Учебные Материалы >>
История Русской Церкви.
Глава: I. Иерархия и паства
В 1051 г., говорит древняя летопись, Ярослав поставил митрополитом Илариона, русина, в святой Софии, собрав епископов{1}. Что расположило самовластца поступить таким образом, неизвестно. Впрочем, нельзя отвергать сказания хотя и поздних летописей, что это совершилось вследствие несогласия нашего князя с византийским двором по случаю последней войны{2}. Правда, прошло уже более трех лет, как война окончилась миром, но еще свежа была память о том вероломстве, каким греки начали ее, и особенно о той жестокости, какою заключили: восемьсот русских пленных и во главе их любимый воевода Ярославов Вышата, которых греческий император повелел ослепить и потом, по заключении мира, отпустить в Россию, были живыми свидетелями этой жестокости{3}. И неудивительно, если Ярослав, желая прервать единственную нить своей зависимости от греческого императора, по воле которого, как известно, происходило вообще поставление митрополитов в Константинополе{4}, следовательно и нашего, решился избрать и поставить для России митрополита в Киеве. А может быть, Ярослав огорчен был тем, что из Греции по смерти митрополита нашего Феопемпта почему-то долго не присылали к нам нового архипастыря: подождав два-три года и не желая оставлять более отечественную Церковь без верховного пастыря, князь и повелел избрать его своим епископам{5}. Но ни в каком случае нельзя допустить мысли, будто к этому могло расположить русских сомнение о православии тогдашнего Константинопольского патриарха Михаила Керуллария, которого дерзкие легаты папы предали отлучению от Церкви{6}, потому что состязания Михаила с легатами и борьба с ними происходили в Константинополе уже в 1054 г., т. е. гораздо после избрания митрополита Илариона{7}.
Как смотреть на это избрание и поставление нашего митрополита? То и другое совершилось вполне законно, и летописец выразился, что сам «Бог князю вложи в сердце» поставить митрополитом Илариона{8}: по древним правилам Церкви избрать митрополита вообще предоставлено было не патриарху, а епископам области, для которой митрополит предназначался, для рукоположения же как всякого епископа, так и митрополита, если он еще не имел епископского сана, достаточно было в случае нужды даже трех или двух епископов области{9}. Правда, Константинопольскому патриарху дано было право Халкидонским Собором поставлять митрополитов, но только для трех областей греческих: Азийской, Понтийской и Фракийской,— и для иноплеменников, обитавших в этих областях или им сопредельных (правило 28). А Русь, в строгом смысле, не была сопредельною ни одной из означенных областей, и Халкидонский Собор даже не мог иметь ее в виду при начертании своего правила, потому что тогда ни Русь, ни Церковь Русская еще не существовали. Для соблюдения единства с Цареградскою Церковию оставалось только, по избрании и рукоположении Илариона в митрополиты, испросить ему благословение и утверждение от Цареградского патриарха, сделано было и это{10}. И в том же году, как поставлен был митрополит Иларион, или спустя немного прибыли к нам из Греции три певца со своими семействами, чтобы научить русских стройному демественному пению{11} — знак, что церковная связь с Константинополем у нас не прерывалась или, по крайней мере, возобновилась и избрание Илариона русскими епископами нимало не изменило отношения к нам Цареградского патриарха.
Обратимся теперь к самому Илариону. До посвящения в митрополиты он был старшим священником (пресвитером-старейшиною) при церкви святых апостолов в любимом селе великого князя Берестове и отличался необыкновенным просвещением и благочестием между современниками. Доказательством первого, равно как и высоких ораторских способностей Илариона, доныне служит известное уже нам его Слово о законе и благодати, вместе с Похвалою кагану нашему Владимиру и молитвою к Богу от лица земли Русской, написанное им еще в сане священника. Образец благочестия современники не могли не видеть в том, что Иларион, не ограничиваясь обыкновенным исполнением своих обязанностей, стремился к высшим духовным подвигам, часто удалялся из села Берестова на соседственную гору, где ныне Киево-Печерский монастырь, покрытую тогда великим лесом, ископал себе там небольшую пещеру в две сажени и предавался в ней уединенной молитве и богомыслию{12}. За эти-то, без сомнения, достоинства смиренный пресвитер по воле великого князя и избран Собором русских епископов прямо в митрополиты, приняв предварительно пострижение от преподобного Антония{13}. При посвящении своем Иларион, по обычаю церковному, составил и торжественно произнес исповедание веры, дошедшее до нас{14}. Но как потом он управлял Русскою Церковию в сане митрополита, летописи совершенно молчат. Знаем только, что он освятил храм святого Георгия, построенный в Киеве великим князем Ярославом{15}. Кажется, что и время управления Иларионова Церковию было очень непродолжительное: под 1054 г., описывая погребение великого князя Ярослава в Софийском соборе, летописи говорят только о попах и ни одна — о митрополите, а под 1055 г. новгородские летописцы упоминают уже о митрополите Киевском Ефреме, который производил суд над Новгородским епископом Лукою Жидятою: память об этом событии, непосредственно касавшемся Новгорода, могла верно сохраниться в местных сказаниях и записях{16}. Догадка, что под именем Ефрема скрывается митрополит Иларион, только в схиме, есть одна догадка, и мы не знаем, чтобы митрополиты наши принимали на себя схиму и переменяли свои имена до удаления своего на покой{17}. В Степенной книге и некоторых рукописях митрополит Иларион называется святым{18}, но ниоткуда не видно, чтобы он причтен был к лику святых самою Церковию{19}.
