«Нам надо было, чтобы Бог воплотился и умер, дабы мы могли ожить»,- пишет святой Григорий Богослов. А святой Афанасий Великий утверждает: «Если Бог родился и умер, то не потому Он умер, что родился, но Он родился для того, чтобы умереть». Действительно, роковая неизбежность смерти не коренилась в челове­ческой природе Христа, но само Его человеческое рож­дение уже вводило в Его Божественную личность эле­мент, который мог стать смертным. Воплощение созда­ет как бы некое «расстояние» между Отцом и Сыном, некое пространство для свободного подчинения Слова, ставшего плотью, создает как бы духовное место искуп­лению. Оставленностью, проклятием Невинный прини­мает на Себя весь грех, «заступает Собой» справедли­во осужденных и за них претерпевает смерть. «Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира»,- говорит, повторяя пророка Исаию, Иоанн Креститель; это -· кульминация всей жертвенной традиции Израиля, на­чавшейся с замененного овном жертвоприношения Ав­раамом Исаака. Здесь завершается также символика пленения, чаяния освобождения «остатка». Апостол Па­вел может теперь сказать: «Христос искупил нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою».

 

                                                                                                                                                 * * *

Искупление, самое средоточие домостроительства Сына, нельзя отделять от Божественного замысла в его целом. Он никогда не изменялся; целью его всегда ос­тавалось совершенно свободное соединение с Богом лич­ностных существ - людей и ангелов, ставших во всей полноте ипостасями космоса земного и  космоса небес­ного. Божественная любовь хочет всегда одного свер­шения: Обожения людей и через них - всей вселенной. Но после падения человека в исполнение Божественно­го замысла вносятся необходимые изменения - изме­нения не самой цели, а образа Божественного действия, Божественной «педагогики». Грех разрушил первона­чальный план - прямое и непосредственное восхожде­ние человека к Богу. В космосе открылся катастрофи­ческий разлом; надо уврачевать эту рану и «возглавить» потерпевшую катастрофу историю человека, чтобы на­чать ее заново,- таковы цели искупления.

Итак, искупление представляется как бы негатив­ной стороной Божественного плана: оно предполагает анормальную, трагическую «противоприродную» реаль­ность. Было бы абсурдным замыкать искупление в са­мом себе, превращать его в самоцель, ибо выкуп, став­ший необходимым вследствие нашего греха, есть не цель, а средство, средство для достижения единственной истинной цели: Обожения. И само спасение - момент только негативный: единственной существенной реаль­ностью продолжает оставаться соединение с Богом. В чем был бы смысл спасения от смерти и ада, если бы оно совершилось не для полной отдачи себя Богу?

Таким образом, искупление, занимающее свое опре­деленное место в Божественном плане, определяется не­сколькими моментами, все более и более раскрывающи­ми полноту Божественного присутствия. Это прежде всего устранение радикальных преград, отделяющих че­ловека от Бога, и, главным образом, того греха, который подчиняет человечество диаволу и делает возможным владычество падших ангелов над земным космосом. Ос­вобождение плененной твари сопровождается, далее, восстановлением ее природы, которая снова становится способной воспринимать благодать и шествовать «от славы в славу», вплоть до уподобления, в котором она воспринимает природу Божественную и делается спо­собной преобразить весь космос.

Безмерность этого подвига Христова, непостижимого, как говорит апостол Павел, для самих ангелов, не мо­жет заключаться в одном только объяснении или в одной только метафоре. Само понятие искупления носит чисто юридический характер: это выкуп раба, долг, уп­лаченный за тех, кто, не имея возможности рассчитать­ся, оставался в заключении. Юридической является и тема посредника, крестом соединяющего человека с Бо­гом. Но оба эти образа, предложенные апостолом Пав­лом и широко использованные отцами, не должны за­стывать в нашем сознании: это значило бы создавать ме­жду Богом и человечеством недопустимые правовые отношения. Правильнее было бы включить эти образы в почти бесконечный ряд других образов, из которых каждый является как бы одним аспектом события, са­мого по себе неизреченного. В Евангелии перед нами встает образ и Доброго Пастыря, ищущего заблудшую овцу, и «крепкого мужа», побеждающего разбойника, его связывающего и отнимающего у него добычу, и женщины, нашедшей и очистившей потерянную драхму, на которой, сокрытый пылью греха, начертан образ Божий. Основная тема литургических текстов, в особенности Страстной седмицы, это тема воина-победителя, разру­шающего вражескую крепость, сокрушающего врата ада, в которые «победоносно вступают его знамена»,- как пишет Данте, У отцов мы находим множество об­разов физического порядка - и образ огня очищающего, и, очень часто, образ врача исцеляющего раны своего народа: так, начиная с Оригена, Христос - Добрый Са-марянин, врачующий и восстанавливающий израненную разбойниками, то есть демонами, человеческую приро­ду. Наконец, тема жертвы - нечто гораздо большее, чем простая метафора: это - завершение символики, кото­рая причастна предвозвещенной реальности - «Крови Христовой», принесенной «вовек», как сказано в Пос­лании к евреям, где этим образом дополняется и углуб­ляется юридический символизм.

