Проповеданное Апостолами христианство было еще мало заметно во II веке. Даже в таком крупном горо­де, как Александрия, в одном из средоточий мировой жизни, в частности, еврейской, только к самому концу II века (по Клименту Александрийскому) приоткрыва­ется для истории жизнь христианская. Однако что там были христиане в начале II века и ранее, особенно после разрушения Иерусалима, — в этом нет сомнений.

Косвенно о христианах конца I и начала II века мы знаем по ересям, которые там возникают (судя по Апологии святого Иустина и по позднейшим предани­ям). С середины II века споры с евреями и еретика­ми как-то вдруг обнаруживают, что «нет ни одного народа, варваров или эллинов, или другим каким име­нем называемых, кочующих, или бездомных, или веду­щих пастушескую жизнь и живущих в палатках, меж­ду которыми не были бы приносимы молитвы и бла­годарения Отцу и Творцу всего именем распятого Иисуса». Христианские писатели этого времени пи­шут, что христиане имеются даже там, куда не про­никли евреи, а таких мест тогда было не много.

Несколько позднее такое широкое распространение христианства во II веке подтверждает святой Ириней (около 185 года), после него Тертуллиан (около 200 года) и неизвестный автор в послании к Диогнету. Святой Ириней говорит о Церквах, основанных «в Германии, в Испании, в Галлии, на Востоке, в Егип­те, в Ливии и в середине мира... проповедь истины везде сияет и просвещает всех людей, желающих прийти к познанию истины», даже варваров, лишен­ных письменности. Тертуллиан сверх того говорит о христианах в Персии, Индии, Эфиопии, Британии, Парфии, Мидии, Скифии и т. д.

По поводу проповеди в Индии ученые часто выра­жают сомнение, говоря, что под Индией в древности разумели вообще страны за пределами Египта, а не собственно Индию⁸⁸. Упускается при этом из виду, что Климент Александрийский, ученик Пантена, о котором Евсевий рассказывает, что он в середине II века про­поведовал в Индии, в своих сочинениях (в конце II — начале III века) отчетливо знает индусские учения, говорит об индусском аскетизме, браминах и т. д. (то же и святой Ипполит). Как можно думать, что в Александрии II века путали Индию с Аравией или еще с чем-нибудь? О Римской империи конца II века Тертуллиан, обращаясь к язычникам, говорит: «Мы существуем со вчерашнего дня и наполнили собою все ваши места: города, острова, крепости, муниципии, места собраний, самые лагери, трибы, декурии, дворец, сенат, форум». Сходно выражается автор «Послания к Диогнету»: «Что в теле — душа, то в мире — хрис­тиане. Душа распространена по всем членам тела и христиане по всем городам мира» (6). Но христианство распространялось как-то бесшумно; долго его почти не замечали или замечали только в таких его центрах, как Малая Азия, где местами чуть не полови­на жителей к концу II века были христиане. «Понт (провинция Малой Азии) полон христиан», — говорит сатирик Лукиан в своем «Лжепророке»⁸⁹ (Лукиан Самосатский, известный писатель-сатирик, атеист, при­ятель Цельса — оба они, видимо, немало наблюдали христиан в Малой Азии в середине II века).

Но не все даже христианские писатели знают, где есть во II и III. веках их собратья по вере. Так бес­шумно распространялось Царство Христово. Это вы­зывало даже жалобу некоторых язычников, например, Цельса (писателя середины II века — врага христиан­ства), который говорил, что христиане — «люди скрывающиеся, бегающие света, немые в обществе, говорливые в своих убежищах»⁹⁰. Но громадное боль­шинство менее проницательных языческих писателей просто равнодушно и молчаливо проходило мимо христианства, уже столь многочисленного во II и III веках. Если вспомнить, что сравнительно малозамеченной для внехристианского мира прошла земная жизнь Христа Спасителя, что просмотрели одну Жизнь, Божественности Которой не постигали и не верили, Жизнь, протекшую где-то там, в Иудейской провинции, — то не удивительно, что они не замети­ли и сотен тысяч христиан, разлитых во всем мире.

Как мог проходить так малозаметным столь суще­ственный переворот в жизни тысяч людей? На это, отчасти, были причины в самих свойствах христиан­ства. Мы находим у христианских писателей того времени некоторое объяснение этому, на первый взгляд не совсем понятному, факту.

«Христиане не отличаются от прочих людей, — пи­шет один апологет II или III века, — ни страною, ни языком, ни житейскими обычаями. Они не населяют где-либо особенных городов, не употребляют какого-либо необыкновенного наречия и ведут жизнь, ничем (внешне, конечно) не отличную от других... Но оби­тая в эллинских и варварских городах, где кому дос­талось, и следуя обычаям тех жителей в одежде, в пище и во всем прочем, они представляют удивитель­ный и поистине невероятный образ жизни». Аполо­гет говорит, конечно, об удивительных качествах внутренней жизни христиан. Но что было удивитель­ного и необычайного в их жизни, то внешнее было облечено в обычную житейскую оболочку. Поэтому на внешний поверхностный взгляд христианство ни­чего существенного не меняло в жизни народов. Это была перемена «культа», как думали язычники, явле­ние само по себе «мало интересное». Власть первона­чально раздражало только упорство христиан в своем «суеверии». Это было ново и странно. А так как в эту эпоху перемешались и мирно уживались другие культы и религии — римские, греческие, восточные, египетские, — то служение «новому» неведомому Богу само по себе не удивляло и мало кого интере­совало, особенно скептическую римскую интеллиген­цию. Народ показал больше чуткости и интереса. Он скорее почувствовал, что христианство несет что-то существенно новое, не свойственное старому строю мысли и жизни; удивляло лишь то, что христиане участвуют внешне в прежнем порядке жизни (о чем говорится, например, в «Послании к Диогнету»).

Власть удовольствовалась меньшим: «Кто не испо­ведует римской религии, тот должен все-таки призна­вать римские обряды». Об этом говорили святому Киприану Карфагенскому на суде. Многие, тяготев­шие к этому новому явлению, придерживались пре­жнего миропонимания, хотя оно и было несовмести­мо с новым служением неведомому Богу. Народ по­чувствовал это не вмещавшееся в старые рамки явление и стал бороться, как умел, за свое прошлое и настоящее... Так, по крайней мере, оценивает II век и начало III века такой знаток римской жизни, как Моммзен⁹¹.

Во II веке не принято было писать биографий, житий, похвальных слов. Не сохранилось от этого времени и историй Церкви, по которым можно было бы воспроизвести тот «удивительный образ жизни» христиан II века, о котором пишут апологеты. Лишь кое-что мы узнаем по тем остаткам литературы это­го времени, которые дошли до нас. Во II веке люби­ли писать наставительные послания, защитительные речи (апологии) к язычникам, опровержения ересей, описывать мученические кончины. Кое-что дошло до нас. Здесь в большей или меньшей степени отрази­лась, конечно, и жизнь христиан.

Особенностью последних десятилетий II века было то, что христианская мысль и выдающиеся наставни­ки заметно проявились не в одной Малой Азии и Риме, как это было в первой половине века. Мы ви­дим: епископ Дионисий — в Коринфе, Феофил и Се-рапион — в Антиохии, Кодрат, Афинагор — в Афи­нах, Климент — в Александрии, Вардесан — в Месо­потамии, святой Ириней — в Лионе, Егизипп — в Палестине, Наркисс и Александр — в Иерусалиме, Родон, Кай, потом святой Ипполит — в Риме — пи­шут и наставляют Церкви, не говоря уже о малоазий­ских наставниках, которых по-прежнему много. Хри­стиане разлились во всем мире, но живут одной об­щей жизнью, «как бы обитая в одном доме», — гово­рит святой Ириней, сам наблюдавший это время⁹². Они переписываются, путешествуют, чтобы обменять­ся мыслями, получить наставление, укрепить и укре­питься от своих собратий, чтобы соблюсти единство веры, хотя все это было тогда нелегко и небезопасно. Пострадали мученики в Галлии; об этом пишут отту­да в Азию и Фригию (и в Рим — святой Ириней). Смирнская Церковь рассылает по всем Церквам все­ленной описание мученической кончины своего вели­кого епископа — святого Поликарпа. Епископ Диони­сий Коринфский следит за духовной жизнью не од­ного Коринфа: он пишет послание в Никомидию (в Вифинию), укрепляет ее против ереси Маркиона. Церковь Амастрийскую в Понте он наставляет в воп­росе о браке и целомудрии. Евсевий Кесарийский, ко­торый видел эти послания в целом виде, говорит, что Дионисий в этом послании также «повелевает прини­мать всех обращающихся после отпадения, преступле­ния и даже еретического заблуждения» (век спустя этот вопрос возбудил много споров и сомнений). Пи­шет Дионисий и на Крит: убеждает епископа не нево­лить братии к слишком строгой жизни, к девству. Пишет он и в Афины, в Рим, в Лакедемон — словом, он заботится почти о всем христианском мире.