Столько же скудны известия и о преемниках Илариона на митрополитской кафедре. Это были:
Ефрем, который, как мы сказали, упоминается только в 1055 г.{[49*]}
Георгий. Он пришел к нам из Царяграда около 1062 г.{20}, в 1072 г. переносил мощи святых мучеников Бориса и Глеба в Вышгороде из прежней церкви в новую, в следующем году предпринимал путешествие в Грецию{21}, вероятно, по возвращении уже из путешествия, во время которого Церковь Русская подверглась было притязаниям папы Григория VII, написал «Стязанье с латиною», которое рассмотрим в своем месте; год кончины этого святителя в летописях не показан{22}.
Иоанн II поставлен митрополитом около 1077 г.{23}, упоминается в 1086 г. при заложении великим князем Всеволодом церкви святого Андрея в Андреевском монастыре, в 1086 г. торжественно погребал в Киеве князя Ярополка, в 1088 г. освящал церковь святого Михаила в Выдубицком монастыре, а в следующем — церковь святой Богородицы в Киево-Печерском монастыре и в том же году скончался. Этого первосвятителя современный летописец называет добрым и блаженным, свидетельствуя, что он был «муж, искусный в книгах и учении, милостив к убогим и вдовицам, ласков ко всякому, богатому и бедному, смирен, кроток и молчалив, обладал даром слова, утешал печальных святыми беседами и вообще был таков, какого и прежде не было на Руси, и после не будет»{24}. Памятниками просвещения его доныне остаются некоторые уцелевшие его сочинения.
Иоанн III, грек и скопец. Его привезла с собою из Греции в 1089 г. дочь великого князя Всеволода Анна, или Янка, путешествовавшая в Царьград по родственным связям своим с византийским двором (мать ее была дочь греческого императора Константина Мономаха). Новый митрополит был до того худ и дряхл, что показался народу мертвецом, не отличался ни умом, ни ученостию, ни даром слова, управлял Церковию всего один год{25}.
Святой Ефрем. О происхождении его преподобный Нестор не говорит, а говорит только, что еще в мире он был «каженик», или скопец, служил при дворе великого князя Изяслава и «бе зело любим князем, придержа у него вся», потом один из первых принял пострижение в пещере преподобного Антония и чрез несколько времени переселился в Константинополь, где и подвизался в какой-то неизвестной обители. Там списал он, по поручению преподобного Феодосия, устав Студийский и переслал к нему около 1063 г. Когда кафедра Переяславская сделалась праздною, Ефрем вызван был из Константинополя и хиротонисан на эту кафедру или, как выражается Нестор, «изведен бысть в страну сию и поставлен бысть митрополитом в городе Переяславли»{26}. Это случилось после 1072 г., потому что тогда был еще Переяславским епископом Петр, и прежде 1089 г., потому что под этим годом читаем в летописи Несторовой: «В се же лето священа бысть церкы св. Михаила переяславская Ефремом, митрополитом тоя церкы, юже бе создал велику сущю, бе бо преже в Переяславли митрополья». Таким образом, преподобный Нестор, который был современником Ефрему, два раза называет его митрополитом, но только митрополитом Переяславским, а не Киевским, и называет ради чести, ради того, что «был прежде Переяславль митрополья», а не потому, чтобы Ефрем был действительно митрополитом. Напротив, сам же Нестор свидетельствует, что в том же 1089 г., когда митрополит Ефрем освящал свою церковь в Переяславле, действительным митрополитом Киевским и всея России был Иоанн III, скончавшийся уже в следующем году, сам же Нестор называет потом (в 1091 г.) Ефрема только епископом Переяславским{27}. Достойно замечания, что и продолжатель Нестора, говоря о падении в 1123 г.{ [50*]} церкви, созданной в Переяславле Ефремом, называет его только епископом Переяславским, и святой Симон, епископ Владимирский, писавший около 1225 г., называет его также епископом Переяславским{28}. Был ли Ефрем митрополитом Киевским впоследствии или управлял ли русскою митрополиею хоть временно до прибытия нового митрополита по смерти Иоанна III, современный летописец не говорит. А свидетельствует только, что Ефрем построил в Переяславле еще две церкви, оградил его каменною стеною, украсил многими зданиями церковными и другими и, между прочим, соорудил в нем каменную баню, чего прежде в России не бывало{29}. Но некоторые из поздних летописей, неизвестно на каком основании, повествуют, что этот самый Ефрем-скопец, так украсивший Переяславль, был и митрополитом Киевским, что он не только в Переяславле, но и в своем городе Милитине и по иным своим митрополитским городам устроил безмездные больницы и бани для всех приходящих, чего прежде в Руси не бывало, а в Суздале создал и церковь святого Димитрия, которую наделил селами; что он в 1096 г. поставил в Новгороде епископа Никиту и за благочестие свое удостоился от Бога дара чудотворений как при жизни, так и по смерти{30}. Святые мощи этого Ефрема-евнуха покоятся в киевских пещерах, и память его празднуется Церковию 28 января. Древняя летопись называет его преблаженным, а последующие именуют чудотворным, дивным, многодобродетельным и святым мужем{31[51*]}.
