняться и до конца истории, следовательно, православ­ные христиане будут пребывать до конца времен.

Нам скажут: Христа нельзя изображать в Его воскресшей плоти ("Где тот художник, который смог бы изобразить Христа воскресшего, Христа прославленного? Прочтите первую главу Откровения Иоанна Богослова, и вы увидите, что изобразить Христа во всей Его небесной славе так же немыслимо, как не­мыслимо изобразить Самого Бога, нетленного, непостижимого. Изображать Христа в Его земном уничижении — неразумно"¹¹¹). Но ведь однажды Мария Магдалина приняла воскресшего Хри­ста за обычного садовника. И когда Фома влагал персты свои в рану Христа, Тот вряд ли имел тот вид, что был показан Иоанну в Откровении. Да и Павел пишет, что он не желает знать ничего, кроме "Христа распятого". Христос воскрес в той же плоти, ко­торую принял от Марии. Она стала более светоносной — да. Ну, так и православная икона с ее золотым фоном и отсутствием те­ней более насыщена светом, чем обычная картина. Христос не постыдился прийти во плоти — почему же христиане должны стыдиться плоти своего Бога? Высшая слава Спасителя — в Его любовном смирении, в самоумалении Творца ради Его творений. И лобзая икону плоти Христовой — мы лобзаем смирение Сына и любовь Того, Кто "так возлюбил мир..."¹¹².

Нам скажут: Бог есть Дух, и поклоняться Ему нужно духов­но, ибо "Бог не требует служения рук человеческих". А право­славные чем молятся, предстоя иконе? Духом или глазами? Что значит "духовное поклонение"? Пусть протестанты его опишут — и попробуют указать такие его движения, свойства, проявления, которые были бы незнакомы православным! Смешно же, когда, нападая на православное крестное знамение, протестанты гово­рят нам, что при молитве не нужно "служение рук человече­ских", — и при этом сами еще более активно и неистово исполь­зуют руки в своих собственных молитвах (и воздевая их, и по­трясая ими, и жестикулируя в своих молитвах, песнях и пропо­ведях). Икона хотя бы тем помогает духовному сосредоточению в молитве, что она как бы блокирует собою поток многообразных зрительных ощущений, непрестанно идущий к нам совне.

Нам скажут: но ведь есть же в православии культ "чудотвор­ных икон" — значит, вы все же признаете, что именно икона, именно доска может творить чудеса! Используя такой аргумент, протестанты принимают обиходное выражение за вероучительный тезис. Православное богословие настаивает, что Бог — Один "творяй чудеса". Но Господь не навязывается Своим чудом неве­рующим, а являет Свои дела тем, кто обращен к Нему. Молитва пред иконой есть один из знаков такого молитвенного обраще­ния человека ко Творцу. Икона помогла человеку собрать и из­лить своё молитвенное чувство и своё прошение перед иконным ликом. Прошение было обращено к личности Того, Кто изобра­жен на иконе ("глазами взирая на образ, умом восходим к перво­образу"). И в ответ на эту молитвенную настойчивость Господь творит чудо, ниспосылает Свою благодать, обновляющее и хра­нящее действие которой человек ощущает в сердце и в жизни.

Но если свое сердце он раскрыл Богу перед иконой, то и ток благодати он ощущает как исходящий через тот дорогой Лик, перед Которым он собрался в молитвенном усилии. Бог творит чудо Сам, Он и только Он является источником благодатной энергии, но проявляет себя эта чудотворящая энергия Промыслителя через те или иные земные реалии и обстоятельства (через иконы и святую воду, мощи святого и слово духовника, еван­гельскую страничку и знамения природы и истории). Откуда свет в комнате? — Из окна. Является ли окно источником света для комнаты? — И да, и нет. Не окно производит свет, не окон­ное стекло создает свет, но через это окно и через это стекло свет, возникший за пределами комнаты, вливается в нее. Икона (как и Евангелие) и есть такое окошко. То, через посредство чего Господь обращает сердце человека к Себе и через что Он подает Свой свет, становится дорого для обращенного сердца и? потому благоговейно почитается им как связанное с чудом, как "чудотворное".