 

                                                                                                                                               * * *

Добровольно заступив наше место, Христос «сделал­ся за нас клятвой», пишет к галатам апостол Павел. Это означает, что оставленность Христа на кресте была не­обходимой, потому что Бог удаляется от проклятого, от всеми покинутого и от всех отделенного. «Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?» Это совершенно обнаженная тоска также имеет свою типологию, ибо последний вопль Распятого есть не что иное, как пер­вый стих 2-го псалма, молитва страждущего праведни­ка. Начало этого псалма - вопль человеческого отчая­ния: «Я пролился, как вода; все кости мои рассыпа­лись». Затем следует знаменательное пророчество - пронзенные руки и ноги, разделенные ризы, за одежду брошенный жребий. Так по внутренней типологии стра­дания Христовы соответствуют и отвечают оставленности, агонии человеческой природы, опустошенной своим падением. И конец псалма - как благовестие воскресе­ния - воспевает торжество праведника и спасительное всемогущество Божие.

Если Христос обращается к этому псалму - значит, Он берет на Себя все наше положение вплоть до того чувства богооставленности, которое познают умираю­щие, когда они умирают в вере: «не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет», когда они вос­принимают смерть как переход, в котором сокрушается наша ограниченная, внешняя, греховная от рождения природа. Но в Слове, от века Отцу единосущном, нет ни разрыва, ни трагедии; поэтому, проникнув в Христа, разрыв и трагедия кончаются, «Когда Христос оставал­ся добровольным пленником, смерть мучилась родовы­ми муками,- восклицает в одной из проповедей на Пас­ху святой Иоанн Златоуст,- она не могла сопротивлять­ся, она разверзлась, она нас освободила». А святой Мак­сим Исповедник так определяет искупительный подвиг: «Смерть Христа на кресте явилась судом над судом». Неосуществимое над Сыном Божиим проклятие стано­вится благословением; через крест все условия греха становятся условиями спасения. Отныне ни грех, ни смерть не разлучат нас с Богом, ибо крещение погру­жает нас в смерть Христову для того, чтобы нас с Ним совоскресить; покаяние может всегда снова привести нас к Богу, а смерть, принимаемая как ежедневное покая­ние,-открыть перед нами жизнь Божественную.

Проклятие смерти никогда не было со стороны Бога «судебным преследованием». Смерть была наказанием любящего Отца, а не тупым гневом тирана. Она исправ­ляла и поучала. Она препятствовала увековечиванию расколотой жизни, была помехой беспечному пребыва­нию в противо-природном положении. Она не только по­лагала предел распаду нашей природы, но через прису­щую ей смертную тоску помогала человеку войти в со­знание его положения и повернуться к Богу. Также и неправая воля сатаны могла проявиться только с пра­вого соизволения Божия, Произвол сатаны был не толь­ко ограничен Божественной волей, но и использован ею, что мы видим в истории Иова.

Итак, ни смерть, ни господство сатаны никогда не были чисто негативными. Они уже были знаками и средствами Божественной любви.