Забота о вере и жизни других Церквей не рас­сматривалась тогда как право или преимущество ка­кой-либо кафедры. Послания первенствующих Церк­вей, Римской или Антиохийской, тонут в массе по­сланий епископов и мучеников Галлии, Смирны, Понта, Греции, Палестины, Осроены (в Месопота­мии), Малой Азии. Каждый епископ и каждая Цер­ковь считает своим делом разделять радость и зат­руднения своих собратий во всем мире. Мы видели, как откликнулся почти весь христианский мир на мученический подвиг святого Игнатия Богоносца. Внимание и любовь привлекали не только такие вы­дающиеся случаи. Из посланий Дионисия Коринф­ского видно, что богатая Римская Церковь делилась своим достоянием с нуждающимися и преследуемы­ми во всех Церквах, одушевляя «бедных нуждающих­ся и поддерживая братий, трудящихся в рудниках».

Когда в Риме возникла опасность от множества еретиков, туда едут выдающиеся малоазийцы (святой Поликарп, святой Иустин), туда несколько позднее пишет из Лиона святой Ириней, помогая разобрать­ся в гностических тонкостях (письма к Флорину и другие его писания в связи с римскими делами). Мученики Лионские сообщают свой взгляд на монта-низм в Азию и в Рим. Резкое разногласие римского епископа Виктора с Малоазийскими Церквами в воп­росе о времени празднования Пасхи (он хотел отлу­чить Церкви Азии) встретило немедленно отпор от епископов с разных концов вселенной. Они все ему единодушно пишут, советуя лучше позаботиться «о мире, единении и любви с ближними».

Спор о времени празднования Пасхи вызвал все­общий обмен мнений. По всем Церквам созываются соборы, всюду рассылаются послания. Вопрос затро­нул все Церкви — все считали своим долгом выска­заться и позаботиться о своих братьях. Так, палес­тинские епископы писали: «Списки с нашего посла­ния постарайтесь разослать по всем Церквам, чтобы мы не были виновны перед теми, которых души лег­ко заблуждаются. Уведомляем вас, что в Александрии празднуют Пасху в тот же день, в который праздну­ем ее и мы. От нас отправляют письма к Александ­рийской Церкви, а из Александрийской к нам, поэто­му празднование Святого дня у нас бывает согласно и вместе с ними».

Единство жизни и мысли, как видим, было пред­метом забот и вместе было радостью и утешением христиан II века, верных преданию. Егизипп, путеше­ственник и писатель середины и конца II века, сам, видимо, христианин-еврей из Палестины, едет в Ко­ринф, едет в Рим, заезжает в другие города — и всюду находит единую веру и единую жизнь. Он запи­сывает в свою книгу «Воспоминаний», к сожалению, дошедшую до нас лишь в отрывках, следующее: «Я провел немало дней у коринфян, беседовал с ними — и мы взаимно утешались своим православием. Нахо­дясь в Риме, я оставил список преемства епископов до Аникиты, которого диаконом был Елевферий... В каждом преемстве и в каждом городе все шло так, как заповедует Закон, пророки и Господь».

Церковь чувствует себя единой.

Это не значило, что не было попыток нарушить это единство. Но эти попытки встречали отпор со всех концов единой Церкви. Когда появилась, напри­мер, опасность от ереси Маркиона или от монтаниз-ма, против них борются и пишут не только в Риме и в Малой Азии, где они действовали, но и Дионисий из Коринфа, мученики Лионские и святой Ириней из Галлии, Феофил из Антиохии, Филипп Гортинский с Крита и многие другие; все единодушно борются за единую веру и предание.

 

Лионская Церковь в период гонений

 

Единую веру и единое предание Церквей вселен­ной яснее других и с наибольшей полнотой сознава­ла и хранила, не только у себя, но и в других Церк­вах, возникшая к концу II века Церковь в Галлии — в Лионе и в Виенне, двух смежных городах на реке Роне (в теперешней Франции). Она несколько нео­жиданно выдвигается в 70-х годах II века и потом вплоть до кончины своего выдающегося руководите­ля святого епископа Иринея (около 200 года) занимает одно из самых заметных мест в христианской жизни этого времени.

Значение этой Церкви и святого Иринея станет понятным, если обратить внимание на то, что она возникла и жила в тесном общении с двумя средото­чиями христианской жизни предшествующих поколе­ний. Малая Азия и Рим как бы объединились в Ли­оне. Отсюда такая полнота духовной жизни в моло­дой Галльской Церкви.

Самые затруднительные вопросы времени: отноше­ние к гностикам, к монтанизму, к падшим, к праздно­ванию Пасхи, к епископской власти, к церковному преданию и многому другому — находили здесь ясное, православное решение, которому последовала в конце концов вся Церковь. Трудно даже перечислить те сто­роны православной жизни и учения, которые не на­шли бы здесь отражения, и такого верного, что на него могла опираться Церковь во все последующие века в своих затруднениях и спорах с еретиками.

Сохранившиеся источники свидетельствуют, что Галльская Церковь хотя и недавно возникла, но уже была крепка и зрела в разгар тяжелого испытания. Его описывают в послании к Церквам Азии и Фри­гии очевидцы и собратия пострадавших.

«Рабы Христовы, жители Виенны и Лугдуна (то есть Лиона) в Галлии — братьям в Азии и Фригии, имеющим одинаковую с нами веру и надежду искуп­ления, желание мира и благодати и славы от Бога Отца и Христа Иисуса Господа нашего». Так начина­ется повествование о бедствиях, которые потерпели эти Церкви в 177-178 годы. Присмотримся к этому редкому по значению Посланию. Проследим шаг за шагом события в Лионской Церкви, которой в этом поколении дано было руководящее значение. В этой записи очевидцев, участников событий, показано общее положение христиан в городе в дни преследова­ния, настроение язычников, поведение властей, страда­ния и чувства мучеников, впечатления окружающих, поведение толпы, последовательная смена христиан­ской ревности — страха и бесстрашия тех, кто только еще ожидал быть схваченным; здесь переданы даже впечатления от внешнего облика мучеников и отпав­ших христиан. С редкою полнотою предстоит тут древнехристианский мир в одну из самых ответствен­ных минут своей жизни — своей борьбы за истину.

Чтобы понять события в Лионе, нужно предвари­тельно взглянуть на то, что в эти годы творилось кругом Лиона.

Бедствия тогда терпела не одна Галльская Церковь. Святой Мелитон Сардикийский (в Малой Азии) пи­шет приблизительно в то же время о каких-то новых распоряжениях, ссылаясь на которые, «бесстыдные до­носчики и искатели чужого явно разбойничают, днем и ночью грабят жителей, ни в чем не виновных»⁹³. Святой Мелитон, видимо, сомневается или делает вид, что сомневается, что «Царь Справедливый» (то есть император Марк Аврелий, философ) мог сделать такое распоряжение. Поэтому он обращается к этому импе­ратору с защитительным словом (Апологией) в пользу христиан и с просьбой о защите.

В это же приблизительно время подали свои апо­логии Афинагор Афинянин и некоторые другие христиане. И потому можно думать, что, действительно, были какие-то новые распоряжения, ухудшавшие по­ложение христиан. Ибо почти одновременно жесто­кие преследования разразились в разных концах им­перии: в Малой Азии, в Карфагене, в Галлии, в Риме (ссыльные в Мердинии), в Афинах. Цельс, писавший приблизительно в это время свое «Истинное слово», говорит, что христиан повсеместно преследуют. Это как будто плохо вяжется с философскими, стоичес­кими, возвышенными вкусами императора Марка Аврелия. Но как смотрели на христиан просвещенные философы этого времени, окружавшие императора, видно из следующего. Один из его наставников, об­разованнейший человек своего времени, Кай Юлий Рустик, как префект столицы, спокойно осудил на смерть святого Иустина, своего собрата по филосо­фии, и шесть его учеников (в том числе женщин). Другой наставник императора, Фронтон, с доверием преподносил в своих произведениях самые гнусные обвинения против христиан (подробнее об этом см. в очерке о жизни Римской Церкви). Известен равно­душный и полупрезрительный отзыв о христианских мучениках самого Марка Аврелия⁹⁵. Ни от филосо­фии, ни от власти христианству в эту эпоху не при­ходилось ждать защиты.

В Лионе нападение последовало и сверху и снизу. Народ и местная власть оказались одинаково враж­дебны христианству. Молодой Церкви выпало на долю испытание такой силы, какой не слышно было в эти годы в других городах. Разве только в Афинах было подобное гонение. Дионисий Коринфский пи­шет афинянам, что только ревностью епископа Кодрата «они снова собраны и укреплены в вере», что они «почти отпали от веры с тех пор, как предстоя­тель их Публий принял мученическую смерть в быв­шее тогда гонение»⁹⁶. Видимо, потрясение было такой силы, что почти подавило афинских христиан. Отча­сти, вероятно, это зависело и от духовной слабости афинян. Ибо в Лионе гонение произвело обратное действие. Лионская Церковь вышла из гонения еще более окрепшей, хотя удар был исключительной силы: схвачены были почти все выдающиеся христиане-лионцы. Особая ожесточенность гонения в Лионе имела свои местные причины. Лион был крупный языческий религиозный центр, средоточие для трех провинций модного культа «Рима и Августа», то есть императора. По языческому обычаю это преклонение вылилось в форму обоготворения Римского государства и его государей. Для подданного Римского государства не участвовать в торжествах этого культа, которые еже­годно начинались 1 августа, значило не только не разделять религиозных чувств народа, но расценива­лось и как отчуждение, свидетельствующее о враж­дебности к государству и обществу.