Более сложный случай — чудотворения через иконы не Хри­ста, а, например, Богоматери или святых. Чудо у, скажем, Вла­димирской иконы Божией Матери богословски описывается так: Взирая на образ Богоматери, именуемый "Владимирским", чело­век просит Богоматерь походатайствовать у Её Сына о кровных нуждах своего сердца. Бог, единственно творящий истинные чу­деса, по молитвенному предстательству Своей Матери (вспом­ним, что первое чудо Христа — в Кане Галилейской — произош­ло по просьбе Марии) в ответ на молитву, которая была совер­шена перед этой иконой Богородицы, являет Свою милость. Так что в собственном смысле слова "чудотворцем" является лишь Бог, а иконы — средство, через которое Он являет Свои дела.

Почему же люди говорят о "чудесах икон"? Это обычное со­кращение сложных формул в речи, и этого разговорного сокра­щения не гнушался Сам Господь. Вспомним Его повеление Мои­сею: "излей из серебра двух херувимов". Неужели херувимы мо­гут быть изготовлены человеческими руками? Нет, речь идет об изображениях херувимов. Наверное, вернее было бы сказать "изготовь изображения двух херувимов", а не просто "двух херу­вимов". Но Господь сказал, как сказал. Сказал так, как мы гово­рим. И в православном обиходе корректнее было бы говорить лишь "Владимирская икона Божией Матери", а не "Владимирс­кая Богоматерь". Корректнее было бы сказать: "Господь по мо­литвенному ходатайству Своей Матери, по Своему Промыслу и по молитвам русских людей через Владимирскую икону Божией Матери явил чудо, защитившее Москву от разгрома ее татара­ми". Мы же говорим короче: "Владимирская Владычица оборо­нила Москву". Если кто хочет попрекнуть нас таким словоупот­реблением — пусть заодно вырвет и библейскую страничку об "изготовлении херувимов", и издает законы, запрещающие то присущее всем языкам свойство сокращать, сворачивать фразы, которое неразрывно связано с человеческим способом мыслить и понимать.

Нам скажут: но ведь можно же молиться без икон! И здесь я, наконец, соглашусь: верно, можно. Но заметьте только, к чему подошел наш диалог с протестантом. Он начался с нападок про­тестанта на то, что у православных есть иконы. А кончается просьбой: "Ну хорошо, вы молитесь, как хотите, но хоть нам-то разрешите молится без икон: не привыкли мы к ним!".

И православный может молиться без икон. Женщина, во времена гонений сосланная под гласный надзор с запрещением не только посещать храм, но и просто молиться, делала себе крест из двух соломинок, переплетенных травинкой. Это был весь ее иконостас. При появлении соглядатаев (а к ней заходили часто) крест сжимался в ладони.

Без икон можно молиться. Просто икона помогает молиться. И помогает отнюдь не только на начальной, "детской" стадии. Чем взрослее человек в своей духовной жизни — тем больше он ценит каноническую, истинную православную икону. Начав с детских раскрасок и ярко-сентиментального "католического" китча, он научается ценить творения великих иконописцев Ви­зантии и древней Руси. И ценить не их художественность, но их молитвенность. Вот парадокс, осмысление которого выходит за рамки этой статьи, но который стоит наметить: вершины право­славной иконописи создавались исихастами — делателями без­молвной, умной молитвы. Хорошая каноническая православная икона более всего ценится монахами, то есть те, кто умеет мо­литься в своем сердце, без всяких внешних жестов и слов, те, кто предельно скуп во внешних выражениях эмоций и предельно строг в вере — они-то и ценят подлинную икону, они-то ее и творят.

Протестанты в молитве не используют иконы. Значит, их суждение в этом вопросе просто неавторитетно: не стоит судить о том, чего сам не пережил. Протестанты часто (и верно) гово­рят, что у атеиста просто нет надлежащего опыта Встречи, чтобы выносить суждения о бытии или небытии Бога, о правоте или неправоте Евангелия. Этот же аргумент православный может обратить к протестантам: отсутствие у вас опыта молитвенного общения со святыми и Божией Матерью, отсутствие у вас опыта литургической православной молитвы не есть достаточное усло­вие для того, чтобы обвинить православных в надуманности их молитвенной практики.