Николай упоминается по имени только в 1097 г., когда по просьбе киевлян выходил вместе с вдовствующею супругою великого князя Всеволода к князьям, окружавшим Киев войском, и убедил их не производить
кровопролития, не губить Русской земли междоусобиями{32}. В другой раз упоминается в 1101 г., но только как митрополит, без имени{33}.
Никифор грек, родом из Суры Ликийской. Пришел к нам в 1104 г., декабря 6-го, а в 18-й день того же месяца посажен на стол. Этот митрополит известен своими посланиями, показывающими в нем пастыря просвещенного, попечительного о спасении душ и весьма ревностного к охранению православия. Скончался в апреле 1121 г.{34}
Никита грек. Пришел из Царяграда в 1122 г., скончался в 1126 г.{35} После него около пяти лет кафедра митрополии русской оставалась праздною.
Михаил II грек. Прибыл в Киев в 1130 или в 1131 г., а в 1145 г. возвратился в Грецию, где и скончался{36}.
Число епархий Русской Церкви в рассматриваемый нами период времени возросло до двенадцати с включением Киевской. Одни из них были известны еще прежде: Новгородская{37}, Ростовская{38}, Черниговская{39}, Белгородская{40}, Владимирская на Волыни{41}. Другие сделались известными во второй половине XI в.: Тмутараканская — около 1068 г.{42[52*]}, Переяславская — в 1072 г.{43} и Юрьевская на реке Роси — в том же году{44}. Третьи — в первой половине XII в.: Полоцкая — в 1105 г.{45}, Туровская — в 1114 г.{46} и Смоленская — в 1137 г.{47[53*]} Говорим: сделались известными, потому что все эти епархии под означенными годами только упоминаются мимоходом и, следовательно, предполагаются уже существовавшими, открытыми прежде. Об одной Смоленской ясно замечено, что она основана в 1137 г. по желанию смоленского князя Ростислава Мстиславича и что
прежде в Смоленске епископии не было{48}. Границы наших тогдашних епархий неизвестны, можно, впрочем, думать, судя по самому положению этих епархий, что они были неодинаковой величины. К числу самых больших принадлежали: Новгородская, обнимавшая собою весь север России, Ростовская — единственная на всем северо-востоке, Черниговская, простиравшаяся до Рязани{49}, Владимирская на Волыни, заключавшая в своих пределах всю Волынь. Меньшими епархиями были: находившиеся близ Киева Белгородская, Юрьевская и Переяславская, хотя к последней до 1137 г. причислялся и Смоленск{50}, также Тмутараканская, ограничивавшаяся только Тмутараканью с округом. Одна из этих епархий, именно Тмутараканская, по случаю разорения Тмутараканского княжества половцами к концу XI в. упразднилась; кафедра другой — Юрьевской по разорении Юрьева половцами в 1095 г. перемещена была на время в новый город Святополч, построенный великим князем Святополком на Витичевом холме при Днепре; но потом, когда Юрьев был возобновлен (1103), снова перенесена на прежнее место{51}. Иерархи, управлявшие тогдашними епархиями, назывались все епископами, разумеется кроме Киевского митрополита, и едва ли различались по степеням и внешним преимуществам своих кафедр{52[54*]}. Большая часть этих иерархов известны только по имени, а некоторые даже вовсе неизвестны. Замечательнейшие из них были:
Лука Жидята или Жирята, епископ Новгородский. Он первый из русских, как мы знаем, удостоился степени епископства (в 1036 г.), по воле великого князя Ярослава, и принадлежит к числу самых древних наших духовных писателей (его Поучение к братии). В его время и под его ближайшим надзором строился новгородский Софийский собор, который он и освятил в 1051 г. Будучи оклеветан слугою своим Дудиком (в 1055 г.) пред Киевским митрополитом Ефремом, Лука вызван был в Киев и содержался там три года, пока не обнаружилась его невинность, и клеветник не получил достойного воздаяния. Святитель снова приял свою власть в Новгороде (1058), но чрез несколько времени в другой раз отправился в Киев и на возвратном пути оттуда скончался на Копысах (15 октября 1059 или 1060 г.), тело его погребено в Новгороде за Софийскою церковию{53}. При уме образованном он отличался и святостию жизни: чрез пятьсот лет (в 1558 г.) обретены мощи его и перенесены в Софийский собор, где доселе местно чтится память его вместе с другими угодниками, там почивающими{54}.