Христиане, действительно, не участвовали в этих торжествах. Язычники считали, что так они поступа­ют из-за каких-то таинственных целей и обычаев, несовместимых с лучшими в мире римскими обыча­ями. Естественно, что в Лионе нашла благоприятную почву обычная клевета на христиан как «врагов рода человеческого» (Тацит)⁹⁷. Их обвиняли в увлечении дурными и развратными культами, в совершении детоубийственных таинств, в вечерах разврата. Населе­ние Лиона решило не иметь с христианами никакого общения. «Для нас, — пишут христиане, — закрыты были дома, бани, народные площади, каждому из нас запрещено было показываться в каком бы то ни было месте»⁹⁸. Таково было начало гонения. Лион был город богатый, с развитой общественной и тор­говой жизнью. Сюда стекались с Востока и Запада деловые люди. Это был финансовый и администра­тивный центр очень большой области. Христиане Лиона принадлежали к очень разным слоям обще­ства. Были люди богатые, были врачи, юристы. Ис­ключение из общественной жизни для многих было уже немалым бедствием. «Но с нашей стороны воин­ствовала Благодать Божия, — пишут лионцы, — ук­репляя слабых и противопоставляя (гонению) необ­ходимых столпов, которые через свое терпение успе­ли сосредоточить на себе все удары лукавого.

Выступив против него, эти мужи выдержали все роды поношения и казни и, многое считая за малое, спешили ко Христу».

Гонение, таким образом, сосредоточилось в конце концов на отдельных наиболее выдающихся христиа­нах. Они как бы отвели удар от остальных, быть мо­жет, более слабых. Но сначала поднялось общее на­родное волнение. Народ сам нападал на христиан. Приходилось переносить крики, побои, влачения, гра­бительство, удары камней, заключение и «вообще все, что ожесточенный народ любит делать со врагами», — рассказывает описание.

Вмешались власти. В Лионе как императорской провинции надлежало блюсти порядок и судить хрис­тиан легату. Но он был в отсутствии, поэтому дей­ствовали городские (муниципальные) власти и трибу­ны когорты (военное начальство). Они допросили схваченных христиан. Те исповедали себя христиана­ми, и их до возвращения легата заключили в темницу.

Когда вернулся легат, снова начались допросы, ко­торые сопровождались очень жестокими пытками. От христиан выпытывали признания в гнусностях, в ко­торых их подозревали. Обвиняли их в «безбожии» и «нечестии».

В толпе, присутствовавшей при допросе, стоял не­кто Ветий Эпагат, молодой и знатный христианин. Среди христиан, несмотря на свою молодость, он уже заслужил «такое же одобрение, как старец Захария (отец Иоанна Предтечи)». О нем говорили: «...он хо­дит во всех заповедях Господних непорочно... неленостно исполняет всякое служение ближнему, ибо имел великую ревность по Боге и пламенел духом. Он про­водил строгую жизнь и достиг полноты любви». Это все писалось лионцами для объяснения смелого по­ступка Эпагата, который «не мог снести столь непра­вильно производимого над нами суда, — пишут лион­цы, — но вознегодовал и потребовал, чтобы ему доз­волено было говорить в защиту братий и (доказать), что у нас нет ничего ни безбожного, ни нечестивого». Народ, взволнованный неожиданной защитой христиан, поднял крик, тем более что Эпагат был хорошо известен в Лионе. Легат отверг это законное требова­ние защиты и только спросил его: «Не христианин ли и он сам?» Тот громко исповедал себя христианином. Легат отдал приказ взять «этого христианского хода­тая-адвоката» и причислил его к числу мучеников. По поводу слов легата, в насмешку обозвавшего Эпагата «ходатаем», лионцы замечают: истинный ходатай был действительно в Эпагате — то был Святый Дух-Хода­тай (спасения христианского), которым обиловал Эпа­гат, положивший свою душу в защиту братий, «следуя за Агнцем, куда бы Сей ни повел Его» (слова Апока­липсиса, образами которого лионцы неоднократно пользуются в послании).

Допрос продолжался. Большинство «было готово» и со всяким рвением исповедало себя христианами. Но оказались и не подготовившие себя, слабые, кото­рые не смогли вынести труда этого великого подви­га. Таких оказалось десять. Их отпадение вызвало сильную скорбь христиан, ибо понизило ревность тех, которые до этого, не страшась опасности, стара­лись не покидать мучеников. «Мы не боялись угро­жавших нам мучений, — пишут лионцы, — но, взи­рая на конец, опасались, чтобы кто-либо не отпал».

Легат всенародно приказал отыскивать всех хрис­тиан. Это было собственно нарушением закона Траяна, которым указывалось казнить лишь тех христиан, на которых будет донос. Быть может, легат основы­вался на каких-то новых распоряжениях, о которых пишет Мелитон Сардикийский". Впрочем, это могло быть и делом личного произвола легата под предло­гом, что нужно утишить народное волнение. «Из двух Церквей (Лионской и Виеннской) собрали всех лучших мужей, тех, которые преимущественно сози­дали эти Церкви».

В числе руководителей Лионской Церкви многие были греки, малоазийцы. Греками были, судя по имени, девяностолетний старец, епископ Лиона Пофин, его преемник пресвитер Ириней, Аттал из Пергама, пресвитер Захария, врач Александр Фригиец и дру­гие. Наряду с этим были христиане, говорившие по-латыни и с латинскими именами. Таков был Санкт, диакон Виеннской Церкви. Он был не из новопосвя­щенных.

Можно думать, что Санкт был прислан сюда из ближайшей и старейшей Римской Церкви. С Римом у Лионской Церкви было не меньше связи, чем с Малой Азией, откуда вышли большинство ее руково­дителей. В жизни Лионской Церкви предания Рим­ской Церкви переплетались с преданиями малоазий­скими.

Мученики различались не только языком. Были схвачены знатные и их рабы; был взят пятнадцати­летний Понтик и несколько женщин. Было взято и несколько язычников, из числа прислуги христиан­ских домов. Они немало ухудшили положение хрис­тиан. То, что сами христиане твердо и с негодовани­ем отрицали, эти слуги начали возводить на христи­ан, страшась мучений, которые перед их глазами тер­пели святые. Таким образом, создалось впечатление, на основании суда, что христиане действительно де­тоубийцы и развратники. После этого «даже и те (язычники), которые прежде по знакомству (или по родству) были с нами, — пишут лионцы, — теперь сильно вознегодовали на нас и ожесточились». А му­ченики стали претерпевать то, что никаким словом, как говорили очевидцы, изобразить нельзя.

Особенно много пришлось показать твердости че­тырем мученикам: диакону Санкту, Матуру, новопро­свещенному христианину, Атталу из Пергама, кото­рый был всегда столпом и утверждением христиан Лиона, и слабой женщине, рабе Блондине. «Все мы боялись за Блондину, да и сама госпожа ее по плоти, бывшая также в числе мучеников, опасалась, что потелесной своей немощи Блондина не найдет в себе даже довольно смелости для произнесения исповеда­ния», — говорится в послании. На самом деле оказа­лось иное: она исполнилась такой силы, что сами мучители ее, сменявшие друг друга и всячески му­чившие ее с утра и до вечера, наконец утомились, изнемогли и признали себя побежденными, ибо не знали уже, что более с нею делать. Они дивились, что в ней оставалось еще дыхание. Все тело ее было истерзано и искалечено. Сами мучители свидетель­ствовали, что и одного рода пыток должно бы быть достаточно для изведения души из ее тела. Но бла­женная, подобно мужественному подвижнику, обнов­ляла свои силы исповеданием. Слова: «Я — христи­анка, у нас нет ничего худого», — служили ей под­креплением, отдохновением и облегчением в муках.

Так же и диакон Санкт, терпя всё то, что только могут изобрести люди, на все вопросы отвечал по-латыни: «Я — христианин». Это исповедание он по­вторял и вместо имени, и вместо города, и вместо происхождения, и вместо всего. Все тело его «сдела­лось раною и язвою, все стянулось и потеряло чело­веческий образ. Но страждущий в нем Христос со­творил великие чудеса, победив через него врага и показав в пример другим, что там нет ничего страш­ного, где любовь Отца, и нет ничего болезненного, где слава Христова... Сверх всякого человеческого чаяния, в последующих пытках его тело оправилось, выпрямилось и снова получило прежний вид и упо­требление членов, так что второе мучение (которое было через несколько дней) по благодати Христовой было для него не казнию, а исцелением».

Продолжали пытать и отрекшихся, вопреки обычаю тотчас миловать после отречения. От них требовали подтверждения клеветы на христиан. Среди пыток одна из отрекшихся, Вивлия, очнулась, как бы пробу­дилась от глубокого сна и, вспомнив вечные мучения,

сказала: «Могут ли эти люди есть детей, когда им не позволено употреблять в пищу даже кровь бессловес­ных животных?» Затем она исповедала себя христиан­кою и приложилась к лику мучеников.

После пыток мучеников отводили в мрачные и убийственные темницы. Держали их в колодах с ра­стянутыми ногами, в таких условиях, что многие вновь заключенные задыхались и умирали. А подвер­гшиеся пыткам, не получая никакой помощи от лю­дей, но «хранимые и укрепляемые в душе и теле Самим Господом, продолжали жить и еще находили силы ободрять и укреплять вновь приведенных».