Да, практика — критерий истины. Чудотворения чрез иконы и по заступничеству Святых есть факт, многократно и обильно подтвержденный во всей церковной истории. Через эти чудеса люди обращались к евангельской вере, в них пробуждались по­каяние и радость о Христе-Спасителе. Если этот многовековой опыт не вмещается в рамки баптистских богословских теорий — тем хуже для этих теорий. Я же приведу сейчас лишь одно сви­детельство о том, что икона — помощница в молитве: "Молиться без икон трудно. Икона собирает в себе внимание молитвы, как увеличительное стекло собирает рассеянные лучи в одно обжи­гающее пятно"¹¹³. А что именно есть такого в иконе и в ее языке, что помогает молитве — разговор особый¹¹⁴.

Икона сопутствует Церкви в течение всей ее истории, а от­нюдь не начиная с VII Собора. Всем известно, например, что итальянские города Помпея и Геркуланум погибли в 79 году. Даже по протестантским меркам это еще время апостольской, неискаженной Церкви. Не все апостолы к этому году уже ушли из нашего мира. Так вот, при раскопках в этом засыпанном пеп­лом городе были найдены стенные росписи на библейские сюже­ты и изображения креста¹¹⁵. Находки следов христианского при­сутствия в Геркулануме тем интереснее, что, как известно (Деян. 28, 13), ап. Павел проповедовал в Путеоле, в 10 км от Помпеи. С противоположного края Римской империи — катакомбы Дура-Европос в Междуречье — от II века до нас дошли другие фрески катакомбных христиан (кстати, с изображением Девы Марии)¹¹⁶. Икона вошла в жизнь Церкви как-то естественно, без официаль­ных решений и без трактатов, доказывающих ее возможность. Знаменитый византолог Андрей Грабарь специально отмечал этот поразительный факт: с каждым десятилетием от II до VI века умножается число дошедших до нас памятников раннехри­стианского искусства, а в письменности следов иконопочитания практически нет. Иногда раздаются голоса иконоборческого со­держания (у Климента (Строматы. 6, 16, 377), Евсевия (Послание Константине), Епифания (Панарий. 27, 6, 10) и на Эльвирском соборе). Но нет текстов, объясняющих и предписывающих иконо­почитание. "Складывается такое ощущение, — пишет А. Грабарь, — что утверждение иконопочитателей не нуждалось в адвокатах, которые занялись бы обоснованием изображений"¹¹⁷.

Упоминания об иконопочитании в литературе той поры — были (у бл. Августина, свт. Григория Нисского и др.). И лишь когда императорская власть сделала своей политикой иконобор­чество, церковный разум дал систематическое объяснение ико­нопочитанию. VII Собор именно объяснил иконопочитание, а не ввел его в практику. И он не просто "приказал путем специаль­ного канона поклоняться иконам, без надлежащего объяснения, почему это необходимо", как это кажется баптистским агитато­рам¹¹⁸.  Собор именно объяснил, обосновал  иконопочитание  — и причем сделал это в контексте не обряда, но увязав осмысле­ние иконы с самой сутью христианства как возвещения о Слове, ставшем плотью.

Итак, православные не просто "кланяются иконам", позабыв библейскую заповедь. Мы вполне осознаем свои действия. Вновь и вновь церковное богословие напоминает и самим православ­ным, и нашим критикам о православных принципах иконопочи­тания. Лишь невежественностью можно объяснить уверение бап­тиста П. И. Рогозина, будто "утверждая иконопочитание на ка­ноне, церковь больше не занимается этим вопросом ни в церков­ных определениях, ни в богословии, а поэтому возврат к истине для церкви труден и нежелателен"¹¹⁹. Рогозин жил вне Советского Союза, и если бы у него было хоть какое-то уважение  к  крити­куемому им предмету (то есть к Православной Церкви) — он без труда мог бы найти книги о. Сергия Булгакова, о. Павла Фло­ренского, Е. Трубецкого, Л. Успенского, А. Грабаря, В. Лосского — авторов наиболее известных книг нашего столетия, посвящен­ных богословию иконы. Рогозин пишет, что всякая полемика в этом вопросе "и тяжела, и рискованна, и невыгодна". Верно. Но тяжелой и рискованной она каждый раз оказывается для протес­танта, а не для богословски образованного православного.