Святой Никита, епископ Новгородский. Он был родом киевлянин и с юных лет вступил в Печерскую обитель. Стремясь к высшим подвигам, он вскоре решился сделаться затворником, несмотря на все внушения настоятеля о преждевременности такого многотрудного дела для молодого инока, и действительно подвергся в затворе горькому искушению. По внушению от дьявола, явившегося ему в образе ангела светла, Никита совершенно перестал молиться Богу, весь предался чтению книг ветхозаветных, начал принимать к себе приходящих, давать им советы, изрекать предсказания и чрез то приобретать себе суетную славу. Никто не был в состоянии состязаться с ним в знании книг Ветхого Завета, а Евангелия и прочих книг новозаветных он не только не читал, но никогда не хотел ни видеть, ни слышать. Совокупные молитвы отцов печерских, между которыми находились игумен Никон, Матвей прозорливец, Исаакий святой, Григорий чудотворец, Пимен постник и летописец Нестор, освободили несчастного инока от обаяний искусителя, и Никита, покинув затвор и внезапно лишившись всех знаний, которыми тщеславился, начал снова учиться в обители и грамоте, и иноческой жизни. На этот раз он пошел путем истинного смирения, воздержания и послушания и мало-помалу достиг того, что превзошел всех своею добродетелью. За высокую добродетель подвижник возведен был в сан епископа Новгородского (в 1096 г.) и в течение одиннадцати лет не переставал служить образцом благочестия для своей паствы. Господь удостоил своего угодника еще при жизни дара чудотворений: двукратно он спасал Новгород от бедствий — однажды своею молитвою свел дождь с небеси во время продолжительной засухи, в другой раз молитвою же остановил страшный пожар, истреблявший город{55}. Мощи святого Никиты открыты в 1558 г., спустя четыреста пятьдесят лет по смерти его, но его начали чтить в лике святых гораздо прежде{56}. При обретении мощей, которые открыто покоятся в новгородском Софийском соборе, самое облачение святителя найдено совершенно нетленным и доныне сохраняется как святыня в том же соборе{57}.
Святой Стефан, епископ Владимирский. Он возрос под непосредственным руководством преподобного Феодосия Печерского, служил при нем и был его учеником. Как искусный в пении и уставе церковном, он поставлен был доместиком и уставщиком обители, а как опытному в учении веры и духовной жизни, преподобный Феодосий поручал ему иногда поучать в церкви братию. При смерти своей великий игумен печерский, по единодушному избранию всей братии, утвердил Стефана быть его преемником, и, хотя впоследствии те же братия неизвестно за что лишили его игуменства и даже изгнали из обители, но Стефан, твердый в уповании на Бога, при пособии многих духовных своих чад построил себе новый монастырь на Клове, неподалеку от Печерского, соорудил в нем каменную церковь во имя Влахернской иконы Пресвятой Богородицы и не переставал возвышаться в подвигах благочестия. За святость жизни в 1091 г. рукоположен во епископа Владимиру Волынскому и скончался в 1094 г.{58}.
Святой Леонтий, епископ Ростовский. Он был, по выражению святого Симона, епископа Владимирского, первопрестольник — в том смысле, что первый из киево-печерских иноков возведен был на епископский престол, следовательно, возведен не позже 1051 г., когда удостоился епископского сана и второй из постриженников преподобного Антония — Иларион, митрополит Киевский{[55*]}. Прибыв в Ростов, Леонтий, хотя еще нашел в нем следы христианства после первых двух Ростовских епископов Федора и Илариона, которые, впрочем, вынуждены были удалиться из города от гонения язычников, и особенно после святого Авраамия Ростовского, успевшего крестить многих из них и даже основать близ города монастырь, но нашел также и глубокие следы язычества, почему прежде всего решился на подвиг апостольский. Чтобы успешнее достигнуть цели, святитель, благовествуя всем, но встречая упорное противление со стороны старцев и мужей, обратил особенное внимание на детей, собирал их в церковь, сам наставлял их в истинах спасительной веры и крестил. Закоренелые в язычестве родители тем с большим ожесточением устремлялись на него и подвергали его мучениям и побоям, но мученик Христов не ослабевал в своем труде, пока не просветил верою самых своих врагов. Однажды, когда они с оружием и дреколием собрались вокруг церкви, где он поучал детей, и положили между собою не только изгнать его из города, но и умертвить, Леонтий, облекшись во все святительские одежды, с крестом в руках и сопутствуемый освященным Собором также в полном облачении, явился пред ними, и язычники, пораженные чудным видением, поверглись все на землю, как бы мертвые. Леонтий простер к ним слово, исполненное духа и силы,— они уверовали во Христа и крестились. С того времени своим учением и чудесами Леонтий привлек ко Христу всех жителей Ростова, и хотя скончался в мире (прежде 1077 г.), но тем не менее заслужил венец мученический вслед за двумя варягами, пострадавшими у нас еще прежде за имя Христово. Мощи святителя обретены нетленными в 1164 г. и почивают в ростовской соборной церкви{59}.