Не оставили в покое и старца епископа Пофина. Он был так слаб от болезни и старости, что его на судилище принесли в сопровождении городских влас­тей, при смешанных криках толпы, как будто это был Сам Христос. Вероятно, на эту мысль навели почтение и любовь, которыми его окружали христиане. Когда легат спросил его: «Кто Бог христианский?», он отве­чал: «Узнаешь, если будешь достоин». Его стали вла­чить и бить чем попало и едва живого бросили в тем­ницу, где он и скончался через два дня.

Мы говорили, что, вопреки закону Траяна, легат не отпустил отрекшихся христиан. Он продолжал их пытать и допрашивать уже не как христиан, а как соучастников в человекоубийствах и беззакониях. При этом всем поучительно было видеть, как они были печальны, унылы, неблаговидны и исполнены всякого безобразия. Сами язычники поносили их, как людей низких и малодушных, которые, заслужив имя человекоубийц, лишились досточтимого, славного и жизнедательного наименования — мучеников. «На­против, мучеников облегчали радость мученичества, надежда обетования, любовь ко Христу и Дух Отчий. Они шли веселые (на свой подвиг) — в их лицах вы­ражалось сочетание достоинства с приятностью, даже самые оковы были для них почтенным украшением, как невесте служат украшением испещренные золо­тыми бахромами одежды; притом они благоухали благоуханием Христовым так, что иным казались на­мащенными обыкновенным миром».

Видя это, другие христиане становились тверже: взятые без отлагательства исповедывали себя христи­анами.

Матур, Санкт, Блондина и Аттал были осуждены на съедение зверям. День для звероборства назначен был нарочно. Матур и Санкт в амфитеатре до выпус­ка зверей снова подверглись всякого рода истязани­ям, которых требовала неистовая чернь криками, раз­дававшимися с разных концов цирка. Их даже жари­ли на раскаленной железной скамье, но ничего не услышали, кроме слов исповедания. «Я — христиа­нин»,, — произносил Санкт с самого начала. Так как в великой борьбе с их терпением жизнь долго не ос­тавляла мучеников, их решили заколоть. Таким обра­зом, в течение целого дня, вместо всяких зрелищ, обычных для цирка, мученики явили великое зрели­ще для всего мира.

Блондина, повешенная на дереве в виде креста и отданная на съедение выпущенным зверям, пламен­ною своею молитвою вселяла в подвижников великое мужество. Даже телесными очами в сестре они созер­цали Того, Который был распят за них. Верующие убеждались, что всякий, страждущий за славу Хрис­тову, имеет вечное общение с Богом Живым.

К Блондине не прдкоснулся ни один зверь. Она снова была заключена в темницу до нового подвига, чтобы, как пишут ее сограждане, «одушевить братий примером малорослой, немощной, легко уничижаемой женщины, которая, облекшись в непреоборимого Подвижника Христа, многократно одолевала против­ника» и за подвиг увенчана венцом нетления.

Толпа громко требовала казни Аттала из Пергама. Он всем был известен. Основательно наставленный в христианском учении, он всегда был в Лионе свиде­телем истины, столпом и утверждением их Церкви. Не тот ли это малоазиец Аттал, не ученик ли свято­го Поликарпа, которому слал с любовью привет свя­той Игнатий?¹⁰⁰

Он выступил на подвиг с готовностью. Его обвели кругом по амфитеатру, неся перед ним дощечку с надписью по-латыни: «Это Аттал — христианин». Чернь сильно свирепела и требовала расправы, но легат, узнав, что он римский гражданин, приказал его вернуть и держать в тюрьме вместе с другими. Напи­сав о них кесарю, он ожидал решения. (Римского гражданина нельзя было лишать жизни без согласия императора.)

Несмотря на строгость заключения, христианам Лиона удавалось поддерживать с мучениками обще­ние, говорить с ними и писать им письма. Сохрани­лось несколько рассказов, по которым можно понять их душевное состояние. Покрытые ожогами, рубцами, ранами, они не позволяли себя называть «мученика­ми»; даже негодовали, если кто в письме или разго­воре именовал их так. Они любили именовать «Ис­тинным мучеником» Христа Спасителя. Они говори­ли: «Мученики суть те, которые сподобились скон­чаться в исповедании и которых мученичество Хрис­тос запечатлел смертию; а мы только слабые и сми­ренные исповедники». Они со слезами просили бра­тий  усердно молиться, чтобы достигнуть им совер­шенства.

В этот же промежуток случилось в тюрьме радос­тное событие. «Через живых ожили мертвые», — го­ворит описание. Любовью мучеников снова были приняты в лоно Матери-Церкви, «снова зачаты ею и согреты живительною ее теплотою, снова научились исповедовать» те, кто ранее отпали, отреклись. Жи­выми и сильными предстали они на судилище, на второй допрос легата, «быв услаждены Богом, Который не хочет смерти грешника». Это испрошено было у Бога слезами и молитвами мучеников.

«Величайшую брань против диавола предприняли они по любви к ближним и вели ее с тою целью, чтобы сей зверь, быв умерщвлен, изверг из себя жи­выми тех, коих прежде считал поглощенными. Муче­ники не превозносились над падшими, но чем богаты были сами, то сообщили и нуждающимся: потому что имели материнское к ним милосердие и обильно про­ливали о них слезы пред Отцом. Они просили жиз­ни, и Отец давал им, — эту жизнь потом они разде­ляли с ближними, и, одержав победу во всем, отхо­дили к Богу».

В следующем веке был поднят вопрос об отноше­нии к падшим. Некоторые христиане, оберегая, как они считали, чистоту церковной жизни, признавали невозможным принимать в Церковь отрекшихся. Но им пришлось самим отпасть от Церкви, ибо Церковь всегда в отношении к падшим продолжала  возгревать ту любовь, образец которой показали Лионские муче­ники.

Господь поддерживал и руководил мучеников не только в их тяжелом подвиге. «Мучеников не переста­вала блюсти благодать Божия» на всех путях их жиз­ни. «Сам Дух Святой был их советник», — говорится в послании. Так, один из мучеников, Алкивиад, вед­ший всегда строгую и воздержанную жизнь, не оста­вил своих правил жизни и в тюрьме. Он не ел прино­симого братиями в тюрьму, питаясь только хлебом с водой. Атталу Пергамцу после первого выдержанного им подвига в амфитеатре было открыто, что Алкиви­ад поступает нехорошо, не употребляя творений Бо­жиих, подавая повод к соблазну прочим. Алкивиад по­виновался и стал все вкушать, благодаря Бога.

Просвещенные Богом мученики простирали свою любовь и заботу далеко за стены тюрьмы. Они писа­ли в Рим, в Азию, во Фригию. Их заботило умиротворение Церквей, терзаемых недавно возникшим рас­колом монтанизма.

Так, святого Иринея, их «сообщника», как они его называли, сперва пресвитера, потом епископа Лиона, они посылали в Рим со своими поручениями. Знако­мясь с его сочинениями, мы можем ближе узнать дух Лионской Церкви, как она разрешала трудности и заблуждения среди христиан.

Но вернемся к подвигам мучеников. От императо­ра на запрос легата пришло предписание: исповедни­кам отсечь голову, а отрекшихся освободить. Тут вскоре случилась большая Лионская ярмарка. На нее из всех стран во множестве стекался народ. «Легат, тщеславясь перед толпою, привел блаженных на су­дилище с театральною пышностью». Он снова начал их допрашивать. Римских граждан обезглавил, ос­тальных же бросил на съедение зверям.

Легат отдельно допрашивал ранее отрекшихся, чтобы освободить. Но «Христос дивно в них просла­вился» неожиданною твердостью. Теперь, против ча­яния язычников, они исповедали себя христианами и присоединились к мученикам. «Вне этого лика оста­лись лишь те недостойные христиане, в которых и ранее никогда не было ни следа веры, ни мысли о брачной одежде, ни понятия о страхе Божием, кото­рые самим поведением обесчестили свой путь — ос­тались сынами погибели», — все же прочие присое­динились вновь к Церкви.

Толпа была сильно раздосадована. При этом за­метили, что некто Александр Фригиец (из Малой Азии), врач по профессии, стоя у судейской скамьи (кафедры), делал знаки падшим, поощряя их к испо­веданию.

Он много лет уже жил в Галлии и был известен своею любовью к Богу и дерзновением в проповеди (он «причастен был дара апостольского» — по выра­жению лионцев). Народ стал кричать, что причиною исповедания ранее отрекшихся был Александр. Легат, обратившись к нему, спросил: «Кто он?» Тот прямо ответил, что он христианин. Легат разгневался и осу­дил его на съедение зверям.

На следующий день Александр вступил в амфите­атр вместе с Атталом. Легат в угождение толпе, воп­реки распоряжению императора, отдал на съедение зверям и Аттала, который был римским граждани­ном. Испытав на себе все изобретенные для казни орудия и выдержав величайшую борьбу, они были наконец заколоты. Александр не испустил ни вздоха, ни звука, но в сердце беседовал с Богом. Аттал  же, когда положили его на раскаленную железную ска­мью и от тела его пошел смрад, сказал народу по-латыни: «Вот это — то, что делаете с нами вы, — на­зывается людоедством; между тем как мы и людей не едим и не совершаем никакого зла». На вопрос: как имя его Бога? — он отвечал: «Бог не знает имени, подобно человеку».