Протестант более непредвзятый и образованный, нежели Ро­гозин, при знакомстве с православным богословием иконы ско­рее повторит слова блаженного Августина, который так описы­вал в "Исповеди" свои переживания в тот момент, когда он по­нял, что его прежние нападки на Церковь безосновательны: "Я покраснел от стыда и обрадовался, что столько лет лаял не на Православную Церковь, а на выдумки плотского воображения. Я был дерзким нечестивцем: я должен был спрашивать и учиться, а я обвинял и утверждал... Учит ли Церковь Твоя истине, я еще не знал, но уже видел, что она учит не тому, за что я осыпал ее тяжкими обвинениями".

В заключение же разговора об иконе я хочу высказать одно свое предположение, адресованное скорее православным, чем протестантам. Мне представляется, что протестанты не подпада­ют под анафему VII Вселенского Собора.

Да, они не почитают изображения и формально к ним можно отнести прещение Собора: "Веруя во Единого Бога, в Троице воспеваемого, мы с любовию принимаем честные иконы. Посту­пающие иначе да будут анафема!"¹²⁰. Но дело в том, что для Собо­ра это не был обрядовый спор. Аргументация тех иконоборцев была "христологическая". Их теория предполагала, что человече­ская природа Христа настолько растворилась в Божественной Его природе, что изображать Христа уже невозможно. "Чему вы кланяетесь?" — выпытывали у православных иконоборцы. Боже­ству Христову? Но оно — неизобразимо, и, значит, ваши картин­ки не достигают цели. Или вы кланяетесь Его человечеству — но тогда вы поклоняетесь чему-то, что не есть Бог, и вы, во-первых, язычники, а, во-вторых, Несториане, разделяющие Христа на две части¹²¹.

Православные же отвечали: мы не кланяемся ни тому, ни другому. Мы кланяемся Единой Богочеловеческой Личности Христа. В молитве мы обращаемся не к "чему", а к "Кому", к Личности, к Живому и Личному Богу, а не к безличной природе. И в той мере, в какой икона помогает нам обращаться к Лично­сти Богочеловека — мы и приемлем ее. Что общего у портрета и человека? То, что при встрече с самим человеком и при взгляде на его портрет мы называем одно и тоже имя: "Это — Петр". Икона как образ едина с Первообразом в имени, в именовании Личности Того, Кто изображен на ней¹²². Поэтому, кстати, на ка­ноничной православной иконе обязательно должна присутство­вать надпись — имя изображенного. Итак, икона существует для молитвы и именно в молитве, которую человек обращает к Богу и в которой реализует свое духовное предназначение.

Те споры вокруг иконы затрагивали самые глубины христи­анского богомыслия, они касались вопроса о том, как соедини­лись божественное и человеческое начала во Христе. Собор по­казал, что аргументация иконоборцев ведет к ложному представ­лению о Христе, к ереси — и потому осудил их. До тех пор, пока вопрос о почитании икон не был теснейшим образом связан с вопросом о воплощении Бога во Христе — Церковь допускала разное отношение к иконам. Она не запрещала использовать об­раз для проповеди и для молитвы тем, кто от этого получал ду­ховную пользу, и она же не понуждала к этому тех христиан, ко­торые боялись, что языческие предрассудки в народе еще слиш­ком сильны, чтобы можно было безопасно предлагать художест­венные изображения священных событий.

Сегодня же протестанты в принципе придерживаются вполне православного учения о Христе и Троице (они, правда, сами не от­дают себе отчета в этом, ибо мало интересуются высоким богосло­вием и историей догматического развития Церкви). Поэтому наш спор об иконах стал "безопаснее" — это спор о понимании тех или иных текстов Писания (спор неизбежный и всегда присутствую­щий в христианском богословии) и об обряде. Мы не анафематствуем свт. Епифания Кипрского, который в IV столетии, за три ве­ка до VII Собора отвергал иконопочитание, ибо понимаем, что это была его частная позиция по вопросу, который тогда восприни­мался лишь как вопрос об образе благочестия (в фундаменталь­ном богословии свт. Епифаний был несомненно православен). Может быть, так же стоит относиться и к запальчиво-невежест­венному "иконоборчеству" современных баптистов. Может быть, к ним мы можем приложить слова Августина: "В главном — единст­во, во второстепенном — разнообразие и во всем любовь".