Святой Исаия, епископ Ростовский. Родился в области Киевской; принял пострижение в Печерском монастыре во дни преподобных Антония и Феодосия, за высокие подвиги благочестия избран (в 1062 г.) во игумена устроенного великим князем Изяславом Дмитриевского монастыря, а потом (в 1077 г.) возведен на кафедру Ростовской епархии. Здесь ожидали святителя великие труды: в самом Ростове были христиане, большею частию только новопросвещенные, которых надлежало утверждать в вере и укреплять, а в пределах епархии Ростовской находилось еще весьма много язычников. И святой Исаия, ревностно назидая словом спасения жителей Ростова, обтекал прочие грады и веси областей Ростовской и Суздальской, неверных увещевал веровать во Святую Троицу и крестил, а верных убеждал быть твердыми и непоколебимыми в вере, где находил идолов, предавал их огню и, сопутствуя себе делами милосердия, повсюду привлекал к себе сердца своих духовных чад. Этот благовестник, которого еще при жизни Господь удостоил дара чудотворений, окончательно насадил христианство в Ростовском крае и скончался в 1090 г. Нетленные мощи его обретены в 1164 г. и почивают в ростовской соборной церкви{60}.
Кроме Ростова и Ростовской области святая Церковь распространилась в этот период еще в Муроме, в стране вятичей и в некоторых других местах нашего отечества к северу и юго-востоку.
Просветителем Мурома был святой благоверный князь муромский Константин. В житии его, которое одно сохранило нам предания об этом событии, говорится, что после первого муромского князя, святого мученика Глеба, который не успел насадить в Муроме христианства частию по сопротивлению жителей, а частию и по краткости своего здесь пребывания, муромцы оставались язычниками до тех пор, пока другой благоверный князь, Константин Святославич, не испросил у отца своего в удел себе Мурома, желая не только господствовать в нем, но и просветить его святою верою. Святослав долго не соглашался на просьбу сына, опасаясь, чтобы неверные не умертвили его или не прогнали от себя. Наконец согласился и отпустил с ним жену его Ирину и чад, Михаила и Федора, также нужное число духовенства, воевод, воинов и других людей с их семействами и имуществом. Приближаясь к Мурому, Константин наперед послал сына своего Михаила с несколькими людьми для убеждения муромцев покориться отцу его без кровопролития. Но упорные и коварные язычники умертвили посланного к ним князя и выбросили тело его вон из города. Тогда Константин приступил к Мурому с войском. Муромцы хотели сначала сразиться с ним, потом заключились в городе и выслали сказать князю, что они согласны принять его к себе на княженье, но не желают принять новой веры. Константин вошел в город, утвердился в нем со всеми своими спутниками и начал строить церкви. Первая построенная им церковь, в которой он положил и тело убиенного сына своего Михаила, была церковь во имя Благовещения Пресвятой Богородицы, вторая — во имя благоверных князей Бориса и Глеба. Об обращении муромцев князь усердно молился Богу и в то же время часто призывал к себе старейшин города, беседовал с ними о вере, убеждал их принять святое крещение то ласками, то дарами, то обещанием различных льгот для жителей, но все напрасно. Язычники враждовали за это на князя и однажды, положив между собою клятву убить его или изгнать из города, собрались все с оружием и дреколием ко двору княжескому. Христиане устрашились, и некоторые, заключившись в домах своих, стали приготовлять оружие, но благоверный князь Константин вместе с семейством своим, духовенством и многими другими христианами обратился с молитвою к Богу. По окончании молитвы один с иконою Пресвятой Богородицы в руках явился пред бесчисленным сборищем бунтовщиков, и язычники, пораженные ужасом, пали все на землю и единогласно просили себе крещения. Обрадованный князь, воздав благодарение Господу и Его Пречистой Матери, повелел в определенный день всем неверным явиться на реку Оку, и там совершилось торжественное крещение муромцев точно так же, как совершилось некогда крещение киевлян в Днепре. Через несколько лет благоверный князь Константин скончался и погребен вместе с детьми своими Михаилом и Феодором в первосозданной им Благовещенской церкви. Святые мощи их открыты в 1553 г. и почивают в одной раке в муромском Благовещенском монастыре{61}.