После всех этих пыток мучеников в последний день борьбы снова привели Блондину с Понтиком. Приво­дили их каждый день и раньше, но только смотреть на мучения прочих, принуждая клясться идолами. Они опять остались непоколебимыми. Народ был раздоса­дован; безжалостно смотрел, как их подвергли всякого рода страданиям. Блондина всячески поощряла маль­чика. Понтик, воодушевляемый сестрою, терпел муже­ственно всякое мучение и наконец испустил дух. Блон­дина же, с радостью испытав все роды мучений, спу­танная сетью, была брошена волу. Животное долго подбрасывало ее, но занятая надеждою и предощуще­нием обетованных благ и беседуя со Христом, Блонди­на уже не чувствовала боли и наконец умерла. Сами язычники сознавались, что никогда у них ни одна жен­щина не перенесла бы таких мучений.

Не одолев мучеников, не услыхав от них ни отре­чения, ни слов слабости, раздосадованные своим поражением, язычники неистовствовали над трупами. Одни с гневом и насмешками издевались над остан­ками, другие с упреком говорили: «Где теперь Бог их, к чему послужила им их вера, которую они пред­почли самой жизни?» Несмотря на усилия христиан спасти останки мучеников, их сожгли и пепел высы­пали в Рону. «Для того, — говорили язычники, — чтобы мученики не имели надежды воскресения, на которое надеясь, вводят они у нас какую-то странную и новую веру и, презирая мучения, охотно и с радо­стью идут на смерть. Теперь посмотрим, воскреснут ли они и сможет ли Бог их помочь им и избавить их из рук наших?»

Так кончился мученический подвиг лионских и виеннских христиан. Но велики были плоды их му­жественного подвига. Вселенская Церковь обильно пожала их. Огромное значение для Вселенской Церк­ви имели труды святого Иринея, епископа Лионско­го, собрата и «сообщника» Лионских мучеников.

Ему в истории конца II века должно быть уделе­но особое внимание.

 

Святой Ириней Лионский

 

Возжженный Лионскими мучениками дух долго пламенел в Лионской Церкви.

Святой Ириней — будущий мученик и епископ Лионский — был великим продолжателем их дела во Вселенской Церкви. Мученики чувствовали будущее его значение. Это видно из того отзыва, который они дают о нем в Послании к епископу Римскому Елевферию: «Желаем тебе во всем и всегда благополучия от Бога, отец Ёлевферий. Мы просили нашего брата и сообщника Иринея отвезти вам эти письма и пред­ставляем его вам как человека, ревнующего о завете Христовом. Если бы мы полагали, что сан что-ни­будь прибавляет достоинству человека (или: доставляет праведность. — С. М.), то прежде всего предста­вили бы вам Иринея как пресвитера Церкви».

Не без особого промысла Божия послан был свя­той Ириней в Рим. Мученики называют его своим «сообщником». Видимо, он был из числа тех, кто не был схвачен, но добровольно не покидал мучеников в их подвиге: проникал к ним в тюрьму, ревностно и не смущаясь опасностью поддерживал с ними обще­ние лично и письменно, как об этом рассказывает описание их подвига. Трудно предположить, чтобы, оставаясь в Лионе, святой Ириней не разделил бы в конце концов участи мучеников. Сохранились муче­нические акты Епинода и Александра Лионских, правдоподобно рисующие обстановку в Лионе после расправы над святым Пофином, Санктом и их святы­ми учениками. Легат и народ не сразу успокоились. Еще некоторое время христиан продолжали разыски­вать. В Актах рассказана судьба двух молодых лионцев-христиан, которые вовсе не устремлялись к муче­ничеству. Но, не желая отрекаться и опасаясь быть схваченными, они скрылись в предместьях Лиона, в домике одной христианской вдовы, которая их при­ютила. Там их разыскали. Растерявшись при аресте, они с помощью благодати Божией не отреклись от христианства, мужественно перенесли мучения и скончались. Если не оставили в покое таких двух малозаметных лионских христиан, то трудно предпо­ложить, чтобы не был разыскан святой Ириней, рев­ностный член и пресвитер Лионской общины. Про­мысел Божий рукою мучеников отвел от него опас­ность. Ему предстояло еще много послужить Церкви Божией. Поручение в Рим спасло его драгоценную для Церкви жизнь. Легат думал, что он покончил с христианством в Лионе (см. Акты Епинода и Алек­сандра). Но вернувшийся из Рима святой Ириней стал во главе Лионской Церкви уже в качестве ее епископа. Он собрал еще немало христиан. «...Ослаб­ленная на время Церковь, — по собственному выра­жению святого Иринея, — тотчас увеличивается в своих членах и восполняется».

По собственным сочинениям святого Иринея вид­но, что не мала была паства, о которой ему приходи­лось заботиться. Первоначально христианами в Гал­лии были все больше приезжие — греки, римляне. Но когда святой Ириней писал свой главный труд «Против ересей» (около 185 года), ему уже приходи­лось по большей части иметь дело с местными жите­лями — кельтами. Он пишет: «Я живу среди кельтов и по большей части имею дело с варварским язы­ком» (Предисловие к 1-й книге). Его паства, видимо, сильно умножилась за счет местных уроженцев — епископу приходилось руководствовать уже не одних римлян и греков. Об увеличении числа христиан го­ворят и рассказы святого Иринея о гностике Марке и его учениках. Святому Иринею приходилось забо­титься о «многих», обольщенных гностиками «в ронских странах»¹⁰¹. Обольщаемые были из числа бога­тых, «щеголеватых» женщин, одевающихся в багряни­цу. Это были, видимо, богатые гречанки и римлянки, которых было немало в таком торговом городе, как Лион. И хотя обольщенных было «много», но они составляли относительно небольшую часть паствы святого Иринея. Рассказ о них идет в спокойном тоне, который был бы мало вероятен, если бы совра­щенные составляли значительную часть паствы Ли­онского пастыря.

Забота святого Иринея простиралась, по преданию, и за пределы Лиона и Виенны — в глубь Галлии — в Безотон (?), Валенсию и, может быть, еще в другие места. Касательно Безотона известно по Мученическим актам святого пресвитера Фереола и диакона Феруция, о Валенсии — от пресвитера Феликса и диако­нов Фортуната и Ахилла. Это были ученики святого Иринея — просветители этих частей Галлии. Подтвер­ждают это и надписи того времени (Гиршфельд).

Евсевий читал Послания святого Иринея по воп­росу о праздновании Пасхи. Они написаны были «от Галльских общин, над которыми епископствовал свя­той Ириней»¹⁰². Это выражение одни понимают так, что святой Ириней в 90-х годах II века был еписко­пом уже нескольких епархий (городов-приходов), другие — как свидетельство, что святой Ириней был старший епископ среди нескольких Галльских епар­хий с епископами. Но как ни понимать эти слова Евсевия, они говорят о значительном увеличении числа христиан Галлии.

Но не в этом было главное значение святого Ири­нея. Его деятельность далеко выходила за пределы Галльской Церкви. Его труды носили печать вселен­скую. Святой Ириней был «человек мира» и не имел навыка писать — нужда сделала его полемистом и писателем¹⁰³. То, что он писал, было ответом Церкви на коренные затруднения века. Его книги: «Обличе­ния и опровержения лжеименного звания» (или крат­ко: «Против ересей»), «Доказательство Апостольской проповеди» (недавно лишь найденная после многих веков утраты) и другие сочинения, дошедшие лишь в отрывках, имеют значение для всей Церкви и на все века, хотя писаны были по частным поводам.

Коренные вопросы христианства, поставленные ве­ликим спором с гностиками, вопросы о монтанизме¹⁰⁴

и о Пасхе решены были Вселенской Церковью при его содействии. Его слово к концу II века приобрело в Церкви решающее значение. Сказанное им о гнос­тиках повторилось уже как бесспорное учение Церк­ви его младшими современниками — начиная с Тер­туллиана, святого Ипполита, святого Киприана. Последующие церковные поколения (святой Василий Ве­ликий, святой Епифаний, Евсевий и другие) именно в его мыслях, его творениях находили выражение подлинного апостольского предания. Приводимые и защищаемые им, как единственно подлинные, Ново­заветные Писания — четыре Евангелия, Послания и Деяния Апостольские — стали на века достоянием Церкви, составили Новый Завет в его теперешнем каноническом составе. Отвергнутое им как апокрифи­ческое и ложное — отвергнуто и Церковью. Его уче­ние о предании, о Лицах Пресвятой Троицы, о соеди­нении в Едином Лице Господа Иисуса Христа — ис­тинного Бога и истинного Человека, его учение о Церкви и ее иерархии — все это и многое другое в последующие века защищалось Церковью как бес­спорное апостольское понимание христианства. Вмес­те с тем Церковь уверенно отбросила то, что выдава­ли за апостольское предание его противники — Ва­лентин, Василид, Маркион и многие другие писатели II века. Даже многие мнения в творениях Климента Александрийского, Тертуллиана, Оригена и некото­рых других известных христианских писателей II и начала III веков не были приняты Церковью как выражение подлинного христианского учения, апос­тольского предания.