Не вопрос об иконе нас разделяет. Вопрос о Евхаристии. А это вопрос не об обряде. Это вопрос о Таинстве: не о символах и образах Христа, но о встрече с Ним Самим.

+   +   +

Вышеприведенные рассуждения понятны людям с уже сло­жившимся вкусом к библейским исследованиям. Они будут понятны протестантам. Но есть еще огромный круг людей, которые несколько со стороны присматриваются и к православию, и к протестантизму. Они уже слышали от какого-нибудь знакомого, оказавшегося в секте, расхожий протестантский аргумент о том, что "Бога никто никогда не видел", но он лишь убавил у них симпатии к православию и не прибавил интереса ни к протес­тантизму, ни к Библии.

К ним — особая речь со внебиблейской (внебиблейская не означает антибиблейская) аргументацией.

Протестантский тезис, настаивающий на буквальном испол­нении заповеди "не делай никакого изображения", гораздо силь­нее, чем кажется самим протестантам. Это тот случай, когда ради того, чтобы досадить соседу, сжигают собственный дом вместе со всем городом. Ведь буквальное толкование этой заповеди унич­тожает начисто и человеческую мысль, и весь мир культуры. Че­ловек живет в мире "икон", в мире образов. Мы видим лишь "вещи-для-нас", и нет у нас доступа в мир "вещей-в-себе". Мы познаем мир через наречение имен, и любое познание есть соз­дание некоего образа, представления о том или ином процессе, феномене, событии. Мы живем в мире образов, в мире отраже­ний, в зеркалах, повсюду расставленных нашей культурой. Слово —  это представление о некоем предмете (точнее, "слово — не об­раз предмета, а образ образа"¹²³, это есть образ, который рождается из нашего представления о некоем предмете и который призван передавать это представление). Я вижу другого человека — и фактически имею дело с тем образом этого человека, который есть в моем глазу, в моем уме и сердце (а когда я слышу его имя —  тот образ его, который сложился у меня и мне запомнился, возникает  в   моем  сознании).   Практически   каждый  человек (кроме юродивого) заботится о том, какое представление сло­жится о нем у окружающих, и даже человек, не читавший кни­жек Карнеги, стремится к созданию своего доброго образа.

Писатель создает образы своих персонажей. И если уж бук­вально понимать заповедь "не делай никакого образа", то, очевидно, и "образ Евгения Онегина" должен быть разрушен. Жи­вопись возможна не только краской. Есть живопись музыкой и живопись словом. Владимир Набоков в Берлине в 1927 г. напи­сал стихотворение, в котором несколькими заключительными словами набросан именно живописный образ:

Бывают ночи: только лягу, в Россию поплывет кровать; и вот ведут меня к оврагу, ведут к оврагу убивать. Проснусь, и в темноте, со стула, где спички и часы лежат, в глаза, как пристальное дуло, глядит горящий циферблат. Закрыв руками грудь и шею, — вот-вот сейчас пальнет в меня! — я взгляда отвести не смею от круга тусклого огня. Оцепенелого сознанья коснется тиканье часов, благополучного изгнанья я снова чувствую покров. Но, сердце, как бы ты хотело, чтоб это вправду было так: Россия, звезды, ночь расстрела и весь в черёмухе овраг!

Конечно, и Библия тоже есть икона. Просто образ Творца она передает не красками, а словами. Любая проповедь предлагает некоторый образ Бога, некоторое представление о Боге, для того, чтобы человек обратил свой сердечный взор к Самому Создате­лю. Но то же делает и икона. Не случайно преп. Иоанн Дама­скин, обосновывая почитание икон, напоминает о почитании священных книг: "Поклоняемся, почитая книги, благодаря кото­рым слушаем слово Его"¹²⁴. Более того, скиния Ветхого Завета

есть икона Нового Завета — "образ настоящего времени" (Евр. 9, 9), "тень будущих благ" (10, 1). События Священной истории иконичны.