Но кто же был этот князь Константин Святославич, просветитель муромцев, и когда он просветил их? В житии его, составленном уже в XVI в., по открытии мощей благоверного князя, говорится, будто он был сын киевского князя Святослава и, выпросив себе у него Муром, пришел к Мурому с войском в 1192 г., спустя двести лет по убиении первого князя муромского святого Глеба. Но это, без сомнения, ошибка. 1) У киевского князя Святослава Всеволодовича († 1195) не было сына Константина, по крайней мере летописи о нем не упоминают{62}. 2) Если бы и был, он не мог просить себе у отца в удел Мурома, как будто не имевшего еще у себя никакого князя, и, главное, не мог сам быть князем Мурома около 1192 г., потому что от 1175 г. до 1204 г. там княжил Владимир Юрьевич, а от 1204 до 1228 г.— брат его Давид Юрьевич{63}. 3) Невероятно, чтобы в Муроме до 1192 г. господствовало упорное язычество, когда с конца XI в. мы видим там целый ряд православных князей из рода черниговских и когда еще в 1096 г. там существовал монастырь Спасский{64}. 4) У самого жизнеописателя представляется, что Константин Святославич был первый князь со времен святого мученика Глеба, овладевший Муромом и властвовавший в нем, а первым муромским князем после святого Глеба был именно Ярослав Святославич, внук Ярослава Великого, родоначальник князей муромских и пронских, он-то и мог называться христианским именем Константина{65} и мог испросить у отца своего Святослава черниговского, бывшего несколько времени и киевским (1073–1076), в удел себе Муром как принадлежавший власти князей черниговских{66}. Неизвестно, с какого времени Ярослав (Константин) Святославич сделался князем муромским, но в 1088 г. он уже находился в Муроме{67}, в 1096 г. также находился в Муроме, в следующем году Муром утвержден за ним на общем съезде князей, в 1103 г. он княжил в Муроме и воевал с мордвою, в 1129 г. в Муроме и скончался{68}. Следовательно, если признать справедливою догадку, что под именем Константина Святославича, просветителя муромцев, разумеется первый князь их после святого Глеба Ярослав Святославич, то насаждение в Муроме христианства должно относить к концу XI в. До этого времени неудивительно, если муромцы, оставаясь без непосредственного княжеского надзора и находясь в соседстве с болгарами-мусульманами, а иногда и под их властию, упорно держались язычества{69[56*]}.
Просветителем вятичей был преподобный Кукша, священноинок киево-печерский. Подвиг его был столько славен и общеизвестен, что святой Симон, епископ Владимирский, писавший свои сказания об иноках киево-печерских в начале XIII в., воскликнул: «Могу ли умолчать и о сем священномученике, черноризце того же Печерского монастыря Кукше, о котором все ведают, как он бесов прогнал, вятичей крестил, дождь свел с неба, озеро иссушил и многие чудеса сотворил и после многих мук усечен был с учеником своим Никоном?» Это случилось не прежде XII в., потому что к концу XI и в начале XII в., как свидетельствует современный летописец, вятичи были еще язычниками или, по крайней мере, твердо держались некоторых языческих обычаев, но и не позже первой половины XII в., потому что, по словам святого Симона, в тот самый день, когда преподобный Кукша и ученик его были замучены вятичами, скончался в Киево-Печерском монастыре преподобный Пимен постник{70}. А Пимен постник был один из числа знаменитейших и, вероятно, старейших братий Киево-Печерского монастыря еще при игумене Никоне (1078–1088){[57*]}, которые приходили к преподобному Никите затворнику, чтобы своими молитвами освободить его от обольщений дьявола, следовательно, мог умереть не далее 1-й половины XII в.{71} Впрочем, трудно согласиться, чтобы до преподобного Кукши вятичи были вовсе не знакомы со святою верою: в Курске и некоторых окрестных городах, находившихся в соседстве со страною вятичей, существовало христианство еще в начале XI в., как видно из жития преподобного Феодосия. Святой Кукша мог крестить только тех вятичей, которые еще не были крещены.
На севере России вера Христова, вероятно из Новгорода, проникла в пределы олонецкие и великопермские. В Олонецком крае, в 43-х верстах от Каргополя, основан был еще в XI в. монастырь Челменский, или Челмогорский, преподобным Кириллом, скончавшимся к концу того же века; а в пределах Биармии, при слиянии двух рек: Сухоны и Юга, существовал монастырь Гледенский Троицкий, вокруг которого, по словам Устюжского летописца, еще до XII в. находился старый город — Устюг, перенесенный на нынешнее место в начале XIII столетия{72[58*]}. Существование в этих странах иноческих обителей заставляет предполагать, что там были уже христиане или что самое основание монастырей имело целию дальнейшее распространение христианства между коренными жителями.
На юго-востоке России встречаем только частные случаи обращения к святой вере между евреями, жившими в Крыму, и между половцами, занимавшими пространство от Днепра до Дона, а потом и до Волги.
Так, когда в 1095 г. половцы, сделав нападение на Киево-Печерский монастырь и его окрестности, увели с собою множество пленных и в числе их преподобного Евстратия, которого и продали вместе с пятьюдесятью другими пленниками одному корсунскому еврею, то жидовин вздумал принуждать их к отречению от Христа голодом. Пленники, подкрепляемые наставлениями преподобного Евстратия, решились скорее умереть, чем изменить вере, и действительно скончались все голодною смертию. Тогда озлобленный жидовин в самый день христианской Пасхи распял преподобного Евстратия на кресте, издевался над ним с друзьями своими и, услышав из уст его пророчество о казни, какая постигнет их самих, пронзил страдальца копием и бросил тело его в море. Пророчество исполнилось немедленно: в тот же день получено было от греческого царя повеление, чтобы всех жидов за их притеснения христианам изгнать из Херсона, имения их отнять, а старейшин предать смерти; при этом между другими погиб и мучитель преподобного Евстратия. Прочие евреи, бывшие свидетелями этих событий и пораженные чудесами, совершавшимися от мощей преподобного Евстратия, приняли святое крещение{73}.