Почему такое уверенное предпочтение было отда­но святому Иринею? Что сделало его таким чистым выразителем апостольского предания и церковного учения? Чем обосновано исторически такое отноше­ние к святому Иринею (оно уже видно у Тертуллиа­на и в так называемом «Малом лабиринте» святого Ипполита¹⁰⁵)? Враги Церкви видели в святом Иринее нововводителя, а не вдохновенного Духом Божиим хранителя и выразителя христианской истины и апо­стольского предания.

Был ли святой Ириней звеном в непрерывной живой цепи апостольского церковного предания? Эти вопросы немаловажны для понимания жизни Церкви, и, чтобы внимательно в них разобраться, необходимо вникнуть в жизнь и учение святого. Вместе с тем станет понятным, почему апостольское предание и подлинное раскрытие христианских учений Церковь черпает у него в такой полноте и чистоте.

Мы знаем, что в предыдущем поколении с особой силой и полнотой под руководством Апостола Иоан­на Богослова и его учеников процветала христианс­кая жизнь и живо было апостольское предание в Малоазийских Церквах. В середине II века во главе христиан Малой Азии был святой Поликарп Смирнский, в котором, как в выдающемся ученике Апосто­ла Иоанна, соединялось все то, что было наиболее чистого и авторитетного в жизни и в преданиях Ма­лоазийских Церквей. Наряду с Малой Азией только Римская Церковь имела во II веке значение средото­чия христианской жизни и учения.

Святой Ириней был в тесном общении как раз с этими центрами христианской жизни и мысли. В этом ключ для понимания его значения в раскрытии и соблюдении апостольского предания Церкви. Свя­той Ириней вырос в Малой Азии и вплотную при­мыкал к самым источникам апостольского преда­ния — малоазийским старцам, ученикам Апостола Иоанна. В своих сочинениях он постоянно обращает­ся к этому живому церковному преданию, среди ко­торого еще с детства просветилась его душа.

Наряду со ссылками на писания апостольские, он любил указывать на мужей апостольских: «Так и пре­свитеры, видевшие Иоанна, ученика Господня, пере­дают, что они слышали от него» (Против ересей. V.. 33); «все пресвитеры, собравшиеся в Азии около Иоанна, ученика Господня, свидетельствуют, что им передал это сам Иоанн» (Там же. II. 22. 5); «говорят пресвитеры старцы, ученики апостольские» (Там же. V. 5); «как и слышал от некоторого пресвитера, который слышал от Апостолов, который также и видел их, и от бывших их учеников» (Там же (по армянс­кому переводу). IV. 27. 1), или — «пресвитер вразум­лял нас и говорил» (Там же. IV. 31. 1).

В конце II века не один святой Ириней ссылается на учеников апостольских. Так, Климент Александрий­ский нам говорит, что он собирал церковное учение и апостольское предание у «мужей блаженных и досто­памятных... из них один блистал в Греции, а именно в Ионии (Ахее), другой цвел в Великой Греции. Один из них происходил из Келл-Сирии, другой из Египта. А еще другие двое блистали на Востоке, один проис­хождением из Ассирии, с другим же я познакомился в Палестине, и по рождению он был еврей».

Здесь мы останавливаемся в недоумении. Кто были эти люди? Насколько они поняли и соблюли учение апостольское? Пусть они были слушателями святых Апостолов, как говорит о них Климент Александрий­ский, — но где плоды их апостольского учения и жиз­ни? Конечно, мы должны с почтением и вниманием выслушать, что с их слов говорит александрийский наставник. Но те, кому «вверили Церковь» сами Апо­столы — пресвитеры, ученики столь долго сохраненно­го для созидания Церкви Апостола Иоанна, — вот на­дежнейшие и достовернейшие свидетели Истины Хрис­товой. Так думал святой Ириней.

И жизнь и процветание Малоазийских Церквей, вначале под руководством Апостола Иоанна, а потом его учеников, лучше всяких слов свидетельствуют, где знали и любили учение Христово, где соблюдалось апостольское предание во всей его благодатной жиз­ненной полноте. На грани II века, когда уже прошло почти целое поколение, как не существовало Иеруса­лима, Матери Церквей, в Малой Азии были возлюб­ленные Господу Церкви — об этом засвидетельствовал Сам Господь в Откровении Апостола Иоанна. Он их возлюбил, потому и помог соблюсти. Зная «богат­ство», по оценке Апокалипсиса (2, 8), малоазийской духовной жизни и ее близость к апостольской, мы поймем, какое значение имело для восприимчивого юноши христианское обучение в Церкви Малой Азии под руководством наставников Малой Азии? Однако из своих наставников святой Ириней называет по имени лишь святого Поликарпа Смирнского.

Укоряя одного еретика, гностика Флорина, он на­поминает ему, как они вместе внимали учению стар­цев малоазийских, в частности, святому Поликарпу. Так раскрывает он и нам, откуда он сам почерпнул в такой чистоте и полноте апостольское учение.

Он  пишет Флорину: «Этого учения (которое про­поведовал Флорин) не передавали тебе бывшие до нас пресвитеры, которые обращались с самими Апостола­ми. Я был еще отроком, когда я видел тебя в Ниж­ней Азии у Поликарпа, тогда ты был знаменит при дворе царя и старался снискать благоволение его (По­ликарпа). Тогдашнее я помню тверже, чем недавнее, ибо что мы узнали в детстве, то укрепляется вместе с душою и укореняется в ней. Так, я мог бы описать даже место, где сидел и разговаривал блаженный По­ликарп; могу изобразить его походку, образ его жиз­ни и внешний вид его, его беседы к народу, как он рассказывал о своем обращении с Иоанном и с про­чими самовидцами Господа, как он припоминал слова их и пересказывал, что слышал от них о Господе, Его чудесах и учении. Так как он слышал все это от са­мовидцев жизни Слова, то он рассказывал согласно с Писанием. По Божией милости ко мне я и тогда еще внимательно слушал Поликарпа и записывал слова его не на бумаге, но в моем сердце, и по милости Божией всегда сохраняю их в свежей памяти».

Но и без этого прямого свидетельства самого свя­того Иринея из его учения ясно, что не мимолетным слушателем и не случайным малосмысленным ребен­ком (как хотят изобразить дело враги церковного предания) пришел святой Ириней послушать велико­го наставника Азии.

Все сочинения святого Иринея свидетельствуют, что он обильно, внимательно и продолжительно чер­пал среди пресвитеров, собиравшихся в Азии около Иоанна, ученика Господня, основы своей духовной жизни и своего учения, которое он так ревностно и плодотворно защищал всю свою жизнь. Старческому руководству в понимании Священного Писания он придавал решающее значение против ересей (Против ересей. IV. 32), сам ему последовал и других призы­вал учиться у старцев-пресвитеров, у которых вместе с преемством учительского достоинства — и жизнь и учения апостольские (Там же. IV. 26).

Решающее значение для своей духовной жизни придавал святой Ириней своим отношениям к стар­цам-пресвитерам малоазийским. Этой стороне своего жизненного и духовного опыта он придавал общецер­ковное и для всех обязательное значение.

«Надлежит, — пишет он, — следовать пресвитерам в Церкви, тем, которые, как я показал, имеют преем­ство от Апостолов и вместе с преемством епископ­ства по благоволению Отца получили известное да­рование истины» (дар понимания истины). «Надле­жит... держаться тех, которые... и хранят учение Апо­столов и вместе с чином пресвитерства ведут здра­вую и бессоблазненную жизнь к утверждению и ис­правлению прочих», — поясняет он в другом месте. «Итак, где находятся дарования Господни, там надле­жит учиться истине у тех, которые имеют преемство от Апостолов, здравую и неукоризненную жизнь и неискаженное и неповрежденное учение» (Там же. IV. 26. 2, 4, 5). Указание на «здравую и неукоризненнуюжизнь» тех, кто является подлинными хранителями предания и истолкователями истины, опять нас при­водит к ученикам Апостола Иоанна, среди которых особенно твердо соблюдалась истина в слове пропо­веди с истиной в жизни.

Под таким руководством созревает, по учению святого Иринея, «духовный ученик, истинно получая Святого Духа», — тот христианин, который способен с правом судить и об Истине Христовой, и об укло­нениях еретических (Против ересей. IV. 32. 2; 33. 1-5). Здесь святой Ириней говорит прежде всего, ко­нечно, о себе и о своем деле, ибо его главный труд был посвящен именно этому суждению об еретичес­ких уклонениях. Он сам в своих книгах «Против ересей» и в других сочинениях — тот «духовный уче­ник», который, по его выражению, «истинно получил Святого Духа и с помощью Его рассудил язычников, иудеев, испытал и учение Маркиона, и последовате­лей Валентина, и тех, которые почитали Христа при­зрачным (призрачно воплотившимся), и лжепророков, и тех, которые производят расколы, — не имеющих любви к Богу и заботящихся больше о собственной выгоде, чем о единстве Церкви» (Там же. IV. 33).

Возвращаясь к личной жизни святого Иринея, еще раз подчеркнем, что для него решающее значение имела его встреча со святым Поликарпом.