Но в момент искупления демонские силы теряют свою власть, и в отношениях между Богом и человеком происходит изменение. Можно было бы сказать, что Бог изменяет Свою педагогику: Он отнимает у сатаны право господства над человечеством; грех уничтожен, влады­чество лукавого сокрушено. Поэтому слово «выкуп» при­обретает теперь другое значение: это - отданный диа­волу долг, как подчеркивается в святоотеческой литера­туре первых веков. Бог дал диаволу власть, но потом отнял ее за то, что он превысил свои права и напал на неповинного. Ириней, Ориген, Григорий Нисский показывают, как сатана, хотевший завладеть единственным человеческим Существом, над Которым он не имел вла­сти, справедливо лишился всякой власти. Некоторые отцы, в особенности святой Григорий Нисский, предла­гают нам символ «Божественной хитрости»: человече­ская природа Христа была как бы приманкой на крюч­ке Его Божества. Диавол бросился на жертву, но крю­чок пронзил его: он не может поглотить Бога и уми­рает.

Долг, уплаченный Богу, и долг, уплаченный диаво­лу; два эти образа полноценны лишь вместе взятые для обозначения в существе своем непостижимого деяния, которым Христос вернул нам достоинство сынов Божи­их. Богословие, обедненное рационализмом, не прини­мает этих предложенных отцами образов и неизбежно теряет космологическую перспективу подвига Христа. Но мы должны, напротив, расширять наше понимание искупления. Ведь в нем отнимается власть не только у демонов, но, в каком-то смысле, и у ангелов: во Втором Адаме Сам Бог непосредственно соединяется с челове­чеством, приобщая его к Своему безмерному превосход­ству над ангелами. Искупление есть реальность вели­чайшая, распространяющаяся на всю совокупность кос­моса как видимого, так и невидимого. «Суд над судом» примиряет падший космос с Богом. На кресте Бог про­стирает руки человечеству, и, как пишет святой Григо­рий Богослов, «несколько капель крови восстанавливают всю вселенную »

 

                                                                                                                                               * * *

Диавол был сокрушен, но его права, так сказать, ос­тались при этом не умаленными. Закон смертной при­роды отменен, но при этом нисколько не умалено и Бо­жественное правосудие. Не следует, действительно, представлять себе Бога ни конституционным монархом, подчиняющимся какой-то Его превосходящей справед­ливости, ни тараном, чья фантазия - закон вне всякого порядка и объективности. Справедливость - не какая-то абстрактная превосходящая Бога реальность, а одно из выражений Его природы. Так же как Бог творит сво­бодно, но проявляет Себя в строе и красоте творения, Он проявляет Себя и в Своем правосудии: Христос, Ко­торый есть Само правосудие, подтверждает во всей пол­ноте правосудие Бога. Для Сына дело не в том, чтобы чинить какой-то убогий суд, доставив бесконечное удов­летворение не менее бесконечной мстительности Отца.

«Почему,- спрашивает Григорий Богослов,- почему Кровь Сына была бы приятна Отцу, Который не захо­тел принять Исаака, принесенного в жертву Авраамом, но заменившему эту человеческую жертву овном?»

Христос не чинит правосудия, но его являет; Он яв­ляет то, чего Бог ждет от творения - полноту человеч­ности, «человека максимального», по выражению Нико­лая Кузанского. Он исполняет то призвание человека, которому изменил Адам: жить только Богом и Богом питать вселенную. Таково правосудие Бога. Сын едино­сущный Отцу по Своей Божественной природе, через воплощение получает возможность вершить это право­судие; ибо Он может   теперь подчиниться   Отцу, как если бы он был от Него отделен; может отказаться от собственной воли, которую Он получил в Своей чело­веческой природе, и отдать Себя всецело, даже до смер­ти: «да прославится Отец в Сыне». Правосудие Бога в том, чтобы человек не был больше разлучен с Богом, чтобы человечество восстановилось во Христе, истинном: Адаме. И Григорий Богослов заключает: «Не очевидно ли, что Отец принимает эту жертву не потому, что Он ее требовал или как-то   в ней нуждался,   но по домо­строительству нужно было, чтобы человек освятился че­ловечеством Бога, нужно было, чтобы Сам Он освобо­дил нас, победив тирана собственной Своей силой, что­бы снова Бог призвал нас к Себе через Своего Сына, по­средника, все совершающего во славу Отца, Которому Он во всем послушен... Остальное же да будет почтено молчанием».

«ДВА И «ОДНО» ВО ХРИСТЕ

ИСКУПЛЕНИЕ

ВОСКРЕСЕНИЕ