Первым же иконописцем был Сам Бог. Его Сын — "образ ипостаси Его" (Евр. 1, 3). Бог же создал человека как Свой образ в мире (в греческом тексте — как икону). Тайну иконы раскры­вает такой литургический обряд, как каждение: в храме священ­ник при каждении кланяется и кадит и людям, и иконам. Это два вида образов. В человеке образ Божий есть личность, разум, способность к творчеству и свободе. Почитая в другом образ Бо­га, я почитаю его свободу и богосыновнее достоинство, те Дары, которые Господь дал моему брату. Я могу не видеть этих даров, могу с осуждением или презрением, с холодным равнодушием относиться — на уровне эмоций — к этому человеку. Но догмат напоминает моему разуму: в этом человеке, в каждом человеке не меньше глубины и тайны, чем в тебе самом. Почти же не его де­ла в мире, почти Божие дело в нем — образ, подаренный ему Бо­гом. Или если я поклонился при встрече человеку, я тоже со­вершил языческий обряд?

И значит, опять нам нужно вспомнить то, что сказал Седь­мой Собор об иконе: есть поклонение как всецелое служение — и оно надлежит только Богу, и есть поклонение как почитание, как воздание чести — и оно возможно по отношению к образу. Иначе вторая заповедь Моисея войдет в прямое противоречие с пятой: " Чти отца твоего и матерь твою". И в четвертой заповеди — "чти день субботний". Итак, все, что вышло из рук Бога и все, что на­поминает нам о Нем, достойно благодарения и почитания.

Можно ли, глядя на звезды, славить Творца? Можно ли, гла­зами взирая на земное, умом воспевать Небесное? У того же На­бокова есть строчка, которую православный может обратить к протестанту: "Позволь мне жить, искать Творца в творенье" ("Родине"). И природа может быть посредником в религиозном становлении человека, когда своей красотой и величием исторга­ет из его сердца молитву к Создателю.

И если человек творит себе памятные знаки, образы для того, чтобы чаще обращать свой ум к Единому Творцу — где же здесь язычество? Икона, как и мир, как и Писание, есть тварь, говоря­щая о Творце. Лишь для неверующего икона Рублева говорит о Рублеве; для верующего она прежде всего говорит о Христе: "так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного" (Мф. 5, 16). Вот: видят ваши дела, а прославят не вас, но Отца. Так что каждое доброе дело христианина также есть икона, являющая и про­славляющая Бога.

И Евангелие есть произведение человека, явившее нам образ Христа, только написанный не красками, а словами. Станет ли протестант держать Евангелие в непотребном месте? Будет ли он в страницы Библии заворачивать бутерброды, а саму Библию использовать в качестве подставки для каких-нибудь домашних нужд? И осудит ли он желание человека, который, прочитав Евангелие, от сердечной радости и благодарности поцелует доро­гую страницу? Почему же эти чувства нельзя проявить перед ликом Христа, написанным иным способом? Или критики пра­вославия всерьез считают, что мы кланяемся дереву и краскам? И ждем помощи не от Бога, а от деревянной доски?

В заключение приведу житейское сравнение. Муж, находясь долгое время вдали от дома, достает фотокарточку жены и целу­ет ее. Имеет ли право жена подозревать его в нечистой страсти к фотобумаге и в измене, и подавать на развод за этот жест своего мужа? Но зачем же Бога считать глупее ревнивой жены? Неу­жели протестанты всерьез уверены, что Христос прогневается на того, кто с любовью и с молитвой приложился к Его распятию?

Свой образ благочестия нельзя навязывать другим, но и по­дозревать в других худшее без всякой попытки понять мотивы их действия — это не что иное как фарисейство. Можно быть христианином и жить по Евангелию, не имея живописных изо­бражений (православные, молясь в лагерных бараках, где не бы­ло икон Христа, не переставали быть православными). Но с главной заповедью Евангелия — заповедью любви — трудно со­вместима практика обвинений других христиан в язычестве только за то, что они иным путем выражают свое благоговение перед Тем же Единым Господом.

МОЖНО ЛИ КРЕСТИТЬ ДЕТЕЙ?

ИКОНА В БИБЛИИ

ПОЧЕМУ СВЯЩЕННИКА ЗОВУТ "БАТЮШКОЙ"