Что-то основное, коренное для всей своей жизни и мысли узрел святой Ириней именно через святого Поликарпа. И это залегло незыблемо в глубине его духа. Во вдохновенных рассказах святого Поликарпа, многолетнего собеседника и сотрудника Апостолов — самовидцев Христа, святой Ириней ощутил живую историческую личность Христа Спасителя; он вплот­ную приблизился к Воплотившемуся Слову Божию — и именно Тому, о Котором проповедует и с Кото­рым соединяет Церковь в своих Писаниях, своих Та­инствах и преданиях — всею своею жизнью.

«Поликарп, который, — говоря его (святого Иринея. — Ред.) словами, — не только был поставлен Апосто­лами и обращался со многими из видевших нашего Господа, но Апостолами же был поставлен в епископа Смирнской Церкви в Азии, — всегда учил тому, что узнал от Апостолов, что передает и Церковь»¹⁰⁶.

Поликарп возвещал, что «он принял от Апостолов одну только ту истину, которая передана Церковью». Поликарп пересказывал, что слышал от Апостолов о Господе, Его чудесах и учении. «Он слышал все от самовидцев жизни Слова... он рассказывает согласно с Писанием», принятым Церковью.

Одна Церковь верно соблюдает во всей чистоте облик, слова, жизнь Спасителя — вот то основное, что усвоил Ириней от великого наставника Азии и чему учила вся жизнь, слова и сама смерть апостоль­ского мужа.

Это дало решающее направление всей жизни и учению святого Иринея; сделало его тем незыблемым камнем, на котором, как на одном из своих основа­ний, навеки укрепилась Церковь, и прежде всего Церковь его времени, когда все более проявлялось «самодельное христианство». Кто только ни делал попыток по-своему использовать дело Христово и дать свой образ спасения и Самого Спасителя изоб­разить и истолковать по-своему! Количество новоза­ветных апокрифических писаний с исправленным и подправленным текстом трудноисчислимо. Каждая ересь стремилась иметь свое откровение, свое еванге­лие, свой канон новозаветных книг, своего Христа. Не всегда легко было христианину конца II века, че­рез сто пятьдесят лет после Евангельских событий, разобрать, где подлинный голос Христов, где подлин­ный Христос (см., например, у Евсевия. VI. 12, где рассказан случай, когда такой знающий человек, как епископ Серапион Антиохийский, не сразу разобрал­ся в докетическом апокрифе — «Евангелии Петра»). Это было тем более трудно, что многие еретики ис­кусно подмешивали свое (свой яд) к подлинным Христовым и апостольским словам — искусно впле­тая свой смысл в ткань подлинных евангельских со­бытий или Апостольских Деяний.

С помощью учеников Апостола Иоанна и прежде всего святого Поликарпа святой Ириней с исключи­тельною силой и ясностью ощутил и осознал, что именно в Церкви, в принятых ею писаниях, в ее пре­даниях и уставах слышен подлинный голос Христа и Его апостолов; что только церковными путями обре­тается Он Сам, Глава Своей Церкви, получается нео­бманно Его Дух — Дух Истины, «Коего не причастны все те, которые не соглашаются с Церковью». Только согласующиеся с Церковью, наставленные ее пресвитерами-старцами, созревают, по его убеждению, в «духовного ученика, истинно получая Духа Свято­го» — достигая общения со Христом Спасителем и Главою тела церковного. Поэтому нужно с величай­шим тщанием, говоря собственными словами святого Иринея, «избирать то, что относится к Церкви» и «следовать порядку предания, переданного тем, кому они (Апостолы) вверили Церковь».

В своей борьбе с еретиками он имел дело не толь­ко с людьми, которые должны были на слово ему верить, что так действительно учил великий старец малоазийский, ученик апостольский. И не только собственная жизнь и мученическая смерть святого отца служили ручательством, что он ученик истины. Но среди самих лжеучителей, современников святого Иринея, были, как мы видели, и такие, которые, как и сам святой Ириней, слушали наставления мало­азийских старцев, слушали самого святого Поликар­па. И вот он, Ириней, в их собственной памяти и совести будит воспоминание об общем их наставнике. Не говорит: «Я слышал, я знаю от святых наставни­ков Малой Азии нечто вам неизвестное», — но зовет вспомнить, например, гностика Флорина, что «этого учения не передавали тебе бывшие до нас пресвите­ры (старцы), которые обращались с самими Апосто­лами», и напоминает ему, в частности, о святом По­ликарпе, общем их наставнике. Помня «тогдашнее» тверже, чем «недавнее», он свидетельствует, что хотя он был тогда юн, но все же в таком возрасте, что мог «внимательно» слушать святого Поликарпа. Он настолько ясно, полно и твердо усвоил его учение, что не боится убеждать старшего себя по возрасту Флорина следовать своему учению, опираясь на эти общие им обоим воспоминания. Он не сомневается, что Флорин переменит свои мысли, согласится с ним, если внимательно вспомнит и последует тому, чему учил их ученик Апостола Иоанна и все пресви­теры Малой Азии, которые «обращались с самими Апостолами». Некоторые из их наставников «видели не только Иоанна, но и других Апостолов и слыша­ли от них то же самое». Этим святой Ириней стре­мится убедить противника, что верно передает учение своих малоазийских наставников, в частности, свято­го Поликарпа.

Остальные старцы — наставники Малой Азии — углубили и расширили ту основу, которую получил святой Ириней от святого Поликарпа.

Они также много «вразумляли» его по разным поводам. От святого Поликарпа он воспринял основ­ное учение — жизнь Спасителя и его учеников, отно­шение к Церкви и ересям, а от пресвитеров научил­ся бороться за Истину — что отвечать еретикам и как с ними обращаться.Руководя и наставляя его, они сохранили его «веру в Единого Бога, все сотворившего», и преум­ножили его «любовь к Сыну Божию, ради нас ис­полнившему столь великие распоряжения», излагали ему Писания, «не хуля Бога, не бесчестя патриар­хов, не уничижая пророков», — то есть научили его истинному пониманию Ветхого Завета, который искажался Маркионом и другими еретиками. В час­тности, научили его, как относиться к праведникам ветхозаветным и их падениям, учили его делу спасе­ния¹⁰⁷, вере, сообразованию проведенной жизни с учением Спасителя (§ 3). Рассказывали ему об Ан­тихристе и об Откровении Апостола Иоанна, со слов самого Апостола, о рае, о Новом Небе и новой земле.

Помимо этого, апостольское предание святой Ириней черпал отовсюду, откуда мог. Так, в вопро­се о монтанизме и в вопросе о Пасхе святой Ири­ней, следуя примеру и духу святого Поликарпа, со­гласовывался с пресвитерами (епископами) Римски­ми и мучениками Лионскими, тесно связанными, так же как и он, с Малоазийской духовной жизнью. О том, что святой Ириней бывал в Риме и близко знал Римскую Церковь, мы уже отчасти знаем. Это видно из его сочинений и посланий по поводу ере­си Флорина и раскола Власта — пресвитеров Римс­ких, и также в связи с вопросом о Пасхе. Но и до 177 года, когда святого Иринея посылали в Рим Лионские мученики, он уже соприкоснулся с Римс­кой Церковью. Об этом определенно говорит одна древняя приписка к «Посланию Смирнской Церкви о кончине святого Поликарпа». При этом сделана ссылка на какое-то собственное сочинение святого Иринея, теперь утраченное. Рассказывая, что руко­пись «Мучений Поликарпа» — это список со спис­ка, первоначально принадлежащего святому Иринею, переписчик говорит: «Святым Иринеем написано много превосходного и православного, сочинений, где упоминается святой Поликарп, у которого свя­той Ириней учился; им опровергаются все ереси и передается церковное и православное учение, как оно получено и передано было святым Поликарпом. В сочинениях святого Иринея говорится также, что, когда однажды со святым Поликарпом встретился Маркион и сказал ему: «Узнай нас, Поликарп», тот ответил Маркиону: «Узнаю, узнаю первенца сатаны». В тех же сочинениях (Иринея) написано и то, что в день и час мученической смерти Поликарпа в Смир­не Ириней, будучи в Риме, услышал голос, подоб­ный трубному звуку, говорящий: «Поликарп скон­чался мучеником». Говорится в рукописи и то, что святой Ириней в Риме «многих обучал христанско-му закону»¹⁰⁸.

Эта заметка, видимо, очень верно передает общее впечатление современников от сочинений святого Иринея. Она верно воспроизводит случай с Марки­оном. Поэтому нет оснований сомневаться, что в каком-либо из многих утраченных теперь творений святого Иринея есть его рассказ о голосе, возвестив­шем ему о смерти Поликарпа. Этот голос и прямые слова приписки подтверждают особую близость свя­того Иринея к святому Поликарпу. Уясняет она и догадку, что святой Ириней сопровождал своего учителя в Рим и оттуда попал в Лион. Это совпада­ет с подробным описанием святого Иринея о пребы­вании в Риме святого Поликарпа. Он пишет о встрече святого Поликарпа в Риме с Маркионом, передает его беседы с папой Аникитой, рассказывает, что тот предоставил ему в своей церкви совер­шать Евхаристию, говорит о впечатлении, которое произвели приезд и слова святого Поликарпа на многих еретиков в Риме.