Нечто подобное тогда же случилось и у половцев. В числе пленных, взятых ими при нападении на Киево-Печерский монастырь, находился и преподобный Никон Сухой, который достался в рабы одному половчанину. Родственники Никона, узнав о его местопребывании, пришли к нему и хотели предложить за него богатый выкуп, но Никон на это не согласился, сказав, что, конечно, сам Господь предал его в руки беззаконных и что он охотно перенесет наказание от руки Господней. Половчанин крайне огорчился и начал ежедневно предавать Никона разным мукам, морил его голодом, подвергал побоям и т. п. Так прошло три года, страдалец только молился Богу и, наконец удостоившись откровения, предсказал, что чрез три дня он будет в Киево-Печерском монастыре. Половчанин, полагая, что его пленник хочет бежать, подрезал у ног его жилы, заковал его в оковы и стал стеречь его со всею бдительностию. Но на третий день в шестом часу Никон действительно сделался невидим и внезапно явился, окованный цепями и с подрезанными жилами, в церкви Киево-Печерского монастыря к общему изумлению братии. Когда, по заключении мира с половцами, бывший господин преподобного Никона случайно пришел в Печерский монастырь и увидел здесь своего узника, так чудесно спасшегося из плена, это до того поразило язычника, что он тут же принял крещение со всем родом своим и даже поступил в число братии Киево-Печерского монастыря, где и скончался{74}. Были также у половцев примеры обращения к христианству между членами ханских фамилий. В 1094 г. приняла крещение дочь хана Тугоркана и сделалась супругою великого князя киевского Святополка. В 1108 г. крестились дочери двух других ханов, называющихся в наших летописях Аепами, и одна вышла за Юрия, сына Владимира Мономаха, а другая за Святослава, сына Олега черниговского. В 1132 г. крестился в Рязани половецкий князь Амурат{75}.
Несмотря, однако же, на все эти успехи святой веры в нашем отечестве, она насаждалась у нас тогда не без борьбы с язычеством, мы видели уже, какое противление евангельской проповеди оказали жители Ростова и Мурома, прежде нежели приняли ее. Но был еще особый класс людей, которые по временам являлись то там, то в другом месте и действовали как представители умиравшего у нас язычества — разумеем волхвов, или кудесников. Не видно из истории, чтобы они прямо восставали против евангельской проповеди и препятствовали ее распространению, но они препятствовали утверждению ее в умах и сердцах верующих, они удерживали христиан в прежних языческих суевериях, иногда явно хулили святую веру, пытались отвлечь от нее новообращенных и увлекали их к таким делам, которые совершенно противны христианству. Летописец представляет несколько бывших тому случаев в рассматриваемый нами период, которые, взятые вместе, довольно объясняют и значение волхвов, и их влияние на народ. Первый случай: около 1071 г. восстал волхв в Киеве, прельщенный бесом, и начал утверждать, будто явилось ему пять богов, которые повелели ему возвестить людям, что чрез пять лет Днепр потечет вверх и земли переменят свои места: Русская земля станет на месте Греческой, а Греческая — на месте Русской. Невежды (невегласи) слушали его, а твердые в вере насмехались над ним, говоря: «Бес играет тобою на пагубу тебе». Так и случилось: в одну ночь волхв пропал без вести. Другой, более замечательный случай: однажды, когда в Ростовской области сделался голод, восстали два волхва из Ярославля и говорили: «Мы знаем, кто обилие держит». Они пошли по Волге и, куда ни приходили, указывали на лучших женщин, присовокупляя: «Вот эти жито держат, эти мед, эти рыбу, эти меха». Легковерные приводили к ним сестер своих, матерей, жен, волхвы, прорезывая несчастным тело за плечами, по-видимому, вынимали оттуда либо жито, либо рыбу и убивали многих жен, забирая себе их имение. Дошли волхвы и до Белоозера, имея уже с собою шайку из 300 человек. Здесь прилучилось в то время находиться Яну, сыну Вышатину, который был прислан от князя Святослава для собрания дани. Белозерцы возвестили Яну о появлении волхвов и о совершенных ими злодействах. Ян, узнав, что эти волхвы суть смерды князя его Святослава, послал сказать провожавшей их толпе, чтобы злодеи были выданы, толпа не послушалась. Тогда Ян отправился сам к непокорным, расположившимся около леса, взяв с собою двенадцать отроков и священника, и хотя при случившейся схватке священник был убит, но мятежники бежали в лес. Возвратившись в город белозерцев, Ян потребовал, чтобы они сами схватили волхвов и представили ему, угрожая в противном случае пробыть у них целое лето. Белозерцы повиновались и представили ему волхвов. Ян спросил их: «За что вы погубили столько людей?» «За то,— отвечали волхвы,— что они держат в себе всякое обилие; если истребим их, будет во всем довольство; хочешь, мы и пред тобою вынем