Здесь святой Ириней вошел в общение со вторым после Малой Азии средоточием христианской духов­ной жизни. По словам приписки, он здесь «многих обучил христианскому закону». Но не только Рим воспользовался его наставлениями. И сам святой Ириней многое здесь почерпнул. В это же приблизи­тельно время прибыл сюда, жил и учил здесь святой Иустин, к которому с большим уважением относился святой Ириней. Жил здесь и Егизипп, быть может, Родон и другие известные наставники христианские. Святой Ириней говорил, что в Риме, в этой един­ственной тогда мировой столице, апостольское преда­ние всегда сохранялось стекавшимися сюда отовсюду верующими. С такой Церковью, основанною двумя славнейшими Апостолами Петром и Павлом (святой Ириней не выделяет как-либо отношения Рима к Апостолу Петру), по необходимости должны были считаться и сообразовываться остальные Церкви II века. Не только от приезжих, но и от самих рим­лян — собратьев, друзей и учеников святого Климен­та и святого Ерма — многому мог научиться святой Ириней. Жил здесь в это время и просвещенный святой Аполлоний. После святой Ириней с большим уважением вспоминал о Римской Церкви, всегда го­рячо к сердцу принимал ее дела — оберегал ее от ереси Флорина, раскола Власта, от неудачных дей­ствий папы Виктора. Сам он в вопросе о времени празднования Пасхи примкнул к ее преданиям, толь­ко смягчая примером святого Поликарпа римскую прямолинейность, придавшую этому вопросу догмати­ческое значение.

Обогатившись римским преданием, прибыл свя­той Ириней в Лион. Здесь он нашел полную рев­ность молодой еще Церкви и вместе мудрость и зрелость наставников, выходцев, как и он, из Малой Азии. С одной стороны, старец Пофин, мудрый Аттал, Александр Фригиец и другие, с другой — Ма-тур, Блондина, Понтик — вот среди кого привел Промысел Божий дозревать и питаться духом свято­му Иринею. Так среди малоазийских старцев, рим­ских христиан, Лионских мучеников, при богатстве жизненного опыта и книжных знаний зрел духом святой Ириней. Он хорошо знал письменные преда­ния Церкви II века — ссылался на послания свято­го Игнатия Богоносца и Поликарпа Смирнского, знаком был с творениями Папия Иерапольского, святого Иустина Философа, святого Климента Рим­ского, с «Пастырем» Ерма, читал многие творения, теперь утраченные. Это в соединении с общением с малоазийскими наставниками и Римской Церковью дало ему исключительно полное и одновременно чи­сто церковное образование, какого не имел никто из писателей и наставников его времени, сделало его действительно сокровищницей церковного предания. Но всё это было для него лишь надстройкой и под­креплением к тому основному, что он получил от святого Поликарпа: общение со Христом, Тело Хри­стово, Дух Христов, Дух Божий, Истину Вселенской Церкви, которая преемственно от Апостолов получи­ла свою веру, свои писания, свое предание, своих наставников — епископов и пресвитеров — храните­лей веры и предания.

Это святой Ириней усвоил не с чужих слов, а с помощью святого Поликарпа сам внутренне узрел всем существом своим «спасение свое», «без хартии и чернил написанное» в сердце Духом Святым, как он выражается о живом предании Церкви — живом и помимо внешнего своего запечатления.

Соприкасаясь с Церквами Малой Азии — Смирнской, Ефесской, затем Римской, Лионской, наконец, Церквами варварскими (вероятно, германскими, ли­шенными тогда своей письменности), — он ощутил свой опыт, веру, знание как предание Вселенской Церкви. «Принявши эту веру и это учение, Церковь, хотя и рассеяна по всему миру, тщательно хранит их, как бы обитая в одном доме; одинаково верует этому, как бы имея одну душу и одно сердце», — говорит святой Ириней.

В этом единстве и неизменности веры Церкви свя­той Ириней  видел существенный признак ее истины. «Проповедь Церкви повсюду постоянна и пребывает неизменно, и имеет свидетельство от пророков и Апостолов и всех учеников в начальные времена и в средние и последние... Этот дар Божий вверен Церк­ви, как дыхание дано первозданному человеку для того, чтобы все члены, принимающие его, оживотво­рялись; и в этом содержится общение со Христом, то есть Дух Божий, залог нетления, утверждение нашей веры и лестница для восхождения к Богу. Ибо в Церкви говорится — Бог положил Апостолов, проро­ков, учителей и все прочие действования Духа, кое­го не причастны все те, которые не соглашаются с Церковью, но сами себя лишают жизни худым уче­нием и самым худшим образом действия. Ибо где Церковь, там и Дух Божий; и где Дух Божий, там Церковь и всякая благодать; а Дух есть Истина. По­сему, кто не причастен Его, не питаются для жизни от сосцов матери, не пользуются чистейшим источни­ком, исходящим от Тела Христова, но выкапывают себе сокрушенные колодцы из земных рвов и пьют гнилую воду из грязи, удаляясь веры Церкви, чтобы не обратиться, и отвергая Духа, чтобы не вразумиться. Отчуждившись от истины, они естественно увле­каются всяким заблуждением, волнуемые им, по вре­менам думая различно об одних и тех же предметах и никогда не имея твердого знания»¹⁰⁹. «Проповедь Церкви повсюду постоянна и пребывает неизменно», ибо «Апостолы, как богач в сокровищницу, вполне положили в Церковь все, что относится к истине, так что всякий желающий берет из нее питие жизни»¹¹⁰. Поэтому задача учителя Церкви, по святому Иринею, не сочинять новую веру, не изменять данное в откро­вении ее содержание, а углубляться в него, «тщатель­но хранить» веру и предание Церкви.

Святой Ириней верно и полно воспроизводил жи­вое предание и веру, ссылаясь на Смирнскую, Ефесскую, Римскую Церкви как на самых ярких и бес­спорных жизненных хранителей и свидетелей Христовои истины¹¹¹   .

Где находились дарования Господни, там надлежа­ло учиться истине. В этих Церквах действительно было не только преемство церковное от Апостолов, но и «здравая и неукоризненная жизнь и неповреж­денное (собственным произволом. — С. М.) уче­ние»¹¹². Они свидетельствовали для внимательного взора, что «где Церковь, там и Дух Божий... и всякая благодать». Свидетельствовали о плодотворности цер­ковного пути. Святой Ириней эту плодотворность подлинной церковной жизни раскрывает с разных сторон, показывает на примере чрезвычайных духов­ных дарований, которыми не оскудевала Церковь, вскрывает созидательный и благодетельный характер этих дарований в противоположность магии еретиков, ибо дух сострадания, милосердия, твердости истины, любви неизменно сохранялся ими всегда.

Малоазийская, Римская, Лионская Церкви давали право святому Иринею  засвидетельствовать: «И ныне имя Господа нашего Иисуса Христа оказывает благо­деяния и истинно и несомненно исцеляет всех повсю­ду верующих в Него, а не имя Симона, или Менанд­ра, или Карпократа»¹¹³ (имена еретиков. — С. М.). А если они и совершают видимость чудес, то делают это «посредством магии и стараются обманом обольстить людей неразумных, ибо никакого добра и пользы не доставляют тем, над которыми, ,как говорят они, со­вершают силы, но привлекая мальчиков и обманывая зрение, они производят явление, мгновенно исчезающее и даже минуты не продолжающееся»¹¹⁴_.   Этим еретикам с их призрачными чудесами свя­той Ириней противопоставляет Церковь, богатую истинными дарованиями, с людьми, исполненными благодати Божией и духовной силы для истинной пользы людей.

«Истинные ученики Его (Христовы. — С. М), по­лучая от Него благодать, совершают во имя Его (чу­деса) во благодеяние другим людям, сообразно с тем, как каждый из них получил от Него дарование. Ибо одни истинно и несомненно изгоняют демонов, так что сами освобожденные от злых духов часто дела­ются верующими (во Христа) и обращаются к Церк­ви. Иные имеют предвидение будущего, видения и пророческие речи. Другие же исцеляют больных чрез возложение рук и возвращают им здоровье. Даже и мертвые воскресали и пребывали с нами довольно лет. И что еще? Невозможно перечислить дарования, которые Церковь по всему миру получила от Бога во имя Иисуса Христа, распятого при Понтии Пилате, и каждодневно являет во благодеяние народов, никого не обольщая, ни от кого не требуя денег»¹¹⁵ .

«Таким образом, у них (еретиков) заблуждение, обман и магическое обольщение нечестиво соверша­ется в виду людей, а в Церкви сострадание, милосердие, твердость и истина оказываются, чтобы помочь людям, не только безмездно и даром, но и мы сами употребляем из нашего имущества на благо людей и весьма часто исцеленные неимущие получают от нас то, в чем нуждаются»¹¹⁶.

РИМСКАЯ ЦЕРКОВЬ В СЕРЕДИНЕ II ВЕКА

ЛИОНСКАЯ ЦЕРКОВЬ, КОНЕЦ II ВЕКА

ЦЕРКВИ ЗАПАДА В КОНЦЕ II И В НАЧАЛЕ III ВЕКА(РИМ И КАРФАГЕН В 180-212 ГОДАХ)