жито, или рыбу, или что другое». Ян сказал: «Поистине лжете; сотворил Бог человека от земли; составлен он из костей, жил и крови; ничего другого в нем нет, и он сам не знает; один Бог весть». Волхвы отвечали: «Мы знаем, как сотворен человек: бог мылся в мойнице и, вспотев, отерся ветошью, которую и сбросил с неба на землю, затем сатана вступил в прю с богом, кому из этой ветоши сотворить человека, и сотворил сатана тело человека, а бог вдунул в него душу; потому по смерти человека тело его возвращается в землю, а душа к богу». Ян сказал: «Поистине прельстил вас бес, какому богу вы веруете?» Волхвы отвечали: «Антихристу, который сидит в бездне». Ян сказал: «Что за бог, который сидит в бездне? Это бес, а Бог на небеси восседит на престоле славы, окруженный ангелами; антихрист же, которому вы веруете, свергнут с неба за гордость и ожидает в бездне Судного дня и огня вечного, уготованного ему и всем его последователям. Что до вас, вы и здесь примете муку от меня, и там по смерти». Волхвы заметили: «Нам боги поведают, что ты ничего не можешь нам сделать… нам должно стать пред самим князем Святославом». Ян вместо ответа велел их бить и драть им бороды, потом, привязав их к лодке, отправился вслед за ними по Шексне к ее устью, здесь предал их в руки лодочников, у которых прежде волхвы избили то мать, то сестру, то дочь, и лодочники повесили злодеев на дубе, где в следующую ночь медведь съел их трупы. Третий, еще более замечательный случай: явился волхв в Новгород при князе Глебе, стал проповедовать людям, выдавая себя за бога, многих прельстил, едва не весь город. Он говорил: «Я все знаю», хулил веру христианскую и хвалился, что пред всеми перейдет Волхов, как посуху. В городе произошел мятеж, все поверили волхву и хотели убить своего епископа (Феодора). Тогда епископ облачился в ризы, взял крест и, ставши, сказал: «Кто хочет верить волхву, тот пусть идет за ним, а кто верует во Христа, тот да идет ко кресту». Новгородцы разделились надвое: князь Глеб и дружина его пошли и стали около епископа, а все прочие люди пошли вслед за волхвом, и был между ними большой мятеж. В это время князь Глеб, взяв топор и скрыв под рукою, подошел к волхву и сказал: «Знаешь ли, что будет завтра утром и что до вечера?» — «Все знаю»,— отвечал волхв. «А знаешь ли, что будет нынче?» — спросил князь. «Нынче,— отвечал волхв,— я сотворю великие чудеса». Тут Глеб, вынув топор, разрубил волхва, и он пал мертв, а люди разошлись. Кроме того, летописец упоминает о волхве, который в 1092 г. явился было в Ростове, но вскоре исчез, и рассказывает о кудеснике, жившем на Чуди, который, когда пришел к нему один новгородец для гадания, вызывал бесов и называл их своими богами, живущими в бездне{76}.
Таким образом, слова и действия волхвов показывают в них совершенных язычников и врагов христианства. Они говорят о двух богах: боге небесном и боге подземном, добром и злом — и вместе о богах многих. Они свидетельствуют, что сами веруют именно в злого бога — в антихриста, живущего в бездне, и что их боги суть бесы, живущие также в бездне. Иногда даже волхвы открыто хулят веру Христову, как случилось в Новгороде. Не упоминаем о их ненависти к женщинам, которых они, по своим языческим преданиям, считали, вероятно, виною всякого зла, следовательно, и общественного голода. Влияние волхвов на народ по временам было очень велико, как показывают примеры в Новгороде и на Белоозере. Это объясняется тем, что волхвы выдавали себя посланниками богов или даже богами, усвояли себе ближайшее общение с ними и способность вызывать и вопрошать богов, творить чудеса, предугадывать будущее, врачевать болезни — все такие качества, которые во всякое время могут увлекать воображение толпы. А с другой стороны, и народ наш, привыкший, может быть, в продолжение многих столетий смотреть на волхвов таким образом, привыкший обращаться к ним и вполне доверять им во дни своего язычества, не успел еще тогда возвыситься над этими застарелыми понятиями и утвердиться в истинах Евангелия. И замечательно, что волхвы появились у нас преимущественно в странах северо-восточных, где вообще было еще тогда более остатков язычества, нежели на юге, и имели успех исключительно в простом народе, между невегласами. Люди, принадлежавшие к высшему сословию, духовенство и все твердо верующие не только не доверяли волхвам, но и смеялись над ними, противодействовали им. Посадник Ян со своими отроками преследует волхвов, обличает их и предает казни; священник, находившийся при Яне, жертвует при этом своею жизнию; епископ Новгородский не устрашился торжественно явиться пред толпою, искавшею его смерти по наущению от волхва, и смело возвестить слово истины; новгородский князь со своею дружиною стал на стороне епископа и потом собственноручно умертвил волхва-обманщика{77}.